Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, я все взвесила, мадам, и не нахожу, что препятствия будут непреодолимы. Если я могу оказать услугу вам и королю, отомстив при этом за моих близких, я буду бесконечно рада.
Голубые глаза коннетабля искали взгляда Катрин и, найдя, остановились на ней.
– Вы рискуете жизнью. Если Ла Тремуй вас узнает, вы уже не увидите солнечных восходов. Вам это известно?
– Да, я знаю, монсеньор, – ответила она, присев в реверансе, – и я иду на риск. Но не надо преувеличивать степень риска. Главный камергер плохо меня знает. Я была дамой при дворе королевы Марии, женщины набожной и серьезной, которую окружение короля не баловало своим вниманием. Ла Тремуй видел меня два или три раза в толпе других дам. Этого недостаточно, чтобы опознать меня, особенно в переодетом виде.
– Тогда все хорошо! У вас есть на все ответ, и я восхищаюсь вашей смелостью.
Повернувшись к Тристану Эрмиту, он хотел что-то сказать, но вмешался Жан де Бюэй.
– Предположим, что мы примем предложение мадам де Монсальви и она возьмется играть опасную и малоприятную роль, но ничто нас не убеждает в положительном исходе этого плана. У этих цыган странные манеры и еще более странные обычаи…
– Обычаи мне известны, – прервала его Катрин. – Мессир, моя преданная няня – одна из этих цыганок. Когда-то ее продали в рабство в Венецию.
Следующее замечание сделал Пьер де Шомон:
– Согласятся ли эти люди быть нашими сообщниками? Они дики, независимы, непонятны.
Узкие губы фламандца сложились в холодную улыбку, улыбку с оттенком угрозы.
– Они тоже любят золото… и боятся палача! Угроза наказания с обещанием хорошенькой суммы сделает их более понятливыми. К тому же Сара, будучи своей в их кругу, будет наверняка хорошо принята… И если мессир коннетабль не возражает, я сам буду сопровождать госпожу Катрин в их стан. Я буду осуществлять связь с вами, господа!
– Это мне нравится, – подтвердил Ришмон, – и полагаю, что план хорош. Есть ли у кого-нибудь возражения?
– Никаких возражений нет, – отозвался епископ. – Есть только страх за эту честную и благородную женщину, отдающую свою душу и тело опасному предприятию. Мужество мадам Монсальви…
– Вам не следует бояться, ваше преосвященство, – ответила Катрин спокойно, – я сумею постоять за себя.
– Но есть еще один вопрос, который я хотел бы прояснить, – настаивал епископ. – Как вы заставите Ла Тремуя решиться на поездку из Амбуаза в Шинон? Ему нравятся цыганки, но не настолько, чтобы они могли влиять на его поведение. В его глазах вы будете одной из них…
На этот раз Катрин не удержалась от смеха, смеха не злого, а легкого, снявшего волшебным образом напряжение с суровых лиц шевалье.
– На этот случай я кое-что придумала, но позвольте мне оставить при себе мою идею. Знайте только, что я воспользуюсь главной слабостью Ла Тремуя: любовью к золоту.
– Да благословит и оградит вас Бог, дочь моя! Мы будем молиться за вас.
Он протянул к губам Катрин, вставшей на колени, свою левую руку с крестом, украшенным огромным сапфиром, правой рукой епископ перекрестил ее красивый лоб.
Сердце Катрин стучало как барабан, бьющий походную дробь. Наконец она вступила в борьбу, борьбу за себя, готовая встретиться с врагом в его берлоге. В своей жизни она не раз попадала в переделки, но они ей были навязаны судьбой. Только один раз она сама бросила вызов судьбе, когда покинула Бургундию и направилась в осажденный Орлеан к Арно. И из уготованных ей испытаний она всегда выходила с честью.
Сегодня по собственной воле, без постороннего давления, ради отмщения она пустилась в страшное, безумное предприятие, в котором ничто, даже ее имя, не могло прийти ей на помощь. Если ее поймают, ей грозит виселица, как любой дочери цыганского племени, и ее тело будет гнить далеко от того края, где Арно медленно идет к своей смерти. Но даже мысль об этом не поколебала ее решения.
Забывшись в своих размышлениях, она вздрогнула, когда королева произнесла:
– Прежде чем мы разойдемся, поклянитесь снова, мессиры, как вы уже это сделали в Ванне, честно сохранять в тайне наше решение и не жалеть ни времени, ни сил для того, чтобы человек, приговоренный нами, понес заслуженную кару. Клянитесь, и пусть нам придут на помощь Святые Дева Мария и Иисус Христос!
Рыцари протянули в едином порыве свои руки к кресту с сапфиром, который епископ подносил им.
– Клянемся! – хором произнесли они. – Ла Тремуй будет наказан или мы погибнем!
Потом один за другим они преклонили колено перед Иоландой, которая протягивала всем руку для поцелуя, и наконец покинули зал. Остались только Ришмон и Тристан Эрмит, чтобы обсудить детали операции. Пока королева и коннетабль беседовали, Катрин подошла к фламандцу.
– Я хочу вас поблагодарить, – сказала она. – Ваша идея оказалась спасительной, и я вижу в этом знак судьбы. Вы не могли знать, что моя горничная…
– И все-таки я это знал, мадам, – ответил Тристан с легкой улыбкой. – Не благодарите меня больше, чем я того заслужил. Не я вам дал идею, мадам Катрин, это вы мне дали ее!
– Вы знали? Но каким образом?
– Я всегда знаю все, что хочу знать! Но не надо бояться: я буду служить вам так же преданно, как служу коннетаблю.
– Почему? Ведь вы меня не знаете?
– Нет. Но мне не надо смотреть на человека два раза, будь то женщина или мужчина, чтобы понять, чего он стоит. Я буду вам служить самым лучшим образом по одной простой причине: мне это нравится.
Загадочный фламандец поклонился ей и присоединился к своему хозяину, стоявшему у трона, оставив Катрин в задумчивости. Что за необычный человек этот оруженосец? Он держится независимо, и, кажется, ему все известно о людях, с которыми он связан. В нем было что-то волнующее, и Катрин этого не отрицала. Тем не менее она без боязни принимала его в свои сообщники. Возможно, этому способствовала основательность, исходящая от него, прочность, не такая, как у Готье, но внушающая уверенность.
Ей не терпелось поскорее увидеть Сару и рассказать ей все. Она попросила разрешения удалиться. Королева и коннетабль должны были поговорить об очень серьезных вещах, не предназначенных для людей несведущих, будь они даже самыми преданными. Выходя из зала, Катрин столкнулась с Пьером де Брезе. Молодой человек прохаживался по галерее и, увидя ее, направился к ней. Он казался очень взволнованным.
– Прелестная госпожа, – сказал он взволнованным голосом, – не
