Автономное плавание - Виктор Устьянцев

- А надо в обтяжку. У нас готовые стержни есть с нарезкой. Как раз по длине подойдут. Только вот выдержат ли?

- Это идея! - главный инженер достал блокнот, вытащил карандаш и начал что-то торопливо писать. Но даже те, которые стояли рядом и видели все формулы и цифры, выскакивавшие из-под карандаша главного, ничего не понимали в них. Наконец главный поднял голову и торжествующе сказал:

- Выдержат!

Через пятьдесят минут предкамеру присоединили к барокамере и испытали на герметичность при давлении в десять атмосфер. Когда давление сняли, в предкамеру вошел Савин.

Гудят компрессоры, нагнетая в предкамеру сжатый воздух. Савин напряженно прислушивается к ровному гулу. "Скорей бы уж!" - думает он. Оставшись один в глухой темноте предкамеры, он острее сознает всю опасность своего положения. Малейшая неточность крепления предкамеры может вызвать нарушение герметичности цилиндра, резкое снижение давления. И тогда неизбежная кессонная болезнь или мучительная смерть. Тогда ему уже не помогут, ему просто не успеют помочь.

Но он сам принял такое решение, он сознательно шел на риск. Там, в рекомпрессионной камере, водолаз ждал его помощи. И его долг, долг врача, помочь больному, даже если для этого надо рисковать собственной жизнью.

Компрессоры смолкли. Снаружи простучали: "Норма". Теперь давление в предкамере и рекомпрессионной камере уравнялось. Савин отдраил люк и протиснулся в его отверстие. Затем он с трудом втиснул в предкамеру тело Спиридонова и снова задраил люк.

Теперь они с Курбатовым были в барокамере вдвоем. Уложив Алексея на кушетку, Савин начал обследовать его. Результаты оказались неутешительными: паралич ног и таза и сопутствующее кессонной болезни двустороннее воспаление легких. Это заставило отказаться от первоначально принятого Савиным решения: продолжать повышать давление в камере. Нужно было искать другой выход.

В это время на корабль прибыли прилетевшие из Ленинграда профессор Гусев, терапевт профессор Ладов и доцент кафедры нервных болезней Штырев. Савин обстоятельно проинформировал их о состоянии больного, и они, посоветовавшись, назначили новый режим лечения: применение средств, направленных на активизацию сердечной деятельности и регулирование дыхания, высококалорийное питание и соответствующий рекомпрессионный график.

За все это время Курбатов не издал ни одного стона. Савин удивлялся его выносливости и самообладанию.

Через полтора часа Алексей почувствовал себя немного лучше и даже поел - впервые за двое суток. А еще через шесть часов двадцать три минуты, когда давление в камере снизили до нормального, открыли люк. Алексея на носилках перенесли в санитарную машину и отвезли в госпиталь.

Консилиум шел очень долго. Когда Савин вышел из госпиталя, Люся бросилась к нему:

- Ну как? Он будет жить?

- Будет.

- Значит, все хорошо?

- Не совсем. Простите, а вы кто ему?

- Я подруга его жены. Я должна сказать ей.

- Жить он будет, но ходить вряд ли. Во всяком случае, очень долго не сможет ходить.

Люся опустилась на скамейку и заплакала...

19

Торпедолов пришел лишь утром. Шторм еще не утих, найти торпеду было трудно. Сначала обнаружили сброшенный тральщиком буй и, рассчитав район поиска, начали искать торпеду. Заметили ее только на шестнадцатом галсе. Пока ее поднимали на борт торпедолова, день уже кончился. В базу лодка вернулась вечером, и только к десяти часам Матвею удалось выйти в город.

Дверь открыла Надежда Васильевна.

- Вы знаете, Люся еще с работы не пришла, - сказала она. - Что-то задерживается. Занятий у нее сегодня как будто нет. Да вы проходите.

Надежда Васильевна проводила Матвея в комнату Люси.

- Вы извините, я вас оставлю на несколько минут, - сказала она. - Маме что-то нездоровится.

Матвей и не знал, что у Люси есть еще и бабушка. Он сел на диван и огляделся. В комнате ничто не изменилось. Косо прибитая вешалка у двери, эстампы на стенах, заваленный книгами письменный столик в углу. Матвей взял лежавшую сверху книгу. Это оказался томик стихов Есенина. Он открыл томик и увидел телеграмму: "Капитан покидает судно последним". Улыбнулся.

Он еще раз перечитал телеграмму и посмотрел на портрет Люсиного отца. Матвею показалось, что старый моряк глядит на него с укором. Казалось, он спрашивал: "Как ты смел прийти сюда?" И Матвей почувствовал, что боится встречи с Люсей. Он встал и уже собирался потихоньку уйти, но вернулась Надежда Васильевна.

- Ужинать будете? - спросила она.

- Нет-нет! Спасибо, я только что поужинал. Вы пожалуйста, не беспокойтесь.

- Ну тогда хоть чаю выпейте.

- Спасибо, и чаю не хочу. Я, наверное, пойду.

- Подождите еще, Люся скоро придет. А то она будет огорчена.

- Вы так думаете?

Надежда Васильевна внимательно посмотрела на него и, сев на стул, взволнованно заговорила:

- Вы извините меня, Матвей. Я знаю, что мне не следует вмешиваться. Но я мать и не могу об этом не думать. Мне кажется, что Люся вам нравится. Я вижу, что и вы ей тоже по душе. И я только об одном хочу вас попросить: если вы имеете серьезные намерения, пожалуйста, не торопитесь. Я вот вас еще не совсем знаю. Может быть, мне и не обязательно знать. Но боюсь, что и вы еще мало знаете друг друга.

- А мне кажется, что я знаю ее всю жизнь, - признался Матвей.

- В молодости так говорят часто. Но, поверьте, вы еще не знаете жизни. Я не отговариваю вас, но хочу, чтобы вы не торопились, а получше узнали друг друга. Ваши родители где живут?

- У меня их нет.

Надежда Васильевна встала:

- Извините меня, если я вас обидела. Может быть, мне не следовало заводить этого разговора.

- Нет, почему же? Я вас понимаю.

- Спасибо. Больше мы никогда не будем об этом говорить.

Надежда Васильевна снова ушла к матери.

Матвей пытался читать, но никак не мог сосредоточиться. Он думал о том, что сказала Надежда Васильевна, потом долго не мог решить, что сказать Люсе о Соне и надо ли говорить вообще. Наконец ему удалось прочесть три или четыре стихотворения. Но тут он задремал - сказалась усталость: последние двое суток он почти не спал.

* * *

Люся открыла дверь своим ключом, на цыпочках прошла в комнату. И чуть не вскрикнула, увидев Матвея. Он спал полулежа, неловко свалившись на валик дивана. На полу валялась книга. Люся подняла ее, села на стул и стала разглядывать Матвея.

Он заметно похудел, лицо его осунулось, почернело. Наверное, он очень устал. И лежать ему неудобно. Люся осторожно расшнуровала и сняла с него ботинки. Матвей что-то пробормотал, но не проснулся.

И вдруг ей стало страшно. Она вспомнила об Алексее и подумала, что ведь и у Матвея служба опасная и с ним тоже может что-то случиться. И она поняла, что теперь всю жизнь будет тревожиться о нем, хотя, может быть, никогда не скажет ему об этом. Так тревожилась ее мать, когда отец уходил в море. Так, наверное, тревожатся все матери и жены моряков.