Благородный Дом. Роман о Гонконге. - Джеймс Клавелл

— Kristos, товарищ капитан, я чуть не записал вас в без вести пропавшие. Мы должны ухо…

— Помолчи и слушай. — Суслев никак не мог отдышаться, он ещё не отошел от пережитого потрясения. Взяв бутылку водки, он выпил большой глоток, немного поперхнувшись. — Радиооборудование починили?

— Да, всё, кроме сверхсекретного шифровального устройства.

— Хорошо. — Дрожащим голосом он рассказал, что произошло. — Не знаю, как я выбрался. Очухался, когда уже наполовину спустился с холма. Нашел такси и добрался сюда. — Он сделал ещё глоток: алкоголь пошёл ему на пользу, до него стало доходить, что он не только чудесным образом избежал смерти, но и оставил в дураках Синдерса. И тут его осенило. — Слушай сюда, для всех остальных я там, у Роуз-Корт! Я мертв или пропал без вести, предположительно мертв.

Борадинов вытаращил на него глаза:

— Но това…

— Свяжись с Главным управлением полиции и скажи, что я не вернулся, попроси задержать отход. Если не разрешат, мы уйдем. Согласятся — задержимся, постоим день для виду, а потом с сожалением уйдем. Понятно?

— Да, товарищ капитан, но зачем это?

— Об этом потом. А пока позаботься, чтобы все остальные на борту считали, что меня нет. Понятно?

— Да.

— Никто не должен входить в эту каюту, пока мы не выйдем в международные воды и не будем в безопасности. Девица на борту?

— Да, в другой каюте, как вы приказали.

— Хорошо. — Суслев задумался. «Можно доставить её обратно на берег, раз уж я „пропал без вести“. Или действовать, как задумано». — Будем действовать, как задумано. Это безопаснее. Когда полиция доложит, что я пропал, — за мной, как всегда, следили агенты Эс-ай, и они будут уверены, что я у Клинкера, — скажи девице, что отход задерживается и что она должна оставаться в каюте, «пока я не прибуду». Можешь идти.

Суслев закрыл дверь на замок, испытывая огромное облегчение, и включил радио. «Теперь можно исчезнуть. Мертвого Синдерсу выдавать не резон. Будет несложно убедить Центр, чтобы мои обязанности в Азии возложили на другого человека, а мне — под другим именем — дали другое назначение. Можно сказать, что ввиду многочисленных утечек информации в Европе, о которых идет речь в бумагах АМГ, Кросс и Пламм — если они остались в живых — должны работать с кем-то другим, — думал он. — Лучше бы погибли оба. Нет, только не Роджер. Роджер слишком ценен».

Исполненный довольства и уверенности, каких не испытывал уже много лет, он прошел в ванную, отыскал бритву и помазок, подпевая «Битлз». «Может, попросить, чтобы меня назначили в Канаду? Ведь Канада — одна из самых значимых для нас стран, сравнимая по важности с Мексикой».

Расплывшись в улыбке, Суслев взглянул на себя в зеркало. Новые места, новые достижения, новое имя, новое, более высокое звание, а ведь всего несколько часов назад его ждали одни неприятности. «Может, возьму с собой в Оттаву Вертинскую».

Он начал бриться. Когда Борадинов вернулся с известием, что полиция разрешила отложить отход судна, он с трудом узнал Суслева, у которого уже не было ни усов, ни бороды.

85

23:40

На глубине двадцати футов под балками, которые переплелись, как в детской игре с надетой на пальцы веревочкой, лежал Бартлетт. Благодаря этим балкам его и не раздавило. Когда уже почти три часа назад на дом обрушилась лавина, он стоял в дверях кухни, попивая ледяное пиво и наслаждаясь видом на город. Умытый, одетый, в прекрасном настроении, он ждал возвращения Орланды. Потом он стал падать, все вокруг сделалось непривычным, неестественным: пол ушел вверх, звезды оказались внизу, город над ними. Вслед за ослепительным, чудовищным, беззвучным взрывом весь воздух мгновенно вылетел из него, и он повалился вверх в открывшуюся бездну, которой не было конца.

Приходил он в себя очень долго. В его гробнице было темно, и все тело болело. Он никак не мог взять в толк, что произошло и где он находится. А когда действительно пришел в себя, принялся озираться, пытаясь понять, где он, но руки натыкались на что-то непонятное. От замкнутого мрака к горлу подступила тошнота, он в панике, шатаясь, встал на ноги, ударился головой о бетонный выступ, который когда-то был частью внешней стены, и, оглушенный, свалился обратно, к счастью — на то, чтоосталось от мягкого кресла. Через некоторое время сознание прояснилось, хотя раскалывалась голова, ломило руки, боль разливалась по всему телу. Внимание привлекли фосфоресцирующие цифры на часах. Он вгляделся. 23:41.

«Я помню, что… Что я помню?»

— Давай, ради бога, — пробормотал он, — очнись! Возьми себя в руки. Где я был, черт возьми?

С нарастающим страхом он водил глазами во мраке. Неясные очертания балок, расколотого бетона и всего, что осталось от комнаты. Он почти ничего не видел и ничего не мог узнать. Пробившийся откуда-то лучик света блеснул на глянцевой поверхности. Сломанная газовая плита. И тут все вспомнилось, словно память накатила приливной волной.

— Я стоял на кухне, — выдавил он из себя. — Точно, и Орланда только что ушла, примерно за час, нет, меньше, за полчаса. Тогда получается, что около девяти… это все и произошло. Что это было, землетрясение? Или что-то ещё?

Он осторожно ощупал руки, ноги, лицо. Каждое движение отдавалось острой болью в правом плече. Бартлетт чертыхнулся, поняв, что оно вывихнуто. Лицо и нос были в кровоподтеках и горели. Дышалось тяжело. Остальное, похоже, работало, хотя все суставы мозжили так, будто его вздергивали на дыбу, и страшно болела голова.

— С тобой все о'кей, ты можешь дышать, ты можешь видеть, ты можешь…

Он остановился, пошарил вокруг, нашел небольшой камень, осторожно поднял руку и бросил. Звук от падения камня был слышен, и сердце забилось быстрее.

— И ты можешь слышать. Так что же, черт возьми, случилось? Боже, это как тогда, на Иводзиме[367].

Он лег на спину, чтобы сохранить силы. «Если вас завалило при земляных работах или взрыве бомбы, — наставлял их пожилой старший сержант, — вы должны лечь на спину и подумать своей чертовой башкой. Перво-наперво убедитесь, что можете свободно дышать. Потом проделайте дыру, все, что угодно, чтобы дышать. Это первое. Затем проверьте, целы ли руки и ноги, не отказал ли слух, а насчет зрения сразу, черт возьми, поймете. Ну а после ложитесь на спину, соберите мозги в кучку и не паникуйте. Будешь паниковать — ты покойник. Я откапывал ребят через четыре дня, и они были измазаны, как свинья в дерьме. Пока вы способны дышать, видеть и слышать, неделю продержитесь только так. Ну, а дня четыре — это вообще раз плюнуть. Но были и другие. Мы добирались до них через час, а они успевали захлебнуться в грязи, дерьме или собственной рвоте от страха либо разбить голову о какую-нибудь чертову железяку, когда мы были всего в нескольких футах от этих болванов, а если бы лежали, как я вам сказал, смирненько, не напрягаясь, тихонько, они бы нас услышали и могли бы крикнуть. Черт! Если кто-нибудь из вас, ублюдков, запаникует, случись вам попасть в завал, можете считать, что вы покойники. Это уж как пить дать. Меня самого заваливало полсотни раз. Никакой паники!»

— Никакой паники. Никак нет, сэр, — вслух проговорил Бартлетт и почувствовал себя лучше, с благодарностью вспомнив этого человека.

Однажды на Иводзиме пришлось круто: ангар, который он строил, подвергся бомбардировке, и от разрывов бомб его завалило. Когда он прочистил глаза, рот и уши от земли, его охватила паника, он начал метаться по завалу, но потом вспомнил это «никакой паники» и заставил себя остановиться. Он дрожал, как перепуганная собака при виде плети, но все же пересилил свой страх. Взяв себя в руки, он тщательно осмотрелся. Бомбили днем, так что видимость была неплохой, и он отыскал место, откуда можно было начать выбираться. Но осторожности ради он решил подождать, помня о наставлениях. И очень скоро услышал голоса. И стал кричать, стараясь беречь связки.

«Это ещё одна очевидная вещь, черт возьми! Старайтесь не сорвать голос, понятно? Не надо орать до хрипоты, когда в первый раз услышите, что вас откапывают. Запаситесь терпением. Черт, некоторые умники докрикивались до того, что не могли слова промолвить, когда помощь была совсем близко, и мы их теряли. Забейте это в свои дурацкие головы: чтобы вас нашли, нужно помогать спасателям. Никакой паники! Если не можете кричать, стучите, воспользуйтесь чем угодно, чтобы произвести шум, но дайте нам знак, и мы вас вытащим, если вы ещё дышите — через неделю запросто, как нечего делать. Все равно вас, ублюдков, следовало бы на диету посадить…»

Теперь Бартлетт призвал на помощь все свои способности. Поскрипывали развалины, где-то неподалеку капала вода, но людей слышно не было. Потом донесся приглушенный вой полицейской сирены и затих вдали. Ободренный тем, что помощь идет, Бартлетт стал ждать. Сердце билось ровно. Он лежал на спине и благословлял того пожилого старшего сержанта. Его звали Спэрджэн, Спэрджэн Роуч, и он был черный.