Гайдзин - Джеймс Клавелл

Итак, я использую мои ночные бдения, чтобы строить планы. Теперь у меня так много хороших планов и мыслей, как справиться с любым возможным затруднением, и много сил, чтобы справиться с теми, о которых я даже не осмеливалась думать, например, если Эдвард подведет меня или, не дай Господи, так и не вернется — ходят слухи об ужасных штормах в китайских морях, обычных в это время года. Компания Дмитрия «Купер-Тиллман» потеряла ещё один корабль. Бедные матросы, как ужасно море и как храбры люди, которые бороздят его просторы.

Андре справедливо говорит, что я не могу уехать отсюда и не должна ничего предпринимать, пока ОНА не объявит о своих намерениях. Я вдова Малкольма, все так говорят; мистер Скай зарегистрировал у сэра Уильяма целую кучу бумаг и ещё больше отослал в Гонконг и ещё в Лондон. Денег у меня достаточно, и я могу оставаться здесь так долго, как только пожелаю — Альберт Мак-Струан сказал, что я могу пользоваться кабинетом Джейми, когда он будет свободен, и у меня есть ещё десять расписок, которые Малкольм приготовил для меня, поставив свою печать, но не заполнив сумму — только подумай, как он был заботлив, — и которые Джейми и вот теперь Альберт согласились признать, до сотни гиней на каждую.

Когда ОНА заявит о себе, я вступлю в сражение с ней. Я чувствую, что это будет сражение насмерть, но уверяю тебя, дорогая Колетта, смерть ждет не меня — это будет её Ватерлоо, не мое, Франция будет отомщена. Я чувствую себя очень сильной, очень здоровой…

Она смотрела на Андре, ожидая, когда он заговорит. Его лицо было жестким, кожа побледнела и натянулась, и он похудел. Первый бокал он выпил залпом. Второй тоже. Теперь он потягивал третий.

— Вы прекраснее, чем когда-либо.

— Благодарю вас. Ваша Хинодэ, как она?

— Прекраснее, чем когда-либо.

— Если вы так любите её, Андре, то почему ваши губы сжимаются, а глаза загораются гневом, когда я упоминаю её имя — вы сказали, что мне можно о ней справляться. — Несколько дней назад он рассказал ей об их договоренности. О части её, не обо всем. Это вырвалось у него непроизвольно, когда не стало больше сил сопротивляться отчаянию. — Если вы так настроены против того, чтобы заниматься любовью в темноте, и это при той огромной цене, которую потребовала эта Райко, зачем вы вообще согласились на это?

— Я… это было необходимо, — ответил он, пряча глаза. Он не мог открыть ей подлинную причину — с него было довольно видеть, как кривятся губы Сератара и как он с тех самых пор пытается избегать с ним контакта, тщательно следит за тем, чтобы не пользоваться тем же столовым прибором или бокалом, хотя болезнь передается только от женщины или от мужчины, разве нет? — Я лишь взглянул на неё, и, Mon Dieu, неужели вы не понимаете, что такое любовь, как… — Андре не договорил. Он налил себе ещё один бокал, бутылка уже почти опустела. — Вы не можете себе представить, как сокрушительно, необоримо желанна она была в тот единственный миг. — Он залпом проглотил вино. — Извините, мне нужны деньги.

— Разумеется. Но у меня осталось совсем немного.

— У вас есть бумага и его печать.

— О?

Его улыбка ещё больше съехала набок, Анжелика не стала гадать, что он ещё знает.

— По счастью, менялы разговаривают с менялами, клерки — с клерками. Заполните ещё одну завтра. Пожалуйста. Пятьсот «мексиканцев».

— Это слишком много.

— Даже не половина того, что мне нужно, chéri, — сказал он, его голос был едва слышен. Он поднялся и задернул шторы, погасив тот свет, что ещё оставался в небе, потом прибавил фитиль в масляной лампе на столе и потянулся за бутылкой. Остатки отправились в его бокал, и он с силой поставил бутылку назад в ведерко со льдом. — Вы думаете, мне нравится делать с вами то, что я делаю? Вы думаете, я не понимаю, что это шантаж? Не беспокойтесь, я не переберу, мне нужно лишь то, что вам на данный момент по карману. Сотня «мексиканцев», или их эквивалент в гинеях, сегодня, две сотни завтра, сотня на следующий день.

— Это невозможно.

— Все возможно. — Он достал из кармана конверт. Конверт содержал единственный лист бумаги, который он аккуратно развернул. Десятки обрывков зеленой бумаги были с предельной тщательностью наклеены на него, образуя цельную, как бы мозаичную картинку. Он положил лист на стол так, чтобы она не могла до него дотянуться. Анжелика тут же узнала почерк своего отца. Вторая страница её письма, которую Андре разорвал при ней так много времени тому назад.

— Вы можете прочесть это оттуда? — тихо спросил он.

— Нет.

— Ваш любящий отец написал, он поставил внизу свою подпись и дату, «и надеюсь, как мы договорились, что ты устроишь скорую помолвку и брак с ним любыми путями, какими сможешь. Это важно для нашего будущего. Струан навсегда решит все проблемы „Братьев Ришо“. Ничего, что он…»

— Довольно, Андре, — сказала она так же тихо, теперь ей уже не надо было скрывать свою злобу. — Эти слова навечно запечатлелись в моем сознании. Время не сотрет их. Я покупаю это или это постоянная угроза?

— Это страховка, — ответил он, аккуратно складывая лист и убирая его в конверт. — Теперь он отправится в надежное место вкупе с другими подробностями «Дела Анжелики» на случай, если со мной приключится какая-нибудь неприятность.

Она вдруг расхохоталась, вызвав в нем растерянность.

— О, Андре, неужели вы думаете, я попыталась бы убить вас? Я?

— Это письмо разрушит любое финансовое соглашение, которое Тесс, возможно, предложит, окажется вынужденной предложить, и посадит вас на скамью подсудимых.

— Какой вы глупенький. — Она взяла свой бокал, сделала глоток шампанского, и он с беспокойством отметил, что её рука совсем не дрожит. Она бесстрастно наблюдала за ним, думая, какой же он все-таки глупый: глупо было открывать ей, что он сделал то, что сделал, и выходил в итоге совершенным подлецом, но ещё глупее было злиться на Хинодэ за то, что она предпочитает темноту — может быть, голым он выглядит ужасно, — и ещё глупее вопить во весь голос о цене, которую он заплатил, потому что все это не имеет значения, если она действительно такова, как он рассказывает. — Я бы хотела встретиться с этой Хинодэ. Пожалуйста, договоритесь об этом.

— А?

Забавляясь выражением его лица, она сказала:

— Что же тут странного? Я вкладываю в неё деньги, я финансирую её, любовь вашей жизни. Ведь так?

Он поднялся на нетвердых ногах, прошел к буфету и налил себе бренди.

— Не хотите немного?

— Нет, благодарю вас. — Шевельнулись только её глаза.

Он опять сел напротив неё. От сквозняка задрожало пламя в лампе, и её глаза от этого заискрились.