Кузнецкий мост - Савва Дангулов

Едва ли не к разъезду гостей вдруг пожаловал Хор, что, по всему, явилось неожиданностью и для Коллинза. Он понимал, что восторг тут не уместен, но не мог скрыть его.

Но Хор обратил внимание не столько на Коллинза, сколько на Бекетова. С завидной невозмутимостью Хор увлек Сергея Петровича в посольский кабинет, который был открыт для гостей сегодня, и сказал, что определен в штаб, который будет действовать на европейском театре. Если же Бекетов согласен его ни о чем не спрашивать, то он, Хор, приглашает Сергея Петровича быть на европейском театре вместе с ним в том неофициальном, но вполне почетном качестве, в каком он был рядом с Хором во время недавних танковых учений между Оксфордом и Стратфордом.

Бекетов сказал, что польщен заманчивым предложением, однако от прямого ответа на приглашение Хора уклонился — в положении Сергея Петровича в тот момент это было единственно возможным.

21

Позвонил американский посол и сказал, что хотел бы видеть Тарасова. Последний раз Вайнант был гостем Тарасова; очевидно, в этот раз Тарасову надо было ехать к Вайнанту.

Тарасов отпустил машину, когда до американского особняка оставалось квартала три, и пошел пешком. Был конец дня, как обычно в апреле влажного и уже жарковатого. Вода в прудах стала белесой. По Темзе пробежал парусник, парус был темноватым, как все в этом городе, но смотреть на него было приятно. Река заметно ожила — слышались удары клепального молота, звон механической пилы, астматическое попыхивание паровичка. Пахло свежим деревом, мазутом, добрыми запахами, которыми дышит по весне большая река.

Как обычно в Лондоне, весна была неяркой, медленно вызревающей, но все указывало на близость лета. Каким оно будет, это лето сорок четвертого? Никто пока не знает, какой зачин будет у фронта второго, но, выражаясь фигурально, дело идет и к созданию фронта Третьего: мир с Германией, завтрашнее устройство Европы, возмещение потерь войны. Переговорам глав правительств должен предшествовать великий труд. Не исключено, что свою долю этого труда возьмет на себя и Лондон, при этом посол Вайнант призван сказать свое весомое слово. Так или иначе, а судьба свела Тарасова с Вайнантом в деле, которое отнюдь не ограничено днем сегодняшним. Ну, разумеется, молва в том же Лондоне небезоружна, она способна как-то ответить и на этот вопрос. Но в этом ответе не будет обстоятельности, бесценной обстоятельности, которая одна может дать представление о человеке. А где добыть эту обстоятельность, как не в беседе с самим человеком.

Когда у беседы, которая сегодня касалась все тех же многотрудных проблем передачи советской стороне итальянских кораблей, обозначился дальний ее край, Вайнант повел Тарасова в библиотеку. Как ни странна была жизнь посла в Лондоне, он находил минуту, чтобы побывать у лондонских букинистов и приобрести нечто значительное, разумеется из американской истории. Он был по-американски целеустремлен, а это значит, ведал, какие именно книги ищет. Последнее приобретение явилось событием и для Вайнанта. Он завладел библиофильским шедевром — трудом американца Ван Вик Брукса «Вино пуритан», впервые вышедшим в начале века в Лондоне. Как ни значителен был приобретенный труд, он для Вайнанта ничего не значил бы, если бы посол не имел возможности показать его Тарасову — как истинный книголюб, Вайнант постигал ценность книги в общении с гостем.

Точно существу живому, Вайнант воздавал книге всю меру почестей, какие она, на его взгляд, заслуживает. Сейчас приобретенное сокровище было расположено посреди журнального столика, а рядом поставлен кофейник, только что снятый с огня, и, разумеется, бутылка французского коньяка доброго довоенного разлива. Нехитра обязанность разделить радость хозяина по поводу приобретенной книги, но и это требовало искусства, — эта истина была известна собеседникам Вайнанта, вернее, его слушателям; хозяин полагал, и не без оснований: то, что скажет он о книге, никто не скажет.

Но подобно тому, как это было многократ прежде, рассказ о книге сомкнулся с рассказом об американской истории и Америке, а коли речь пошла об Америке, жизнь Вайнанта была рядом, нет, не сама по себе, а в связи с жизнью лица исторического. Рузвельт? Как заметил Вайнант, проблему Америки последних двух десятилетий русские склонны были понимать как проблему Рузвельта. Это мнение можно было оспаривать, но считаться с ним следовало. Рузвельт и русские — это серьезно. Перебросить мост от Ван Вик Брукса к Рузвельту — задача трудная, но не невозможная, все во власти человека, наводящего мост, и его умения.

— Допускаю, что это была идея Рузвельта, но, быть может, ее подсказали ему советники. Однажды холодным январским днем мне позвонили в Монреаль и сообщили, что меня хотел бы видеть президент. Первая мысль: президента не могли в такой мере заинтересовать проблемы труда, чтоб он захотел меня отвлечь от моих обязанностей в Монреале, очевидно, мой срочный вызов в Вашингтон был связан с иной проблемой. Однако какой? На этот вопрос мог ответить только президент, Рузвельт встретил меня, как обычно, радушно и, не выказывая особого интереса к моей персоне, повел разговор о европейских друзьях Америки, время от времени осведомляясь, кого из них я знаю. Тон был, как это нередко случалось с президентом, не очень деловым, временами откровенно шутливым, временами озорным. Как сейчас помню, президент сидел, полуобернувшись к окну, которое было позади его письменного стола, не без интереса наблюдая за тем, как на поляне играли дети. Однако вопросы президента, относящиеся к моим европейским связям, были все настойчивее, и одно это уже что-то для меня приоткрывало. Каждый раз, когда я сообщал нечто фактическое, он отвлекался от окна, и я устанавливал, что его глаза, обращенные на меня, откровенно внимательны. Помню, я сказал тогда президенту, что был свидетелем событий, трагических для Европы, и это не было преувеличением. Я видел ее в самый канун вступления туда немцев. Я наблюдал английских солдат, которые вернулись на родной берег после неудачи в Дюнкерке. Я находился на Даунинг-стрит, когда там было получено сообщение о том, что Италия начала войну. Когда я покинул президента, меня встретил батальон газетчиков, аккредитованных при Белом доме. «Зачем вы были приглашены к президенту?» Я ничего не ответил, хотя не могу сказать, что не знал, в чем дело. Я боялся выдать не столько себя, сколько президента — у него больше врагов, чем у меня, хотя и у меня их достаточно, но об этом речь впереди. Прав был я?

Видно, он мог говорить, если внимание слушателя было поощрительным. Одного поощряет к рассказу одобрительный взгляд или кивок, другого слово. Ему было приятно это поощрительное слово, и он спрашивал время от времени: «Прав я?» Ему не надо, чтобы слушатель сказал «да», он готов удовлетвориться тем, что слушатель не говорит «нет».