Шестая жена короля Генриха VIII - Ф. Мюльбах

— И все же именно он поддерживает еретиков в их упрямстве и закоренелости, — сказал Гардинер. — Именно он мешает этим отступникам, хотя бы из боязни Божьего гнева, вернуться к своему светскому и духовному владыке. Кранмер проповедует им, что Бог есть любовь и милосердие; он учит их, что Христос пришел на землю, чтобы принести людям любовь и прощение грехов, и что только те истинные последователи и слуги Христа, кто следует Его заветам любви. Разве вы не видите, ваше величество, в этом тайной и скрытой жалобы против вас лично? Прославляя всепрощающую любовь, Кранмер в то же время как бы порицает ваш справедливый и карающий гнев.

Генрих VIII ответил не тотчас, а сперва в раздумье серьезно смотрел пред собой. Фанатический священнослужитель зашел слишком далеко и, не подозревая того, сам явился в настоящую минуту обвинителем короля.

Граф Дуглас почувствовал это. Он прочел на лице Генриха, что тот впал в состояние сокрушения, которое овладевало им иногда, когда он заглядывал в свой внутренний мир. Надо было разбудить дремавшего тигра и показать ему добычу, чтобы снова сделать его кровожадным.

— Было бы хорошо, если бы Кранмер проповедовал только христианскую любовь, — сказал он. — В таком случае он был бы только преданным слугой своего повелителя и сторонником своего короля. Но он дает людям отвратительный пример непослушания и предательства; он не признает истины шести статей не только на словах, но даже и на деле. Вы, ваше величество, приказали, чтобы служители церкви оставались холостыми, а архиепископ кентерберийский женат.

— Женат? — воскликнул король с лицом, пылающим гневом. — Я накажу этого преступника против моих священных законов. Служитель церкви, целая жизнь которого должна быть не чем иным, как священным созерцанием, бесконечной беседой с Богом, священник, высокое назначение которого должно заставить его отказаться от всех физических наслаждений и земных желаний, — и вдруг женат! Я заставлю его почувствовать всю силу моего королевского гнева; теперь он узнает по личному опыту, что правосудие короля неумолимо и всегда поражает голову виновного, кто бы он ни был.

— Ваше величество! Вы олицетворяете собой справедливость и мудрость! — воскликнул Дуглас. — Ваши верные слуги прекрасно понимают, что если иногда королевское правосудие медлит карать виновных, то это случается не по вашей воле, а благодаря вашим слугам, дерзающим удерживать карающую руку.

— Когда и где могло это случиться? — спросил Генрих, причем его лицо покраснело от гнева и возбуждения. — Кто — преступник, которого я не наказал? Где живет в моем государстве существо, согрешившее против Бога или своего короля и еще не наказанное мною?

— Ваше величество, — торжественно произнес Гардинер, — Мария Аскью еще живет.

— Она живет, чтобы порицать вашу мудрость и осмеивать ваше священное учение! — воскликнул Райотчесли.

— Она живет потому, что архиепископ Кранмер не желает ее смерти, — сказал Дуглас, пожимая плечами.

Король разразился коротким, неприятным смехом.

— Ах, вот что? Кранмер не желает смерти Марии Аскью? — язвительно сказал он. — Он не желает, чтобы была наказана эта девушка, так ужасно согрешившая против своего короля и Бога?

— Да, она очень виновна, и тем не менее прошло уже два года после ее преступного деяния. И это время использовано ею на то, чтобы кощунствовать над Богом и смеяться над королем, — заметил Гардинер.

— Ах, — сказал Генрих, — мы все еще надеялись вернуть на путь сознания и раскаяния это юное, заблудшее существо. Мы хотели показать нашему народу блестящий пример того, как мы охотно прощаем и снова делаем причастным нашей королевской милости всякого, кто раскается и отвернется от ереси. С этой целью, ваше высокопреосвященство, мы поручили вам силой вашей молитвы и убеждений вырвать бедное дитя из когтей дьявола, держащего ее в своей власти.

— Но Мария не поддается никакому влиянию, — с озлоблением сказал Гардинер. — Напрасно я рисовал ей муки ада, ожидающие ее, если она не вернется к истинной вере; напрасно я подвергал ее различным испытаниям и наказаниям; напрасно я приводил некоторых других раскаявшихся в ее тюрьму, заставляя их день и ночь молиться у нее. Мария остается непоколебимой, твердой как камень, и это человеческое сердце не могут смягчить ни страх пред наказанием, ни обещания свободы и счастья.

— Есть еще одно средство, которое не испробовано, — заметил Райотчесли, — средство, действующее сильнее всех исповедников, сильнее самых одушевленных речей и жарких молитв, средство, благодаря которому я вернул к Богу и истинной вере самых закоренелых еретиков.

— Что же это такое? — спросил король.

— Пытка, ваше величество!

— Ах, пытка! — повторил Генрих с невольным содроганием.

— Все средства хороши, когда они ведут к священной цели, — сказал Гардинер, набожно сложив руки.

— Надо лечить душу, истязуя тело! — воскликнул Райотчесли.

— Надо доказать народу, — сказал Дуглас, — что высокая мудрость короля не щадит даже тех, кто пользуется покровительством влиятельных и могущественных лиц. Народ ропщет, что на этот раз правосудие не совершается, потому что архиепископ Кранмер защищает Марию Аскью, а королева — ее друг.

— Королева никогда не может быть другом преступницы, — резко возразил король.

— Быть может, она не считает Марию Аскью преступницей, — заметил граф Дуглас с тихой усмешкой. — Ведь всем известно, что королева Екатерина очень сочувствует реформации, и народ, не дерзающий называть ее еретичкой, называет ее «протестанткой».

— Итак, действительно думают, что Екатерина покровительствует Марии Аскью и защищает ее от костра? — в раздумье спросил король.

— Да, так думают, ваше величество.

— Так пусть все увидят свое заблуждение и узнают, что Генрих Восьмой вполне заслуживает быть защитником веры и главой своей церкви, — воскликнул король с воспламенившимся взором. — Когда же я выказывал снисходительность и слабость пред наказаниями, чтобы могла явиться мысль о моей склонности к прощению и милосердию? Разве я не заставил взойти на эшафот даже Томаса Моруса и Кромвеля — двух знаменитых и в известном отношении благородных и великодушных людей — только за то, что они осмелились противиться моей власти и не принять моего учения? Разве я не послал на эшафот двух моих королев — двух прекрасных молодых женщин, любовь к которым еще наполняла мое сердце, даже когда я подверг их наказанию, — только за то, что они вызвали мой гнев? После таких блестящих примеров нашего карающего правосудия кто осмелится еще обвинять нас в снисходительности?

— Но в то время, ваше величество, — заметил Дуглас своим мягким, вкрадчивым голосом, — около вас не было еще королевы, признающей еретиков за истинно верующих и удостаивающей своей дружбы государственных изменников.