Пройти чистилище - Чингиз Абдуллаев

Он любил бывать здесь. Этот музей был зримым свидетельством человеческой славы. Входивший в число самых крупных музеев мира, он потерял право называться только музеем даже такой великой и богатой страны, как Соединенные Штаты. Подобно Лувру или Эрмитажу, он был достоянием всего человечества. И в полной мере осознавая себя этим достоянием, он помогал любому пришедшему сюда посетителю ощутить мощь и разум человеческой мысли, помогал выстоять и победить столь тщедушному существу, как человек, казалось обреченный с самого рождения на смерть и забвение, но попирающий века и тысячелетия своим гением и трудом.

Здесь было представлено все — от египетских пирамид и древних греков до современного искусства. Лучшие полотна Рембрандта, Рафаэля, Босха, Брейгеля казались несокрушимым гимном человеческим чувствам. Но больше всего Кемаль любил творчество импрессионистов, столь блестяще представленное в музее. Он поднимался на второй этаж, где были расположены залы с картинами импрессионистов и снова и снова погружался в сладостный мир искусства. Тулуз-Лотрек и Сезанн, Монэ и Гоген, Сера и Ренуар. Он мог любоваться их мастерством вечно, такое наслаждение получал он от этого совершенства.

Они поднимались по лестницам, после того как сдали свою верхнюю одежду, купили билеты и прицепили к лацканам пиджаков фирменные значки музея. Кемаль хотел провести Тома, никогда не бывавшего здесь, в залы импрессионистов и потому так нетерпеливо проходил остальные, не давая своему связному даже оглядеться, хотя Том и не собирался задерживаться. Его мало волновали картины. Его больше интересовал сегодняшний разговор с Кемалем. Он приехал в Америку, уже имея солидный стаж работы и практику за рубежом. Он приобрел опыт, но потерял способность радоваться увиденному и какую-то детскую познавательность. За все в этой жизни следовало платить. Опытом люди часто называют устоявшуюся привычку, а выход из детского возраста почему-то нарекли переходным периодом. Может, все гении человечества счастливо избежали этого переходного периода, получив уникальную возможность остаться в своем детстве и осознавать мир с уникальной детской непосредственностью и радостью. Том был лишен этого. И потому, он шел по залам, даже не обращая внимания на картины, лишь сознавая, что место выбранное для встречи действительно удобно, так как в этих залах трудно спрятаться человеку, решившему подслушать их разговор.

В отличие от него, Кемаль попал в Америку совсем молодым человеком, что требовалось по легенде. И, несмотря на строгий отбор в КГБ и суровую подготовку, сумел сохранить в душе удивительное чувство прекрасного. Попав впервые в этот город, такой огромный и такой непонятный одновременно, он поспешил в этот музей, чтобы увидеть воочию картины, о которых он мог лишь слышать. И увиденное потрясло его.

— Ты пытался выйти на связь со своим связным? — спросил его Том, когда они уже поднялись на второй этаж.

— Он умер. Нет, его не убили, — сразу поправился Кемаль, заметив выражение лица помощника, — он действительно умер в больнице. И перед смертью просил предупредить о предстоящей операции.

— Кого просил? — не понял Том.

— Свою соседку. Свое завещание на нее он переписал.

— И ты разговаривал с этой соседкой? — Том остановился в изумления.

— Не останавливайся, — попросил Кемаль, — я хочу показать тебе картины импрессионистов. Идем дальше.

— О чем вы с ней говорили? Она сказала тебе пароль? — прошипел рассерженный Том. Он отвечал и за безопасность Кемаля.

— Сказала. Только успокойся. Ничего страшного не произошло. Он сообщил ей пароль с таким расчетом, чтобы она ничего не поняла. Она ничего и не поняла. Просто рассказала мне о его болезни и смерти. По-настоящему он герой, о котором никто никогда не узнает. И это очень обидно.

— Этот «герой» оставил нас без связи, — фыркнул Том, — что думаешь делать?

— Пока не знаю. У меня есть канал чрезвычайной связи на самый крайний случай. Но меня предупреждали, что в таком случае сообщение может дойти не очень быстро. Этот канал был для исключительных случаев, если мне нужно, не привлекая к себе внимания попросить новую связь или…

Он вдруг замолчал.

— Или… что?

— Или если я почувствую, что не могу больше тебе доверять, — честно ответил Кемаль.

— В честной игре наших шефов нельзя упрекнуть, — вздохнул Том, — они всегда придумают какую-нибудь пакость. Ты уже отправил сообщение?

— Конечно. Как только прилетел в Нью-Йорк. Мы уже пришли. Посмотри, какая прелесть. Это «Две таитянки» Гогена.

Том равнодушно пожал плечами.

— Ничего особенного. Просто некрасивые бабы с грудями. Я такие вещи совсем не понимаю. Ну, что интересного в этих мордастых и грудастых женщинах?

— Ты с ума сошел, Том, — воскликнул пораженный Кемаль, — нам же читали лекции по эстетике, по мировой культуре.

— А я на них всегда спал. Меня это как-то не очень интересовало, — признался Том, — ты думаешь, эта соседка не была подставкой американцев?

— Не была, я проверял, — успокоил его Кемаль, — ты лучше посмотри сюда. Это Тулуз-Лотрек. Его знаменитый «Флирт». Портрет называется — Англичанин господин Уорнер в «Мулен Руж».

— Нам лучше выяснить про другого англичанина, — многозначительно сказал Том, даже не посмотрев на картину.

— Ты опять за свое — нахмурился Кемаль, отходя от картины. — Это слишком рискованно, Том.

— У тебя есть другое предложение? — спросил Том. — Раз они вышли на Сюндома, значит, знают и про Матвеева. Мы должны рискнуть, постараться передать им дезинформацию. И проследить путь этого сообщения. Только таким образом мы сможем узнать, почему у нас были столь явные провалы по Англии. И почему, наконец, они вышли на моего шведа.

— Наверное, ты прав, — расстроенно ответил Кемаль, автоматически подходя к другой картине. Это было полотно Ренуара «На лугу».

— Интересная картина, — сказал на этот раз сам Том, — чем-то напоминает наших живописцев. Шишкина, например.

— Господи, — взмолился Кемаль, — раз ничего не понимаешь, хотя бы молчи. Идем лучше направо. Там мой любимый Клод Монэ. Может, это тебе больше понравится.

— К чему такая экзальтация, — пробормотал Том, — вот уж не думал, что ты такой поклонник живописи. Ты часто ходишь в этот музей?

— Часто. Посмотри, какая красота, — показал на картины Монэ Кемаль.

Том огляделся. Буйное цветение красок, парад цветов на картинах вызвали у него смешанные чувства. Как разумный человек, он понимал красоту. Но понимал лишь разумом. Чувства его оставались невосприимчивыми к подобным пиршествам духа. Кемаль огорченно махнул рукой.

— Давай уйдем отсюда. Ты все равно не хочешь смотреть.

— Почему, — возразил Том, — вон там интересная картина. Художник, кажется, рисовал ее точечками.

— Хорошо, что тебя никто не слышит, — улыбнулся Кемаль.

— Дело в том, — спокойно произнес вдруг Том, — что я прекрасно знаю, кто эти мастера и могу отличать почерк любого из них. И даже рассказать тебе о любом. Но мне эти картины сейчас не нужны. Они только отвлекают. Когда мне будет нужно, я вспомню и Сезанна и, даже, чем отличается Клод Монэ от Эдгара Манэ. И, наконец, узнаю характерный стиль вон той «точечной» картины, принадлежащей «неоимпрессионисту» Жоржу Сера.

— Негодяй, — воскликнул рассерженный Кемаль, — значит, ты все это время притворялся.

— Ничего подобного, — возразил Том, — я действительно считаю, что все это сейчас нам не нужно. Вот когда мы решим наши проблемы, тогда ты можешь снова ходить сюда на импрессионистов. А если откровенно, то я действительно не понимаю, почему грудастые бабы Тициана или Ренуара, по-разному грудастые, согласен, вызывают такой восторг. Я уже не говорю о совершенно бредовых вещах Гогена. Впрочем, искусство — вещь эмоциональная, здесь не нужны практические критерии.

— Идем отсюда, — потянул его за руку Кемаль, — я думал, ты получишь удовольствие. А ты еще издеваешься над этими полотнами.

— А я думал, что мы пришли сюда спокойно поговорить.

— Идем, идем, — позвал его Кемаль, — в левом крыле здания есть такой своеобразный римский музей под стеклянной верандой. Там можно спокойно посидеть и поговорить.

— Тогда идем, — согласился Том, — но не говори мне, что тебя нравятся еще и скульптуры древних, а то я подумаю, что ты решил переквалифицироваться в музейного эксперта. А тебе это нельзя. Ты у нас миллионер.

— Плебей, — покачал головой Кемаль.

Через пять минут они сидели на скамье и Том деловито рассказывал о своем плане.

— Главное, чтобы они засуетились. Пусть начнут нервничать, искать шпионов, следить за нашим шведским другом. Здесь нам важно не ошибиться. И самое важное, чтобы ты был вне игры. Все должен проводить я один. Чтобы в случае необходимости исчезнуть и отрубить все концы.