Брат и благодетель - Михаил Левитин

Мама умерла внезапно, роскошная, еще живая, в самой силе своей любви к слабому, преданному ей человеку, умерла в квартире, предназначенной для тихой счастливой жизни с видом на тихие московские переулки.

И вместе с ней многое умерло.

Если честно, события должны происходить, когда есть чем их переживать, а у них уже даже сердца не было для переживаний, они научились принимать все, как должно, это очень плохое, необъяснимое время в жизни человека.

- Я в вас глубоко разочарован, - сказал Леня Игорю, уходя. - Что вам стоило подождать, мы бы и так скоро уехали.

И унес свое горе с собой. А вместе с ним ушла из дома большая беременная сука ньюфаундленда.

- Моя звезда мне изменила, - сказал Игорь. - Кажется, я начинаю приносить несчастье, отпусти меня с Богом дня на три.

Его еще никто не проклинал перед смертью. Он устал.

И тоже ушел уже из почти совершенно пустой квартиры, где, кроме Наташи и Тани, оставались еще только две тетки двоюродного брата Паши Синельникова, одна - на кухне, другая в чулане.

41

И день был такой, как надо, и отец тот же, а непорядок, непорядок...

В управлении строительства нового канала ей указали из окна на деревянную пристроечку и сказали: "Он - там".

Но в пристройке его не было, а обнаружилась комната с топчанчиком, на топчанчике ватное одеяло скомканное, какая-то ветошь вместо подушки, непокрытый квадратный стол, на столе банка варенья, шахматная доска и парень над доской, рыжий, паршивенький, обхватив ладонями голову в его тюбетейке, значит, не обманули, он действительно здесь.

Рыженький вскочил, увидев ее, и побежал обниматься.

- Подруга! - крикнул он - Ты к нам? Ты в актрисы? Принимаем, принимаем, а как же?

Таня отвела его руки в стороны и спросила Игоря.

- Придет, - сказал парень, не оставляя своих попыток, - а как же? Куда он денется?

- Сядь, - сказала Таня. - А то от тебя мокрого места не останется.

- Суровая ты коллега! - обиделся парень. - Пришла в театр наниматься, а уважения к своим не на копейку! Не приживешься ты у нас, чувствую, не приживешься. В шахматы хоть играешь?

Тут он сделал еще одну попытку и получил по физиономии.

- Я Сашка, - только и сказал парень. - Сашка Савельев - первый артист...

И тут вошел Игорь. Разобраться, что произошло, не стоило труда, увидев обиженного Сашку с красной физиономией.

- Вот, - сказал Савельев. - Полюбуйтесь, Игорь Герасимович, артистов убивают.

- Дочь, - сказал Игорь. - Так и знал, что разыщешь.

- Тебя что, снова арестовали? - спросила Таня.

- Это было бы слишком просто, я, Танечка, работу нашел.

- И какая же эта работа?

- Дочь? - переспросил ошарашенный рыжий. - В актрисы берем?

- Рыжий, сиди, - сказала Таня, - я тебя долго терпеть не буду, я девушка простая, бесталанная.

- Игорь Герасимович! - взмолился рыжий. - Я ей только в шахматы предложил поиграть!

- Я зулус, - сказал Игорь. - Я дикарь бестолковый, а ты моя маленькая бесстрашная дочь. Познакомься, это Сашка Савельев, в прошлом шесть приводов, талантливый парень.

- Ты что, не веришь, что я первый артист? Игорь Герасимович показать ей?

- Ну покажи.

Савельев сел на пол, схватил босую ногу, прижал ее к щеке и горестно засвистел маленькую ночную серенаду. Cвистел он правильно и долго, чем окончательно вывел из себя Таню.

- Баран! - сказала она. - Папка, пошли.

- Вам с мамой терпения не хватает, - сказал Игорь. - Нет чтобы до конца дослушать, художника обидела.

- Я на вашу дочь, Игорь Герасимович, не обижаюсь, ну ее к черту, давайте лучше в шахматы играть.

- С ней играй, - сказал Игорь. - Она умница, математик.

- Я с удовольствием, - встрепенулся парень.

- Зачем ты сюда пришел? - спросила Таня.

- Птенцов кормить надо - тебя, маму, я знаю, как здесь это делается, опыт есть, все та же бригада имени товарища Фирина, канальный театр, нет для меня другого места, Танечка, а здесь меня любят.

- У нас самые гениальные актеры на свете, - сказал рыжий, - на БелБалте из каких только театров не сидели, говорят, таких, как наши, не видели, чтоб я воли не видал, мне не веришь, у отца спроси.

- Лялька Фураева ни в какую! - сказал Игорь. - Новую жизнь в Ярославле начала, студентка библиотечного техникума, замуж вышла, Фирин грозится ее арестовать - и ко мне, еле отговорил, сказал, что характер у нее трудный, работать с ней не буду.

- А если бы не отговорил? - спросила Таня.

Игорь махнул рукой, лег на топчан и уставился в потолок.

"Странный у меня папка, - подумала Таня. - Летит и летит, и ничего ему не надо, если только такого, как он, найду, сразу замуж выйду, с ним хорошо по миру идти."

- Со мной только по миру идти, - сказал Игорь. - Есть оседлые, есть кочевые, не повезло маме.

- Она очень просила тебя придти.

- Я приду, за орденом приду, Фирин сразу спросил, где орден, не продал ли. Я ответил - дома, дочь любуется.

- Плевать я хотела на твой орден, - сказала Таня.

- Ух ты! - вскрикнул рыжий. - Наша, ей-Богу, наша!

- Не надо так, Танечка, - мягко сказал Игорь. - Ты дочь орденоносца, гордись. Если талант не изменит, а здоровье не подведет, еще один получу. Это хорошо, когда у тебя покровитель есть, товарищ Фирин, вредный для здоровья человек, а дружбан хороший, театр любит.

- Математик! - разыгрался рыжий. - Математики вот какие! -Он сделал суровое лицо. - А ты вон какая! - Он оттопырил ладонями уши и быстро-быстро заморгал ресницами. - Математик, а в шахматы играть не умеешь!

- Неужели ничего нельзя сделать? - не обращая внимания на рыжего, спросила Таня.

- Если только в реквизиторы к Мейерхольду, - засмеялся Игорь. - Но он не возьмет, у самого дела неважные.

- Как тебя нашли? - спросила Таня.

- Никак, я вольнонаемный, сам пришел. Меня ведь нет, а если есть покажите и познакомьте. А здесь я человек.

- Мы - первые люди на канале, поверь, - быстро-быстро затарахтел Савельев. - Я, как только узнал, что Игорь Герасимович новое дело начинает, все в Киеве бросил и сюда, я в Киеве хорошим маркером был, меня все знают, спроси, а с Игорем Герасимовичем я себя человеком чувствую, он на любую глупость способен, а ты спроси у людей, - каково это серьезным жить, серьезные - они заведомо покойники, а у нас в бригаде весело, хотя, бывает, мы и на три часа в сутки не ложимся. Возьмем ее с собой, Игорь Герасимович? Она - веселая, наша.

- Возьмите меня, - попросила Таня.

- Нет, - сказал Игорь. - Я вам переводы слать буду, деньги с оказией, совсем как Миша, я скоро и ему смогу, а что? Второй орден, и вот я уже герой двух орденов, в Кремль повезут показать. Не побоишься в Кремле выступить, Сашка?

- Ну вы даете, Игорь Герасимович!

- А что? Мне за вас не стыдно, а вы меня с мамой ждать будете, я когда с канала приеду, вы мне все старые вещи перештопаете, до чего же я всякое старье свое люблю, мне нового не надо.

А потом, уже с улицы, она оглянулась и увидела в окне лысую голову над шахматной доской, страстно доказывающего что-то Сашку Савельева, банку варенья и подумала, что ее отцу уже ничем не поможешь, даже любовью.

42

Добрый малый Джордж Фридман прибыл из Америки на первую международную олимпиаду в СССР.

Целью этой олимпиады было продемонстрировать преимущество преподавания точных наук в советских колледжах перед всеми остальными. Но добрый, благородный Джордж этого не знал, он ехал сюда с большим интересом, потому что был очень любознательный и добрый малый. Его предупреждали в Америке, с чем он может столкнуться в России, его готовили, как не сойти с ума при первых же впечатлениях от Москвы, где, оказывается, взорвали все церкви, но Фридману и тех, что увидел, показалось более, чем достаточно; его просили держать крепко в кармане бумажник, чтобы не похитили вместе с документами, без документов человек в СССР - никто, его сразу сажают в тюрьму, и Джордж каждый раз, когда его просили показать приглашение и паспорт, требовательно протягивал руку, чтобы ему как можно скорее их вернули; его предупреждали, что иметь дело в СССР лучше всего с официальными лицами, они хотя бы знают, откуда ты, и отвечают за тебя перед Госдепартаментом США, но как раз эти официальные лица Джорджу Фридману очень не нравились, особенно Иван Пантелеевич Гладкий, приставленный к нему как сопровождающий, которого он благополучно ухитрился потерять в гардеробе московского цирка, вернее, сбежать от него, чтобы выполнить просьбу своего старого друга и любимого преподавателя Михаила Гудовича - передать его сестре письмо и плитку лучшего американского шоколада.

Джордж Фридман был счастлив, что избавился от опекуна, ему нравился этот город, он уже перестал обращать внимание, что люди смотрят на него недоуменно, а потом начинают саркастически улыбаться и перемигиваться: мол, смотрите, как одет, просто американец, а поганенький какой!

Он и был американцем, а что касается его внешности, это дело вкуса.

На себя самого Джорджу было приятно смотреть. В новых узких штанах с пуговицами на икрах, полосатых гетрах, серо-розовой курточке, рубашке с ярко-желтым коротким галстуком, в блестящих кожаных ботинках на микропорке, он должен был производить солидное впечатление.