Сладкая жизнь эпохи застоя: книга рассказов - Вера Кобец

Все следующие дни он провел за работой. Давно уже ему не было так хорошо. «В чем дело-то? — думал он. — В том, что Наташи нет в городе и, значит, никаких новых тревожных симптомов, новостей, знаков? Вета при муже, значит, и тут никаких раздумий и искушений». Счастье длилось до четверга, но в четверг он проснулся уже в тревоге. Надраил до блеска квартиру. Вечером, по дороге из института, купил на рынке цветы. Поезд приходил утром, но Наташа прямо с вокзала отправилась на работу. Находит любой предлог, чтобы только подольше не возвращаться, подумал Лукин, но, странно, эта мысль даже не оцарапала. Угадывая причины ее поступков, он теперь был почти спокоен. Грызло, мешало жить только необъяснимое. Сейчас все было понятно, и, когда ключ заскрежетал в замке, он даже не вышел навстречу, предоставляя ей всю полноту инициативы. Маневр оказался правильным. Не прошло и пяти минут, как Наташа открыла дверь: «Привет! Ты, я вижу, стал замечательной домохозяйкой. По-моему, даже пол мыл». «Удачно съездила?» — спросил он, не вставая, но развернувшись всем корпусом и рассматривая ее блестящее от дождя лицо, новую (кажется) губную помаду, новый (наверняка) белый свитер. «Да, — сказала она. — Удачно. Как ты?» Она села неподалеку. Стоило только протянуть руку — но он понимал, что этого делать не следует. Ползать перед ней на коленях тоже было нельзя. «Все в порядке, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал небрежно. — Закончил главу о реформах. Отжал все лишнее, и получилось даже неплохо». Говоря это, он уже понимал, что пытается незаметно похвастаться, укорить ее (зря ты не замечаешь моих достоинств), доказать что-то и, в общем, снова выйти на тропу войны, в которой, как уже было понятно, его поражение неминуемо. Опять наступаю на те же грабли, подумал он удрученно, но Наташа вроде бы ничего не заметила. «Десятый „Новый мир“ пришел?» — спросила она, поднимаясь. «Да, и я уже прочитал», — радостно протянул он журнал.

Затишье и что-то мягкое, похожее на слабый луч вдруг выглянувшего вечернего солнца, длилось и длилось. Присмиревший и затаившийся Лукин старался как можно реже выходить из дому: не спугнуть как-нибудь, не проворонить то, что опять вошло в его жизнь: утреннюю Наташу в пестром халатике, ее возвращение с работы, улыбчивое «спасибо», когда он брал у нее пакеты и сумки, шел в кухню и выгружал принесенное, говоря: «Здесь же на целую роту! Зачем ты волокла эту тяжесть?», а она отвечала: «Что делать? ты ведь тощая прорва, мигом сметешь все без остатка». Ужинали они на кухне под плетеным соломенным абажуром, и говорил только Лукин, но она слушала — и это уже было праздником, ведь перед тем почти год немыслимо было сказать хоть что-то, кроме «опять идет дождь» или «дай мне, пожалуйста, соль». Теперь же Лукин опять взахлеб говорил о своей работе, о том, что Сазонов бездарь, в спецхране новые строгости, машинистка лепит ошибки, и глаза устают править текст. «Если хочешь, я помогу. Что тебе нужно — перепечатать кусок? сделать сверку?» «Наталья! — Он через стол протянул руку, коснулся ее щеки и не почувствовал, как она напряглась. — Наташка, все это кончилось? Все хорошо? Все как было?» «Я сейчас справлюсь с посудой, — сказала она, вставая, — и ты мне скажешь, что нужно делать». «Да-да, — заспешил он, — да-да, я пойду приготовлю». В дверях он обернулся. Она стояла над раковиной. Синие лямки фартука образовывали букву «ха», руки делали плавные круговые движения, создавая нелепое сходство с моющей у себя в кухне посуду Ветой.

Во второй раз перебирая бумаги (испорченный машинисткой кусок почему-то бесследно пропал), Лукин вспомнил, как Вета, покачивая ногой, говорила: «Зимой я просто медведь. У меня спячка, и я сижу в берлоге. В первый раз выбираюсь на волю в апреле. И сразу же лечу в Крым — смотреть на цветущий миндаль». «А как же работа?» — спросил кто-то новенький, плохо знавший еще ее стиль и повадки. «Отгулы, — посмотрев на него с удивлением, спокойно сказала Вета. — Я, как и многие, регулярно бываю на овощной базе». Лукин ухмыльнулся, вспомнив, с каким лицом она это проговорила. Потом снова поморщился: что за чушь лезет в голову!

На другой день, когда Наташа позвонила и сказала, что придет поздно: надо съездить к маме, — Лукин вдруг почувствовал удовольствие, причина которого сколько-то времени оставалась неясной, а когда прояснилась, немедленно перешла в раздражение. «Этого только еще не хватало», — пробормотал он, но все-таки, покрутившись по комнате, не выдержал и пошел к телефону. Ирония в сочетании с самоиронией — да, ничего другого не оставалось, и, как только Вета откликнулась, он сразу же попытался включить их на полную мощность. «Здравствуйте, несравненная. Что у вас слышно? Чем занят обогатитель?» — «Здравствуйте, милый Костя! Я зимую. Обогатитель у телевизора». В голосе слышалась искренняя грустинка и нежность, у Лукина даже екнуло где-то в районе печенки, но тут же и вспомнилось, как однажды они, подложив под спину подушки, сидели вдвоем у нее на ковре, — гости только что разошлись, отзвук смеха еще висел в воздухе и тем сильнее подчеркивал тишину и спокойствие этой принадлежавшей только двоим минуты, как вдруг «дззз…» — зазвонил телефон, и она сразу же взяла трубку, заговорила вот с этими (или очень похожими) нотками, а звонил-то всего лишь старик Шафранов, выживший из ума маразматик, умевший картинно рассказывать, но повторявший одну и ту же историю иногда по три раза в вечер. Ласковость, ровно разлитая по поверхности моря, съязвил себе в утешение, но ничуть не утешился Лукин. «Хотите приехать?» — голос Веты притягивал, словно какой-то бархатный магнит. «Нет, — злобно отрезал он. — Не люблю телевизора за дверью. Приеду, когда исчезнет геолог». «Он инженер, — ответила Вета, — и ждать придется еще целый месяц». Они повесили трубки одновременно, и непонятно, с чего лукинское настроение вдруг взмыло вверх. Как на качелях. Он потянулся было опять к телефону но передумал: пружинисто, быстро прошел к столу, на котором внушительно и аккуратно были разложены стопки машинописи «Все-таки Эля прекрасно печатает», — подумал он, скользя взглядом по строчкам, потом вдруг нахмурился: этот абзац не пойдет. В третьей главе та же мысль развивается очень подробно и по-другому. Лукин сел к столу. Гм, здесь нужно построить мостик. Но вот какой, собственно, и из чего? Взявшись вносить исправления в беловой текст, он вскоре запутался. Мысль петляла, хуже того буксовала на месте. «Все это ахинея», — вдруг раздраженно прошипел он и, отшвырнув ручку, вышел из комнаты. Пора было хоть как-то поесть. Открыв холодильник, Лукин тупо уставился на его содержимое. Мясо в каком-то желе. А это? Гадость какая-то. Кажется, свекла. Захлопнув дверцу, он покосился на телефон и, дернув брезгливо ртом, позвонил Асе Куракиной, жившей рядом, в соседнем доме. «Анастасия? — произнес он и сам удивился, как надсадно-простуженно звучал голос. — Я сегодня брошеный муж. Ты меня не накормишь?» «Приходи, — сказала она, немного подумав, — будет хотя бы предлог не работать». — «В девять вечера можно и без предлогов». — «Трудно. Я только что села». — «Ну, значит, не судьба», — беззаботно крикнул Лукин и, повесив трубку, уже бежал к двери: тепло, еда, заботливый женский взгляд…

«Слушай, — сказал он, жадно набрасываясь на селедку под шубой („Аська, откуда у тебя всегда столько вкусностей?“), — ты вот что мне расскажи: как получилось, что Вета вышла за этого обормота? Ведь на него смотреть тошно. Ты видела его пятки?» — «Прекрасная тема для разговора за ужином!» Ася словно примеривалась, куда спрыгнуть: в махровое раздражение или во все понимающий компанейский смех. «И ведь довольна!» Лукин удобно сидел в «своем» углу кухни. Как часто он сиживал здесь в те месяцы, когда у Наташи шел бурный роман с Аристарховым. «А может, романа и не было?» — подумал он, беря из рук Аси тарелку с чем-то горячим и исключительно аппетитным на вид. Курица? Осторожно положив кусок в рот, он тут же застонал от наслаждения: «Богиня, что это?» — «Телятина». — «Невероятно! С чем она?» — «Не скажу». Ася хотела ответить шутливо, но получилось грубо и зло. Повисла пауза. Лукин попытался что-то сказать и вдруг решительно отложил вилку: «Я подонок? Честно скажи: я подонок?» О господи, только сцен не хватало. Ася тряхнула головой: «Таких, как ты, восемнадцать на дюжину. Ешь на здоровье — все в полном порядке». Но он смотрел также отчаянно. Губы подергивались, и даже подбородок задрожал. Ну не сердечный же это приступ, пронеслось в голове у Аси, нет, скорее всего, так, пустое. «Костя, — заговорила она убежденно. — Я в самом деле считаю, что у тебя все в порядке. Тридцать четыре года, а на подходе уже вторая монография. Лет через десять С. Н. перейдет в консультанты, а ты будешь заведовать сектором. Я на днях говорила с Михайловым, и он тоже считает, что лучшей кандидатуры, чем ты, не найти. Тактичен, способен на стратегически правильное решение — не то что Охлопьев, который до сорока все еще ходит в многообещающих… Вот так-то. Доедай, пока не остыло, а кофе будем пить в комнате».