Страж. Тетралогия - Алексей Пехов

— Не думаю, — холодно произнес я.

— Ну хотя бы на время. Чтобы не расстраивать чудесную Кристину.

Я шагнул к нему навстречу и сказал так тихо, чтобы слышал только он:

— Я не верю ни одному твоему слову. И ты жив только потому, что она меня остановила. Поэтому с дороги. Пока я не убил тебя за то, что ты делал со стражами.

Он усмехнулся, сделал шаг в сторону и, когда я уже выходил, крикнул мне в спину:

— Подумай о том, что я сказал! Адские врата! В одном из наших городов. И когда они откроются, поблизости не окажется ангелов, которые стерегут покой человечества на востоке. Мы будем предоставлены сами себе!

Я писал быстро, то и дело окуная перо в чернильницу, и Проповедник, узнавший основное содержание нашего с Кристиной разговора, поинтересовался:

— Для чего все это?

— Конкретизируй, — попросил я его.

— Письмо. Зачем оно?

— Потому что создалась опасная ситуация. И если со мной что-то случится, хоть кто-то должен быть в курсе того, что здесь происходит.

— Гертруда не будет счастлива.

Я поднял на него взгляд:

— Надеюсь, она ничего не узнает. Не желаю впутывать ее в это.

— Тогда кому же ты пишешь?

— Мириам. Братство должно быть готово к неприятностям, если клирики решат спросить о Кристине и ее делах.

Он помолчал, слушая, как скрипит перо:

— Этот Вальтер, он как бешеная собака. Его надо убить.

— Приятно знать, что мы сходимся во мнениях и не думаем о библейских заповедях. — Я дал чернилам высохнуть. — Но беда в том, что у него есть информация. О том же темном кузнеце.

— Ты не думал, что он врет?

— Насчет адских врат? Вполне возможно. Но одно не отменяет другого. Похоже, он действительно ищет темного мастера. И если не для убийства, то для своих целей. Или чьих-то еще. Кристина уверена, что они почти нашли кузнеца. Разумно было бы находиться рядом с ними.

— Твоя бывшая напарница — сумасшедшая.

— Она бы не ввязалась в эту историю, если бы не верила в то, что говорит.

Я сложил бумагу, убрал ее в конверт.

— Как Кристина лишилась пальцев?

— Когда начала работать одна, — неохотно ответил я.

— То есть без тебя?

— Да.

Он понял, что я не желаю продолжать эту тему:

— Я сходил глянул на место, где якобы был ангел. Толпища, как перед райскими вратами. Солдаты, зеваки, молящиеся, священники. Вся эта людская масса кричит, гудит, орет, поет и едва ли не лает. И все ради одного отпечатка босой ноги, оставшегося на брусчатке.

— И чем же он необычен?

— Тем, что вплавлен в черный камень, а сам ослепительно-бел. И говорят, что благоухает жасмином.

— Жасмин в конце зимы — это похоже на чудо. — Я запечатал конверт алым сургучом.

— И за право прикоснуться губами к этому чуду дерутся. А некоторые продают свое место в очереди за десять дукатов.

— Было бы странно, если бы забыли о наживе, — меланхолично произнес я.

Мы, люди, всегда найдем что продать и что купить. Еду, земли, титулы, звания, святые мощи или место поближе к райским вратам.

— Сегодня я возблагодарил Господа, что умер. Право, будь я жив, черта с два смог бы добраться до реликвии и увидеть святую Джулию.

Я убрал письмо за голенище сапога:

— А это еще кто?

— Слепая девочка, с которой говорил ангел.

— Что, уже была канонизация? — с иронией произнес я, и так зная ответ.

К лику святых причисляли не раньше чем через пять лет после смерти претендента, и чтобы достичь столь высокого звания — слов о том, что говорил с ангелом, недостаточно.

— Конечно нет. Просто так ее называет народ.

— Народ… — Я вышел на улицу, такую же шумную, как и раньше. — В таких вопросах важно то, что говорит не народ, а князья церкви.

Тут он конечно же не спорил. Видно, как и я, вспомнил предыдущего князя Лезерберга, просившего, чтобы в Риапано признали его матушку святой. Такая блажь стоила ему почти семьсот тысяч дукатов, а разразившийся скандал привел к смерти десятка подкупленных кардиналов, реформации Церкви и появлению протестных движений в Витильска, требовавших лишить Риапано привилегий, а всех Пап признать «не наместниками Бога на земле, а всего лишь продажными сукиными сынами и последователями дьявольских наук, а также жадными колченогими жабами».

С тех пор Святой град трижды думает, прежде чем кого-либо причислить хотя бы к блаженным, не говоря уже о святых. Они требуют доказательств как минимум двух совершенных при жизни чудес, праведного существования и шести монографий с размышлениями о религии (если, конечно, претендент умел читать и писать).

Контора «Фабьен Клеменз и сыновья» располагалась недалеко от церкви, где я нашел Кристину. Маленький неприметный клерк принял мое письмо, подслеповато щурясь.

— Обычная отправка?

— Отсроченная, — сказал я. — Отошлите его адресату, если я не заберу послание в течение следующих десяти дней.

— Это будет чуть дороже. — Он сделал отметку в толстой книге. — Что-нибудь еще?

— Нет, благодарю.

На улице меня ждал Вальтер.

— Двадцать пять клинков стражей требуется для одного темного кинжала. — Он сказал это быстро, прежде чем я решил, что с ним сделать. — Для десяти требуется двести пятьдесят.

— Я умею считать. Ему не хватит и всей жизни, чтобы собрать их.

Колдун, точно птица, склонил голову:

— Жизнь — вещь относительная, Людвиг. К примеру, есть те, кто живет себе после смерти и в ус не дует. А есть такие, как ты. Кто может увеличивать свою жизнь хоть до бесконечности. Понимаешь, на что я намекаю?

— Что темный кузнец — страж.

— Есть у меня такая теория.

— Но никаких доказательств.

— Никаких, — признал он. — Тот, кто создает темное оружие, обладает огромным терпением и бесконечным временем.

— Скажи мне, колдун. Сколько кинжалов у него сейчас?

— Спроси что полегче. Семь. Быть может, восемь. И еще один делается. А значит, времени у нас не так уж много.

— А откуда тебе известно об этом?

— Я умею слушать. Я знаю людей. И нелюдей. Я понимаю его лучше, чем церковники, но, к сожалению, недостаточно, чтобы сказать, кто он такой. Этот человек работает уже давно, из поколения в поколение собирая клинки стражей и оставаясь незаметным в нашем мире.

— Он может быть и не один. Например, целый клан. Тогда не стоит обращать внимания на сказку о бессмертии.

— Да неважно, сколько их — один, двое или сотня. Когда его дело будет закончено, станет слишком поздно. Быть может, ты проявишь благоразумие и мы поговорим? Прямо сейчас?