Обман - Валерио Эванджелисти

У Жюмель всегда были проблемы с дикцией: она говорила очень быстро, слова сплошным потоком лились из ее уст, особенно в моменты интимной близости. Может, в этом выражалась ее бесконечная любовь к жизни. Мишеля же постоянно мучили угрызения совести по отношению к Магдалене и детям. Он ни разу с тех пор не унизил и не ударил женщину. Впрочем, Жюмель, даже с ее манерами прачки, уважали в городе за доставшееся ей богатое наследство, и ни один дом не закрывал перед ней дверей. Их репутация в обществе не пострадала, и это превосходило все надежды Мишеля.

Жюмель сама встретила их на пороге.

— Добрый день, капитан Пулен. Полагаю, господин, что с вами и есть книжный агент, о котором говорил Мишель.

На ней было зеленое бархатное платье в талию, подчеркивавшее полную грудь, едва прикрытую тонкой шелковой косынкой.

— Я не умею читать, но написанные слова производят на меня огромное впечатление.

Боном улыбнулся, поклонился и ответил:

— Я больше чем агент, я типограф. Я придаю форму тем самым написанным словам, что вас так поражают, и заставляю других выкладывать за них деньги.

— Важно то, что вы хорошо зарабатываете. Располагайтесь, пожалуйста.

Жюмель проводила мужчин в скромную гостиную. Вокруг заваленного бумагами стола стояли разномастные кресла, по большей части запыленные. Из окна на бумаги падал луч света, и солнечный зайчик танцевал, повинуясь игре облаков. Камин погас, и в комнате было прохладно, но не холодно.

Мишель уселся за письменный стол, остальные разместились напротив, только Жюмель задержалась на пороге.

— Я принесу вам вина из Кро. По-моему, вкус у него отвратительный, но Мишелю очень нравится, и зачастую он пьет его слишком много.

— Мне налейте чуть-чуть, Анна, — сказал барон, сведя большой и указательный пальцы.

Жюмель вышла. Мишель взял со стола пачку листков и протянул типографу:

— Вот астрологический альманах, который я подготовил на текущий год. Как видите, он напечатан скверно, со множеством опечаток. Когда я узнал от моего друга де ла Гарда, что вы родом из этих мест, я подумал, а не согласитесь ли вы печатать мои альманахи в Лионе. Я слышал, там типографии лучше и более оснащены.

— Так-то оно так, да только без конца приходится сталкиваться с брожением в товариществах и с непомерными претензиями наших рабочих, — невесело ответил типограф. — Многие опечатки происходят от их небрежности. Они не могут не выйти на работу, потому что закон это запрещает. Вот они и вымещают свое недовольство на тексте. И так — пока их требования не будут удовлетворены.

Он принялся листать брошюру и целиком погрузился в одну из страниц.

На несколько минут воцарилось молчание, потом типограф поднял голову и посмотрел на Мишеля.

— Вы ведь довольно известный врач. Как вам пришло в голову составлять календари?

— Медицина и астрология дополняют друг друга. Вторая, как мне кажется, приносит больше дохода. Я пишу все это ради денег.

— Мишель обосновался в Салоне недавно, — пояснил де ла Гард. — Как врач он пока не имеет клиентуры, способной обеспечить приличный доход, а жить на деньги жены не хочет.

— Понятно.

Боном снова углубился в чтение. Несколько минут спустя он закрыл альманах и бросил его на стол.

— Все это не то, совсем не то, — резко сказал он.

Мишель силился скрыть разочарование. Он надеялся, что более престижная типография сможет способствовать лучшему распространению его календарей.

— Вам не нравится? Может, мои предсказания слишком пессимистичны…

— Дело не в этом. Вместе с астрологическими выкладками вы даете короткий прогноз на каждый день. Это хорошо пойдет на рынках и в тавернах. Но я не занимаюсь листовками, я печатаю серьезные книги. — Боном пошарил в кармане, но ничего не нашел. — Жаль, что я не взял с собой экземпляр. На тысячу пятьсот пятьдесят второй год я готовлю к печати книгу Гийома де Перрьера «Размышления о четырех мирах». Текст разделен на четыре центурии[20] с десятисложными катренами с перекрестными рифмами. От вас мне хотелось бы чего-то подобного. Облеките ваши пророчества в стихи. Успех будет обеспечен, и мы с вами сможем неплохо заработать.

Мишель вздрогнул. В десятисложник обычно сами собой облекались впечатления от тревожных видений, которые время от времени ему внушал Парпалус. Взгляд его остановился на пачке листков, сложенных на углу стола, и он сделал движение, чтобы их спрятать.

Боном, следивший за ним глазами, быстрым движением выдернул из пачки один листок и тут же воскликнул:

— Да у вас уже есть нечто подобное! И не вздумайте возражать!

— Это так, глупости, я пишу их, чтобы скоротать время. Ничего интересного.

— Для вас — может быть, но не для меня. Это как раз то, что мне нужно.

И, не отдавая себе отчета в собственной бесцеремонности, типограф прочел вслух:

Sous l'opposite climat BabyloniqueGrande sera de sang effusionQue terre et mer, air, ciel sera inique:Sectes, faim, regnes pestes, confusion.

Грядет кровопролитие большоеВ болезненных условьях Вавилона.Тем причинен ущерб земле и небу.Смешенье царств, сект, голод и болезни[21].

Потом задумался и прокомментировал:

— Очень красиво и пугающе, но, черт возьми, что вы хотели этим сказать?

Мишель не особенно стремился доискиваться до смысла этих машинально записанных слов и на ходу попытался придумать им объяснение.

— Словом «climat» я хотел указать, как это принято, высоту местности в Вавилонии, выраженную в градусах. Вавилону противоположна Бразилия. Я написал стихи вчерашней ночью, раздумывая о дикарях, которых должны были провести через город нынче утром. И я предвижу кровопролитие, голод и болезни в бразильских землях.

В комнату вошла Жюмель с бутылкой вина и тремя бокалами на серебряном подносе.

— Мишель пишет эти строки по ночам, в маленькой каморке под крышей, которую он зовет «мастерской». Иногда он мне их читает, но я не понимаю ни слова.

Мишель сделал нетерпеливое движение.

— Оставь, Анна, это тебя не касается.

Но она его не слушала. Не обращая внимания на бумаги, она поставила поднос на стол и разлила вино по бокалам.

— Когда моему мужу приходят в голову эти стихи, он делается как безумный, — с невинным видом продолжала она, — Он сует ноги в ванну с водой и держит в руке какую-то ветку. Уж не знаю, сколько раз я находила его как эпилептика, со слюной, бегущей изо рта.

— Анна, прошу тебя!

— Но я правду говорю! Так вот, значит, опускает ноги в воду и катает по столу кольцо с голубым камнем. Тут и начинается бред. А потом часами записывает то, что пришло ему в голову. Он даже все это описал: «Estant assis de nuit secret estude…»[22] Дальше не помню, но так оно и бывает, как я говорю.

Мишеля так и подмывало дать жене затрещину, чтобы заставить замолчать. Но она уже стояла на пороге и выскользнула прочь. Он смущенно взглянул на своих гостей.

— Надеюсь, вы не поверили бредням этой… моей супруги.

Типограф, казалось, был не особенно удивлен.

— В наше время публикуют все, что угодно, лишь бы инквизиция разрешила, — заметил он. — Один мой коллега в Лионе готовит к печати труд Корнелия Агриппы «De occulta philosophia»[23], а потом выйдут Марсилий Фицин, Пселл и другие авторы, возвеличившие понятие естественной магии. Если вы скомпонуете книгу из ваших стихов, думаю, вы разбогатеете, и я вместе с вами.

Барон дела Гард энергично закивал головой.

— Я всегда советовал Мишелю развивать свою склонность к оккультным наукам, естественно, в тех границах, которые дозволяет католическая вера. Это я убедил его писать альманахи. Но он может сделать еще больше.

Мишель, которого отвлекла неожиданная мысль, слабо улыбнулся.

— Я подумаю.

— Хорошо, подумайте, — заключил Боном. Он взял бокал, залпом осушил его и поднялся. — Я должен вас покинуть. Если решите последовать моим советам и советам вашего друга, вы знаете, где меня найти. Я не занимаюсь календарями, но книги, которые я печатаю, читает вся Франция. При дворе они тоже хорошо известны.

Де ла Гард тоже осушил свой бокал и поднялся. Мишель, охваченный неожиданной тревогой, проводил гостей до двери и сразу же вернулся в гостиную. Дрожащими пальцами он взял оставшийся полный бокал и поднес его к губам. Потом снова его наполнил и влил в себя, запрокинув голову. Закашлявшись, он слегка пошатнулся и сжал переносицу большим и указательным пальцами. Вздохнув, он налил себе третий бокал и выпил его уже медленно, мелкими глотками. Немного успокоившись, он вышел из гостиной и отправился на кухню.

Жюмель наблюдала, как на каменной печке кипело в медном котле ароматное варенье. С тех пор как они поженились, она часто варила варенье, зная, что Мишель его очень любит. Ей помогала худенькая и бледная пятнадцатилетняя служанка. Личико ее, с огромными зелеными глазами, было намазано вонючим кремом от веснушек, который ей прописал хозяин дома.