Санный след - Ирина Глебова

Чтобы девка не орала, Лыч слегка придушил ее — не до конца, он не из тех, кто балуется с мертвячками. Просто Гусар просил на этот раз не уродовать лица.

— Пусть ее сразу, без проблем, узнают, — объяснил. — Мне так надо.

Надо так надо. Лыч не стал ей разбивать переносицу и губы, выдавливать глаза. Душить — это он тоже умелец, баба даже не пискнула. Но уж потом он разодрал ее так, что Гусар со своим ножом мог бы и отдохнуть. Да только Гусару нужно было поиметь и свое удовольствие. И Лыч знал, почему приятель так неистовствует, как ни с какой другой женщиной.

Когда все было кончено, Гусар, глядя на изувеченное тело, сказал с кривой ухмылкой:

— Она была репортершей и все хотела найти маньяка и написать об этом в газету. Жаль, что после твоих игр она уже была без сознания и не поняла, что ее мечта сбылась.

Помолчал и добавил:

— Сейчас вытащим ее во двор.

— Это еще зачем? — удивился Лыч. — А вдруг кто увидит!

Но Гусар не обратил внимание на его слова. Продолжил спокойно:

— У сараев я видел калитку и тропинку. Люди, видно, ходят из соседнего двора. Пускай ее найдут поскорее… Я не боюсь и плюю на всех!

И все-таки он боялся. Не из-за Анеты, конечно. Он убрал ее от Леночки и сделал это с радостью. Но появилась другая угроза, вернее, она была всегда — Ксения Анисимова! Дорогая тетушка! Она с самого начала стояла ему костью в горле — с ее проницательным взглядом, ироничным аналитическим умом. Но потом он как будто бы сумел переманить ее на свою сторону. Пришлось и здесь постараться и похлопотать, вспомнить старых харьковских подельников. Казалось, все складывается отлично. Но вот последнее время он, как зверь, почуял тревожный запашок опасности. Именно от Ксении. В том, что она почти не отходит от Леночки — чуть ли не переселилась к Орешиным, — во взгляде и интонации, даже в дыхании и жестах. Он не понимал, в чем дело, потому нервничал все сильнее.

Глава 38

Когда Уманцев только появился в доме Орешиных, Ксения долго не могла побороть свое необъяснимое неприятие этого молодого человека. В изгибах его губ ей чудился налет порочности, в быстрой усмешке — искра злости, в некоторых жестах — странная вульгарность. Или вот — запах аткинсоновского одеколона… Да, мода на этот одеколон стойко держалась не один год, респектабельные мужчины благоухали им. А Ксении этот запах казался слишком сладким, слишком… Может быть, потому, что Владимир пользовался другим одеколоном — «Денеж». Запах его был более резким, но и одновременно изысканно тонким. Нужно было коснуться губами щеки мужа, чтобы услышать этот аромат…

Но Ксения знала сверхтребовательность и насмешливую въедливость своей натуры. Стараясь быть справедливой, одергивала себя, заставляла увидеть в молодом актере иные качества. Их ведь и в самом деле было больше: открытый взгляд, ум, талант, и, конечно, влюбленность в племянницу. А остальное, может быть, вообще выдумано ею. Надо же — не тот одеколон! И через время женщина уже была искренне доброжелательна к будущему родственнику.

И вот теперь запах аткинсоновского одеколона вновь раздражал ее. Нет, даже не раздражал: вызывал омерзительное содрогание. Она старалась ничем не выказать перемены своего отношения к Уманцеву, ведь все ее умозаключения, подозрения еще не есть истина. И все же Ксения не могла оставаться в таком подвешенном состоянии: между тяжестью сомнений и нежеланием им поверить. Нужно было убедиться. В чем? Она очень хотела сказать себе — в том, что Петр невиновен! Но не могла. Мозаика различных происшествий и случайностей складывалась в страшный узор…

Ксения кое-что придумала. Она написала письмо. На конверте стояли адрес и имя ее харьковской подруги Натальи Егоровой. Вот уже три дня женщина носила письмо постоянно с собой — ловила момент. И когда увидела из окна библиотеки подкатившую к воротам санную пролетку, бодро соскочившего с нее Уманцева, сердце ее заколотилось быстро-быстро: вот он, тот самый случай!

Сестры и племянницы дома не было: два часа назад за ними неожиданно заехал хороший знакомый — попечитель муниципальных учреждений. Он пригласил княгиню и княжну поехать с ним на открытие новой бесплатной больницы для детей из неимущих семей. Мария Аполлинарьевна принимала живое участие в детской благотворительности, это было хорошо известно. Мать и дочь быстро собрались, поехали, пообещав вернуться к пяти часам вечера. Сейчас была половина пятого.

Уманцев упруго шел по расчищенной аллее к особняку. Шуба — нараспашку, шапка уже в руке, щеки раскраснелись на несильном морозце, в густых волосах искрились снежинки. Он был очень красив — Ксения, скрытая за занавеской, не могла оторвать взгляда. Но завораживала ее не только красота молодого человека. То, что понимала она — или только ей чудилось? — там, в потаенной глубине его облика, мерцало иным, темным блеском. «Пусть все будет не так, пусть обойдется!» — просила она мысленно неизвестно кого, потому что готовилась спровоцировать Уманцева. Как бы ей хотелось, чтобы Петр поступил просто, естественно. И тогда — конец всем ее страхам и домыслам. Но она боялась, очень боялась, что артист поступит так, как она ему предопределила.

Как Ксения и предполагала, в прихожей дворецкий Уманцеву сообщил, что Орешиных дома нет, но они скоро возвратятся. Куда он пройдет, где решит их ожидать? Ведь он здесь чувствует себя как дома, может сам выбирать.

Она услышала, как он пересек гостиную. Да, вот отворилась дверь, молодой человек появился в зимнем саду. Одна из дверей библиотеки тоже выходила в сад, и Ксения в неплотно прикрытую щель видела Уманцева. Он шел по аллее прямо к ней, видимо хотел войти в библиотеку. Быстрыми неслышными шагами женщина отошла к другой, центральной двери, готовая тут же выйти в коридор: для ее замысла нужно было «не знать» о приходе актера. Однако шаги в зимнем саду затихли, потом заскрипело плетеное кресло, чиркнула спичка. Ксения вновь осторожно приблизилась и заглянула в щель. Уманцев сидел совсем рядом, под раскидистым фикусовым деревом, покачиваясь в кресле, задумчиво, с тонкой сигарой в пальцах.

«Хорошо, что он так близко к двери, — порадовалась Ксения. — Все хорошо расслышит». Она вновь неслышно пересекла библиотеку и теперь уже вышла в коридор. Она волновалась! Колотилось сердце, и удары его больно отдавались в виски. Сейчас ей предстояло сыграть небольшую мизансцену — сыграть перед хорошим актером, да так, чтобы он всему поверил. Ну, с Богом!

Шумно, размашисто женщина распахнула двери, резко прошла в библиотеку и тот час громко позвала:

— Василий, иди сюда! Ну где же ты? Поскорее!

Больше всего она боялась, что Уманцев, услышав ее голос, войдет поздороваться. Весь ее расчет строился на том, что она, якобы, не знает еще о его приходе.

Вбежал молоденький расторопный слуга:

— Звали, барыня?

— Вот что, Вася, — Ксения жестом подозвала его к себе, поближе к приоткрытой двери. Говорила она полным голосом, но не так, чтобы ощущалась нарочитая громкость. — Сбегай прямо сейчас на почту, отправь письмо. Вот это.

— Мигом слетаю!

— Подожди… Это письмо для меня очень важно. Оно адресовано моей подруге, в город Харьков. Харьков — это город на юге, я хочу, чтобы оно успело уйти сегодня же, южным экспрессом. Так что ты, когда будешь отправлять его, доплати за срочность и обязательно скажи: «На сегодняшний южный экспресс»! Ты все понял?

— Понял, барыня, все сделаю, как велите.

— Погоди, Василек! Еще раз тебе говорю: очень важное это письмо, очень срочное!.. Ты постой пять минут, я принесу деньги. И обязательно останови первые же сани, не иди пешком, поезжай!

Уже договаривая последнюю фразу, она напряженным, обостренным слухом уловила движение за дверью, в зимнем саду. Похоже, что там удалялся человек, стараясь скрыть, приглушить шаги… Оставив посыльного в библиотеке, Ксения быстро поднялась на второй этаж, выглянула в окно своей комнаты. Успела увидеть, как, уже за оградой, метнулась высокая фигура Уманцева в шубе нараспашку, скрылась за углом… У женщины как-то сразу ослабели руки и ноги, тяжесть потянула их вниз, к земле, — словно груз всех прожитых лет вдруг стал осязаем. Как трудно жить, как не хочется думать, двигаться, дышать! Как хочется покоя…

Ксения медленно спустилась к библиотеке. Торопиться не было смысла, письмо, конечно же, никуда не уйдет из города. Правда, маленькая надежда теплилась: уход Уманцева просто совпадение, не связанное с ее словами о письме. Она усмехнулась — если бы так!

Когда Вася с письмом и деньгами убежал, Ксения позвонила, вызывая Прохора.

— Мне кажется, я слышала голос Петра Арсеньевича. Он пришел?

Старый слуга степенно объяснил:

— Господин Уманцев приезжали. Изволили обождать в зимнем саду, но потом что-то вспомнили и ушли. Торопились.