В прорыв идут штрафные батальоны - Юрий Погребов

Еще не понимая до конца, как и что произошло, но сознавая, что Туманов на такие подвиги не способен, Павел молча поманил Витьку пальцем.

— Откуда столько махорки? На какие шиши прикупил?

— А я и не покупал ничего. Я старшим команды был, в очереди стоял. Михалев сказал: ты стой в очереди, я один на толчок смотаюсь. У меня по части купи-продай лучше получится. Мы шинелями поменялись, я ему деньги отдал, а сам дожидался на вокзале.

Глядя в простодушные Витькины глаза, Павел уже понимал: запахло скандалом. Хорошо хоть не в штрафном обличье Михалев на толчок мотался.

— Маштаков!

— Я!

— Ты кого на вокзал отрядил?

— Самых надежных, как сказано.

— А Михалев?

— Так за кипятком же. Старший команды Туманов.

— А если б ушел и Ванькой звали?

— В случае чего старший команды — Туманов. Кто ж у нас еще надежней — нет таких. Гордость батальона, медалью награжденный. И вообще — товарищ комбату. А про толчок не было сказано ни слова. Наряд за водой и продуктами, — Маштаков щурил хитровато поблескивающие, все понимающие глазки и втюхивал Павлу гольную лажу.

— Твою мать! — Павел выматерился в плутовато ухмылявшуюся физиономию взводного. — Ни на кого положиться нельзя!

— Обойдется, ротный. Ищи-свищи ветра в поле.

— Не тужи, ротный, кровушка все спишет, все простит, — посоветовал чей-то сочувственный голос с верхних нар.

Уже вторую неделю эшелон ползет, кланяясь каждому столбу, простаивая на каждом разъезде. За стенами вагона гуляет вьюжный порывистый ветер, пути переметает низовая поземка. Из глубины крыла, занятого взводом Маштакова, сквозь дрему до Павла доносится негромкий голос Терехина, ведущего рассказ о походах Петра I, о Полтавской битве, измене гетмана Мазепы.

— Что? Все стоим? — сонно спрашивает Маштаков.

— Стоим.

— Опухнем скоро от сна-то.

— Чего доброго.

— А чё печь не топится? Кто дежурный? У меня шапка к стене примерзла.

— Разве в такой ветрюган натопишься. Тут еще одну такую ставить надо, — отзывается исполнительный штрафник Толкунов. — Я за ночь целый ворох дров извел, а толку мало. Градусов двадцать снаружи, поди, да еще с ветром.

Павел поднялся, подошел к двери. Приоткрыл. В щель метнулся снежный вихрь. На путях напротив стоял бронепоезд. Ближайшая площадка вся изрешечена крупнокалиберными пулеметными очередями, с двумя пробоинами возле орудия в башне. Рядом площадка с изуродованным зенитным орудием.

— Смотри ты, тридцатисемимиллиметровка! — удивляется сзади Махтуров. — Думал, их давно с вооружения сняли, а они еще служат.

Ушел бронепоезд, а на его место эшелон с новобранцами встал. Вероятно, 1925-1926 годов рождения. Мальчишки, доходяги. Шеи тонкие, как спички, из воротников торчат. В одну шинель троих завернуть можно.

— А этих-то куда везут, неужели тоже на фронт? Детсад, — кривит губы Махтуров.

— Не правы вы, Махтуров. Помните, Наполеон утверждал: «Дайте мне армию шестнадцатилетних, и я покорю мир», — вежливо поправляет Терехин.

— Наполеон много чего говорил, только вот жизнь свою на острове Святой Елены закончил, как зэк Не то что пацаны — гвардия его не спасла, — отрезал Махтуров. — А этих учить да учить воевать нужно. Зазря погибнут.

Под такие разговоры эшелон плавно, без предупреждающего гудка трогается с места и медленно выползает за границу станции. Мимо проплывает разбитый вокзал, взорванная водонапорная башня, разрушенный поселок И так на всем протяжении пути. Всюду разоренная земля, следы руин и пожарищ. Отступая, немцы взрывали все, что представляло какую-либо ценность

На одном из перегонов Павел увидел почти саврасовскую тройку. Старик в рваном полушубке за коренника и две бабы за пристяжных тащили, надрываясь, воз с сеном по заснеженной целине. В Дмитриев-Льговском на расчистке путей работала группа женщин. Юбки из трофейных немецких мешков с орлами и свастикой. Одна в немецких эрзац-валенках, другая в чунях из ватной телогрейки. На каждой более-менее крупной станции — стаи беспризорников. Немытые, нечесаные, в немыслимых обносках, голодные.

Совсем недолго простояли в Дмитриев-Льговском. Станция была забита составами с военной техникой, цистернами с горючим и прочими грузами. Здесь всюду чувствовался строгий армейский порядок, начиная с патрулей и кончая организацией зенитной обороны.

В Дмитриев-Льговском по вагонам разнесли газеты. Из сводок Совинформбюро узнали, что войска Первого Украинского фронта после освобождения Киева ведут ожесточенные бои на житомирском направлении, а войска Первого Белорусского, освободив Гомель, — в междуречье Сожа и Днепра.

Штрафников используют на самых горячих участках фронта, они первыми идут в прорыв, торят дорогу. Исходя из этого посыла, многие склонялись к тому, что место батальона — в наступающих порядках Первого Украинского фронта. Но раздавались и другие голоса. Если на Первый Украинский, на направление главного удара, то почему батальон прозябает в пути? К прорыву б доставили заранее, без промедления. Тоже не самый слабый аргумент.

Страсти полыхнули нешуточные. Остервенели, споря. Особенно урки старались. Те не правоты в разборках — крови жаждут. К ножам тянутся.

Трезвые головы осторожничали: Брянск покажет.

В Брянске штрафников действительно ждала баня. Люди прошли через санпропускник, побрились, посвежели. Даже по нескольку десятков комплектов нижнего белья на роту получили.

Из Брянска эшелон пошел направлением на Смоленск Стало ясно, впереди — Белоруссия.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Почти полтора месяца находились штрафники в пути на колесах. И только в двадцатых числах декабря наконец прибыли к месту назначения, в полосу действий Первого Белорусского фронта.

Выгружались ясным днем на тупиковой ветке, в лесу. Тупиком был лесозаготовительный склад. Штабеля заготовленной древесины высились по обе стороны железнодорожного полотна, образуя строгий коридор почти на всю длину состава.

За штабелями начинался смешанный лес. Величественные, принаряженные в белошапковые наряды ели соседствовали с белоствольными березами, клонившими долу обледеневшую головетвь. В лесу стояла нетронутая торжественная тишина.

Высыпав из вагонов, штрафники, наслаждаясь чистотой лесного воздуха, вытаптывали под штабелями снег, заводили огни. Спешили натаять и вскипятить воду в котелках. И вскоре костерки весело горели вдоль всего состава.

Люди грелись у огня, оживленно гомонили. Ничто не говорило о близости фронта, хотя передовая находилась в тридцати километрах от заготовительного пункта. Если бы не военная форма, могло показаться — массовый выезд горожан на природу в воскресный день. До того мирной и покойной была картина.

Распахнув шинель, Павел стоял в сторонке с Махтуровым и наблюдал за ординарцем и связными. Туманов с Богдановым собирали хворост, обдирали с лесин кору, а Тимчук колдовал над котелками. Невольное волнение владело им. Глядя на деловито снующих, беззаботно гомонящих солдат, он думал о том, что вот он, тот день, которого с таким нетерпением ждал каждый там, на переформировке, и совсем близок главный судный час, отсчет которого уже поделил их всех предопределением свыше на правых и виноватых, на тех, кому быть живым и оправданным, а кому — мертвым.

Но люди, похоже, этого еще не сознавали.

Внезапно он увидел, как все замерли в испуге, и как только он увидел это, сразу уловил нарастающий гул авиамоторов. Над кромкой леса вдоль железнодорожной ветки шла тройка юрких «мессеров».

— Воздух! Воздух! — понеслись вдоль состава заполошные разноголосые крики наблюдателей.

— Всем в лес! Рассредоточиться!

Солдаты бросились врассыпную, частью к проходам в штабелях, частью под вагоны состава. Кое-кто карабкался на верх штабелей на перепадах высоты, куда можно было взобраться. На бегу топтали и расшвыривали ногами костры и котелки.

Запоздало ударило с железнодорожной платформы зенитное орудие, но «мессеры» уже скрылись из виду.

— Пронесло. Если б заметили — наделали бы мяса, — хмурит свои кустистые брови Махтуров. Они с Колычевым как стояли, так и остались стоять на месте, сторожа удаляющийся гул моторов: развернутся «мессеры» на повторный заход или нет.

— Не скажи, — сомневается Павел. — Может, боезапас на исходе. Сейчас нашлют бомбардировщиков — начнется карусель.

Опасливо поглядывая на небо, возвращается к костеркам часть бойцов. Торопливо выискивают и собирают расшвырянные растоптанные котелки. Откуда-то из-за штабеля появляется неразлучная парочка связных. Отряхиваются от снега.

— Комедь, ротный, — сдерживая себя неловким, пристыженным смешком, сообщает Туманов. — Петрухин, ну, тот шпундик, что на ходу спит, как завидел самолеты, через штабель на брюхе сквозанул. Мордой по бревну пропахал. Всю щеку с носом снес. Теперь вроде как раненый. Представление об освобождении писать или как?