Наследники - Михаил Алексеев

— Рыков, я убит!

И упал. Из головы короткими толчками выплескивалась кровь. Теперь он только смотрел на пехотинцев залитыми кровью глазами, но сказать уже ничего не мог.

И тут только кто-то крикнул:

— Ребята, за комиссара — бей фрицев! Вперед!

В это время майор Чхиквадзе вызвал к себе начальника связи полка лейтенанта Дащенко.

— Почему нет связи с первым батальоном?

— Не знаю, товарищ майор. Очевидно, порывы…

— Немедленно устранить!

— Товарищ майор, люди все вышли из строя…

Майор долго смотрел в глаза лейтенанта:

— Дащенко, мне нужна связь. Понятно?

— Понятно, товарищ майор.

— Идите.

…Дащенко, длинный, сухой, как жердь, с толстыми вывороченными губами, полз и полз вперед. Пуля ударила его в плечо. Он только поморщился и продолжал ползти. Он взял два конца и дрожащими руками, превозмогая нестерпимую боль в плече, связал их. «Ну, вот… хорошо», — должно быть, подумал он. Но в это время две пули снова впились в него.

Но об этом еще не знал майор Чхиквадзе, вновь разговаривавший по телефону с комбатом первого батальона Рыковым.

Их было в моей роте трое: сержант Николай Фокин, смуглый, коренастый, очень заботливый и хозяйственный; Николай Сараев, румяный, как девушка, голубоглазый и очень молчаливый паренек; Николай Светличный, казалось, всегда на что-то обиженный, очень слабый физически.

Припоминается первый наш бой. Это было 4 августа. Около реки Аксай притулился небольшой хуторок Чиков. Минометная рота зарылась в прибрежных камышах и до поры до времени молчала. Ни с земли ее не заметишь, ни с воздуха. В 5 часов вечера румыны силою до двух батальонов предприняли атаку на хутор. Наши пехотинцы первыми вступили в бой. Минометная рота изготовилась тоже.

Командиры расчетов волновались: это будут их первые мины, выпущенные не по мишеням, а по живым людям. Когда высота стала черной от выступивших на ней неприятельских солдат, рота дала первый залп, затем второй, третий. Мины рвались прямо в гуще неприятеля.

Николай Светличный улыбался широкой, простодушной улыбкой. А Николай Фокин не вытерпел, крикнул:

— Наддай, ребятушки!

Николай же Сараев в это время что-то сердито ворчал себе под нос. Ему все казалось, что это не его мины ложатся в неприятельском стане, и в душе злился на Светличного: «Этот всегда опередит…», и он резко подавал все новую и новую команду:

— Левее — 0,5, прицел 8,40 — огонь! — звенел его голос.

Под станцией Абганерово Сараева приняли в комсомол.

29 августа немцам удалось замкнуть кольцо окружения вокруг нашей дивизии.

Решено было пробиваться к своим. Пробиваться с боем. В районе совхоза Зеты моя рота расчленилась на отдельные группы. Мы уже выходили из балки, когда увидели устремившуюся на нас лавину вражеских танков. Один из них, отделившись от остальных, начал настигать группу минометчиков, в которой находился и я. Помнится, я услышал за своей спиной прерывистое дыхание:

— Товарищ политрук, я с вами…

Я обернулся, но Сараева уже не было рядом. В последнюю минуту я увидел его возле вражеского танка. Не скрою, худая мысль на мгновение промелькнула в голове: «Не в плен ли?»

Из люка танка высунулась голова немца:

— Рус, сдавайсь… капут!..

Подойдя вплотную к Сараеву, танк остановился. Видимо, немец был уверен, что русский солдат и офицер сдадутся в плен. Он еще раз крикнул:

— Рус зольдат, официрен, сдавайсь!..

Николай в секунду отстегнул противотанковую гранату и метнул ее прямо в люк танка. Огромной силы взрыв бросил меня на землю. Когда же дым рассеялся, я увидел неподвижный танк, а из люка дымящегося танка вниз головой висел долговязый немец.

В это время на расчет сержанта Николая Фокина, набрав максимальную скорость, мчалась немецкая танкетка.

— Связать несколько гранат! — приказал Фокин.

Когда это было сделано, он скомандовал еще раз:

— Ложись! — и сам побежал навстречу танкетке. Немецкий танкист выстрелил в Фокина, но и это не остановило минометчика. Раненый Николай со связкой гранат упал под гусеницу танкетки.

…Загорелся немецкий двухмоторный бомбовоз «Юнкерс-88». Измученные лица наших бойцов оживились. Кто-то крикнул не своим голосом:

— Так, так их!.. Братцы, ура-а-а!

Это был Николай Светличный. Без гимнастерки, в одних шароварах, изможденный, напрягая последние силы, он один тащил на себе миномет.

Когда позже я рассказал ему о его тезках, он, отдышавшись малость, тихо выдохнул:

— Вот… им, этим минометом, мстить буду…

2 сентября

Дождь. Все развезло. Накануне, темной ночью, остатки дивизии заняли оборону в районе хутора Елхи, южнее Сталинграда. К вечеру кто-то из моих взводных принес немецкую листовку. В ней, между прочим, сообщалось: «Разгромили дикую сибирскую дивизию, а она снова появилась». Это о нас.

1 октября

Один за другим возвращаются в дивизию из госпиталей и санбатов бойцы и офицеры. На днях объявился и лейтенант Дащенко. Его наградили орденом. Вчера по такому случаю мы с ним выпили по лампадке и чуть ли не всю ночь проговорили, вспоминая бои на Дону, и особенно под станцией Абганерово.

8 октября

Сегодня у меня особенно счастливый день — получил два письма: от сестры и брата Александра.

Сейчас два часа ночи. За окном трещат пулеметы, а я закончил чтение пьесы Корнейчука «Фронт». Он, пожалуй, первый замахнулся так решительно на некоторых больших по положению, но маленьких по своему кругозору военачальников.

Конечно, каждому хочется иметь за собой военную славу. Приятно, когда говорят, что ты совершил подвиг, но далеко не каждый решится на него. Не будь последнего, мы все были бы героями.

В. и М.[5] — очень ограниченные люди. Я презираю их лицемерие. Я убежден, что такие вот люди могут быстро стать холуями, хотя последний и твердит: «Я тебе не «Эй, Иван!»[6]. Но мне-то кажется, потому он и твердит, что чувствует в себе черты его. Первый же эгоист. И трус ужасный. 4 августа, при бомбежке, — глаза, как фары:

— Миша… Алеша… политрук!.. Иди ко мне!..

Носом ковырял донскую землю и орал на солдата, чтобы тот не стрелял из карабина в немецкий самолет: неровен час, пилот заметит, откуда стреляют, и спикирует…

О, как противен он был в эту минуту!

9 октября

Вспомнил, как прорывался я 29 августа из вражеской «мышеловки». И не зря. Вот уже больше месяца нахожусь среди своих людей, слушаю русскую речь, вижу солнце, воюю, живу… Конечно, трудно рассчитывать, что в этой войне останешься живым. Но ведь останется же кто-нибудь из наших людей, и они увидят жизнь во всей ее красоте. Это сознание отрадно.

15 октября

Два чувства. Радость: присвоили звание старшего лейтенанта. И тут же чувство тревожного ожидания. Стоим мы на месте. Больше месяца обороняем рубеж — и ни с места.

24 октября

Около моего блиндажа грохнулась громадная бомба. Чуть было не сыграл в ящик…

Немцев здесь ждет большая неприятность, пожалуй, не менее той, которую они изволили откушать в декабре прошлого года под Москвой.

26 октября

Другой день немцы переживают ад. Несколько эскадрилий наших славных «илов» штурмует их. А вчера мы и сами познакомились с действиями штурмовиков. Я вполне понимаю немцев, называющих этот тип советских самолетов «Черная смерть». По ошибке восьмерка «илов» штурмовала нас. Несколько минут содрогалась земля.

…Еле выбрался от немецких автоматчиков. Ночь месячная, и они заметили мой силуэт.

Наши бойцы залпом из винтовок сбили «мессершмитт».

29 октября

Прочел дневник немецкого солдата. Его жадность прямо-таки поразительная: за два месяца этот поганец отправил в Германию 50 посылок!

1 ноября

Принял 12 новых комсомольцев[7].

3 ноября

Ночью приснился мне Василий Иванович Чапаев. Сидит, обнявши нас, и, старый герой, рассказывает о своих делах на Урал-реке…

5 ноября

Два дня, а точнее, две ночи вел разговор с немцами. В микрофон чуть было не покрыл их матом: так противны они мне. Вчера один фриц сдался нам в плен. Худой, обросший девятнадцатилетний гитлеренок. «Гитлер капут!» — твердит он и испуганно озирается. Нашкодил, мерзавец, и теперь побаивается.

…От брата Алексея нет никаких известий. Неужели его… Нет, этого не может быть.

К нам прибыл новый командир полка — майор Попов. Впечатление произвел на нас самое хорошее.

…Мы живем сейчас втроем. Три старших лейтенанта, вчерашние младшие политруки: я, Зебницкий и Соколов. В глухую полночь, когда мы благополучно возвращаемся из опасного путешествия по переднему краю, наше подземное жилье оживает. Гремит наша песня, рвется на волю. Потом вспоминаем прошлое, девушек, работу. Вася Зебницкий рассказывает и солидно привирает, а мы смеемся. Несколько позже бьем вшей. А где-то близко, над нами, — рокот моторов, в каких-нибудь 200 метрах — немцы, там — стрекотня пулеметов и автоматов. Обычная фронтовая ночь.