Королева Ойкумены - Генри Олди

Первая трещина.

Начало конца.

«Я преувеличиваю? Если признать, что у каждого есть право на мелкие тайны… Ты дура, Королева. Хорошо, будем взаимно вежливы: ты – идеалистка. То есть дура, возведенная в степень. Таким, как ты, нельзя заводить семью. С Фроссом было неплохо. Гейзер страсти, восторг безумия. Но под ними – хорошо спрятаны, надежно упакованы – у каждого имелись персональные скелеты в шкафах. Веселенькие скелетики в бронированных шкафчиках. Они плясали втихомолку, не торопясь выставиться на обозрение. Наверное, поэтому мы расстались легко, испытывая лишь невнятное сожаление…»

У Линды нет тайн перед Фомой.

С чего ты взяла?

…завидуешь?

…всё. Хватит.

III

Плющ разросся на всю ограду. Лишь в одном месте в багряно-зеленой листве был вырезан прямоугольник. Калитка открылась, выпуская Регину на пологий склон. Ударили звуки – музыка, голоса, смех – так друг, здороваясь, хлопает по плечу. Яркая мозаика: люди на ковре травы. Солнечные зайчики – скольженье наперегонки по бирюзовой глади озера. Гладь «зеркалит», вспыхивая золотом; озорники-зайчата норовят прыгнуть тебе в глаза. Скинь туфли! босиком по траве! В воздухе повисла трибуна, вся в блестках и мишуре, как «майское дерево»; по углам – гроздья шаров, рвущихся в небо. Шары чуть не лопаются от гордости, словно это они удерживают трибуну над землей, а не спрятанные внутри антигравы.

…аромат ванили…

нотка свежего лайма…

шоколад с орехами…

блестки-колокольчики…

Радуга коллективной пси-ауры. Живая клетка-великанша со множеством ядер-личностей. Вирт менталов. Редкий случай…

– Регина?

– Карл?! Тебя не узнать!

Бывший «карлик» ухмыльнулся, подбоченившись:

– Да уж! Карл Брегсон, граф организмики, к вашим услугам!

Ростом молодой граф, как и предполагалось в детстве, не вышел. Компенсируя этот недостаток, он обзавелся солидным брюшком и отрастил усики-стрелочки. Сюртук брусничного цвета; значок Академии, в атласной «бабочке» – заколка из иридия…

– А ты как? Кстати, отлично выглядишь!

– Я психир. Училась на Сякко, работаю в клинике…

– На Сякко?

«Карлик – пассивный!»

«Сам ты карлик! Я выше тебя вырасту!»

Образ-архив («Лови, телепасс!..»):

Лар-ги.

Оппозиция: свой-чужой.

Личное пространство: отсутствие.

Быть в том, что делаешь.

«Шестеренки».

Работа «под шелухой».

Средство: насилие.

Методика.

Цель.

Карл моргнул. Лицо его приняло отрешенное выражение. Не прошло и пары секунд, как он, распаковав архив в полном объеме, вплоть до карпов в пруду и гуся в кувшине, с удовлетворением кивнул:

– Оригинальный метод! Согласуется с постулатурой организмики. Вертикаль взаимосвязей…

Зычный голос прервал его монолог:

– Дамы и господа! Коллеги! Друзья!

Пауза.

– Прекрасные мои «лебедята»!

На трибуне стоял Фердинанд Гюйс. Госпожа Хокман зимой ушла на повышение – в Департамент образования. Новый директор был сама элегантность, чтоб не сказать – пижон. Смокинг цвета летних сумерек, «лунный» жилет…

– Кто из вас любит торжественные речи?

– Никто!

– Вот и я не люблю. Поэтому скажу просто: «Лебедю» – сто лет!

– Ура-а-а!!!

…волна накрывает с головой…

…увлекает в пенный водоворот…

…выталкивает на поверхность…

Чуть не оглохнув на обоих слоях, Регина вопила вместе со всеми.

– Мы встали на крыло. Разлетелись по Ойкумене. Но сегодня все, кто смог, собрались здесь. Мы – живая история. Будет справедливо, если я предоставлю слово старейшему из нас, человеку, которому выпала честь стать первым преподавателем «Лебедя»…

«…ненавижу эти его паузы…»

«…не может быть!..»

«…ну же!..»

– …которого многие из вас хорошо знают…

«…нарочно тянет, гад!»

«…не томи!»

– …заслуженному учителю Ларгитаса, полному кавалеру ордена Чести, виконту педагогики – Альбрехту ван Эсмунду!

«Он еще жив?! – ахнула Регина, прижимая ладони к горящим щекам. – Неужели ван Эсмунд из первых преподавателей? Вот это да! Я не знала… он никогда не рассказывал…»

Освобождая место, Гюйс отступил в сторону, на подвесной мостик. Позади директора произошло какое-то движение. Наиболее ушлые из выпускников поспешили воспользоваться зрением тех, кто стоял выше по склону. Последние не возражали. И все увидели: Альбрехт ван Эсмунд до сих пор сохранил сходство с одуванчиком. Только теперь это был одуванчик, обласканный порывом ветра. Облако белого пуха вокруг головы старого учителя исчезло. Хотя, разменяв пятнадцатый десяток, можно не стесняться лысины. Эскалатор вез ван Эсмунда вверх, к трибуне; старик держался за поручень с осторожностью человека, идущего по кромке обрыва. За ним дежурили двое парней, готовые подхватить в случае надобности. Их помощь не потребовалась. Шагнув вперед, ван Эсмунд взялся за край трибуны, обвел собравшихся взглядом – цепким, внимательным, без признаков рассеянности…

Выпускники затаили дыхание.

– Рад видеть молодую поросль. Кто ответит мне: сколько «лебедят» было в первом выпуске?

«Двадцать пять!»

«…тридцать два!»

«…восемнадцать!»

– Семь человек. И четверо учителей, включая вашего покорного слугу. Интернат тогда сводился к двум корпусам: учебный и жилой. Кто бы мог подумать… Впрочем, не стану утомлять вас стариковской болтовней. Я рад, что дожил до сегодняшнего дня! И вот что еще…

Он лукаво подмигнул:

– Коллега Гюйс забыл кое о чем сказать. Видимо, по причине природной скромности. Сегодня не только юбилей «Лебедя». Сегодня исполняется шестьдесят пять лет его директору, новому предводителю нашей безумной компании – Фердинанду Гюйсу! Мои поздравления!

– По-здра-вля-ем!

Юбиляра, едва не сбросив с мостика, насильно вытолкали вперед. Регина впервые видела, чтобы Гюйс смущался и краснел. Похоже, он и впрямь собирался скрыть свой день рождения. А лысый одуванчик его разоблачил! Ну вот, ван Эсмунд вручает Гюйсу подарок. Знала бы – купила бы тоже… Отправить с коммуникатора заказ в торговый центр? Пусть сделают срочную доставку самого пижонского костюма, какой только найдется в выставочном зале…

– Спасибо, Альбрехт! Спасибо, друзья! Честное слово, я тронут. А теперь, – Гюйс взмахнул рукой, как шпрехшталмейстер в цирке, – веселитесь! Заслужили!

И погрозил пальцем выпускникам, часть которых годилась ему в отцы:

– Не напивайтесь, молодежь!

IV

– …так вот, что касается вертикальных взаимосвязей в системе обучения психиров на Сякко! Любопытно наблюдать, как принципиально иная систематика сякконцев эмпирически пришла к принципам иерархии, которые дает нам научный метод организмики. Ты в курсе организмической постулатуры? Нет? Не важно…

Азарт. Восторг влюбленного. Могучая, всепоглощающая страсть.

«Организмика, – думала Регина, не в силах оторваться от прилипчивого Карла, – похоже, отвечает ему взаимностью. Граф в тридцать один год! Можно только порадоваться за человека…»

– …Ойкумена – в первую очередь, информационный организм. Сякко входит в него составной частью, как информационный организм более низкого уровня. При этом верхняя граница организма Сякко не совпадает с нижней границей организма Ойкумены. Между ними имеется зазор, который обеспечивает ряд степеней свободы вертикального взаимодействия…

Ага, кивнула Регина. И зря сделала.

– Вот видишь, тебе уже интересно! Идем дальше: Храм, где ты обучалась, в свою очередь входит в информационный организм Сякко, как организм более низкого уровня. И снова – с пограничным «зазором». Что мы здесь видим?

– Что? – обреченно переспросила Регина.

Она очень старалась, чтобы Карл не добрался до ее мыслей по поводу.

– Индивидуумы-организмы – студенты Храма – и их взаимодействие. Стеснение личного пространства. Контакт и частичное пересечение инфо-границ ведет к уплотнению информации, созданию «скорлупы», которая продолжает сжиматься под воздействием внешних факторов. Но уплотнение матрицы не может длиться бесконечно. В конце концов оно приводит к взрыву, который сопровождается стремительным расширением, и как результат – возникновением шести суб-личностей на ментальном уровне…

Графскую лекцию прервал запах – одуряющий, дороже всех теорий мира, запах жареной с луком баранины. Живот Карла заурчал, откликаясь. Хозяин живота принюхался, раздувая ноздри, поперхнулся слюной – и умолк, озираясь. Ближайший пикник-комбайн, работавший в режиме барбекю, обнаружился на склоне, метрах в ста. «Ветра, вроде бы, нет, – удивилась Регина. – Что за шутки?» И сообразила, что попалась на старый, как мир, трюк. Мимо, хохоча, промчались близнецы-эмпакты, накрывая всех облаком дразнящих ароматов. За близнецами – невпопад вспомнился мультиплет на операционном столе – гнался, грозя кулаком, косматый, как грозовая туча, дедуган. Ярость его, мешаясь с «мясной симфонией», была насквозь притворной. Дедуган едва сдерживал смех, но из роли не выходил.