Януш Корчак. Жизнь до легенды - Андрей Маркович Максимов

Дети — не воспитанники, а спутники. Они живут всерьез. И требуют к себе серьезного отношения. Они не готовятся к жизни. Они — как и мы, взрослые, — живут здесь и сейчас.

Однако не настала ли пора приземлиться, дабы вглядеться в эту самую жизнь поподробнее?

Глава четырнадцатая. Дом сирот. Жизнь

1

С героем романа должно повезти. Вывод важный и для жизни, и для книг.

Биографу повезло, если герой его романа — писатель.

Будь Януш Корчак просто педагог, пришлось бы ломать голову, как бы так поточнее и поинтереснее описать его жизнь — существование директора Детского дома.

Наш герой свое существование описал сам. Картина, скажем мягко, — тревожная. Остается только удивляться тому, как человек мог все это выносить. Да еще смиренно, с улыбкой, без раздражения и жалоб.

Судите сами. Вот описание происшествий, которые происходят в детском доме ежедневно, если не ежечасно.

«…Поспорил, что спрыгнет со второго этажа на асфальт двора. Ну, и сиганул (а как же — пари ведь). Ничего не сломал, а ущемленная кишка сама вернулась на место в горячей ванной, даже без операции обошлось.

Другой держал пари, что успеет перебежать перед трамваем. Не успел. Вагоновожатый в последний момент затормозил, только портфель с книжками переехал. Постовой приводит его перепуганного. Кто несет ответственность? Я. Кому грозят протоколом за недосмотр? Мне. Потому что я — директор заведения, лицо ответственное.

Или падение с дерева — сто первый случай в моей практике. Потеря сознания, рвота. Даже не сопротивлялся, когда я его в постель укладывал. А вечером удрал через окно.

А этот побился об заклад, что перейдет по болоту на островок. Не потонет — выиграл, не удастся — проиграл. А там, говорят, даже корова утонула. Удалось: вернулся, гусь, чумазый, как чертенок, извозюкался по уши.

Один умял десять огурцов, другой поел сырых грибов, третий наглотался сливовых косточек (не вишневых) — утверждает, что вкусно, всем рекомендует; этот проглотил серебряную монету в двадцать грошей, а тот — пять грошей и просит вынуть: я ведь доктор, а ему денег жалко… Ты, говорю, не почтовый ящик, а я не почта, бенгальский ты грач!

Или же эпидемия: у этого болит голова, у того — затылок и шея. Уже собираюсь звонить в медицинское учреждение — менингит, мол. Но с утра захожу в умывалку и вижу: все стоят рядком, подставив голову под струю холодной воды. Зима лютая, а они тут турнир устроили: кто дольше выдержит»[101].

Как вам такая жизнь в Детском доме? Кажется, надо железные нервы иметь, чтобы все это выдержать, не так ли?

Конечно, и у Корчака, и у Вильчинской иногда сдавали нервы — живые же люди, не ангелы. И в отчаяние, бывало, впадала. Особенно у Стефы, когда ей приходилось оставаться со всеми этими проблемами наедине.

Спасали юмор и ирония. Опуститься до злобы, тем более до рукоприкладства в отношении детей — не могли.

Януш Корчак утверждал, что тот, кто ударил ребенка — палач. Так вот. Не меньше.

Снова вспомню Песталоцци. Вспыльчивый и несдержанный Иоганн Генрих мог дать ребенку подзатыльник, а потом упасть перед ним на колени и умолять о прощении.

Для Корчака это невозможно. Ребенок неприкосновенен. Как бы ни раздражал в данный момент.

Как, впрочем, неприкосновенен и взрослый. Мы же все-таки стараемся не пускать в ход кулаки даже во время самого жаркого спора, не так ли?

Отчего же ребенок должен быть исключением?

2

Мы все — родители — очень хотим, чтобы наши дети не совершали дурных поступков. И поэтому мы с готовностью читаем им лекции на тему «что такое хорошо, и что такое плохо».

Причем нередко делаем это не после того как ребенок совершил нечто такое, что нам не понравилось, а до, уверенные, что мы можем написать ему некий план хорошей жизни, и он будет жить согласно написанному нами плану.

У нашего героя был совершенно иной подход.

«Не будем стараться предупреждать каждое движение, колеблется — подсказывать дорогу, оступится — лететь на помощь… Пусть дитя грешит (курсив мой. — А. М.)… пусть дитя терпит поражение. Помни: в конфликтах с совестью вырабатывается моральная стойкость»[102].

Невероятно смело: «Пусть дитя грешит», правда?

Почему это так важно?

Потому что если ребенок не ошибается и, всячески опекаемый и охраняемый, не учится бороться с искушениями — очевидно, что он и не научится этой борьбе никогда.

Боятся надо не того, что ребенок согрешит, а того, что грех этот останется не обсужденным, не понятым, маленький человек не выработает к нему правильного отношения.

Мы, люди русские, с детства повторяем фразу Достоевского о том, что поле битвы добра и зла — душа человека.

Но ежели мы всерьез верим этим словам русского гения, отчего не учим детей этой самой борьбе?

А когда же — как не в детстве — наше чадо будет учиться распознавать зло и бороться с ним? Когда — как не в детстве — у него есть право: совершить дурной поступок и осознать это, чтобы больше не повторять?

Часто мы хотим не только вручить своему чаду готовый рецепт правильной жизни, но и проследить — шаг за шагом, — чтобы он все приготовил верно. Нам кажется, что в этом случае ошибок не случится.

А в результате получаются дети, которые «готовить жизнь» не умеют вовсе. И либо живут с оглядкой на родителей, либо, обозленные их опекой, категорически не принимают их советы.

В чем вывод Корчака? Любой ребенок имеет право на ошибку. Только в этом случае у него есть шанс научиться ее исправлять.

3

В чем своеобразие подхода Януша Корчака? Не бояться, когда ребенок совершает неверные поступки, но обсуждать с ним все, что кажется дурным.

С каких позиций обсуждать?

С позиций любви — никак иначе.

Жизнь в Доме сирот строилась на любви преподавателей к детям. И это ни коим образом не лозунг и не красивые слова.

Это суть жизни.

По мнению Корчака, если педагог видит, что ребенок развивается не так, как ему бы хотелось, если вообще с воспитанником происходит что-то не так, — педагог должен испытывает печаль и сочувствие, а не гнев и желание мстить.

Ребенок, считал Корчак, — не может быть грязным. Он может быть только запачканным. То есть его всегда — и в буквальном, и, что особенно важно, в метафорическом смысле — можно отмыть.

Печаль и сочувствие, возникшие в душе педагога, что же они рождают?

Правильно: желание помочь.

А как можно помочь?

Пониманием и разговором.