Она и Аллан - Генри Хаггард

Затем мы вернулись домой, где нас ждал замечательный завтрак, который принесли нам высокие молчаливые женщины. Они рассматривали нас краешком глаза, но не проронили ни слова.

Вскоре после того, как я закончил есть, снова появился исчезнувший было Биллали и сказал, что Та-которая-повелевает желает меня увидеть, потому что хочет поговорить. И я должен пойти к ней один.

Навестив раненых, которые, казалось, шли на поправку, я отправился в гости, сопровождаемый Хансом с его ружьем, прихватив с собой лишь револьвер. Робертсон хотел составить мне компанию, потому что не горел желанием остаться наедине с зулусами в этом странном месте, но Биллали не позволил ему. Когда тот начал настаивать, два огромных охранника вышли вперед и угрожающе скрестили свои копья перед ним. К счастью, капитан отступил и ушел в дом.

Идя по той же тропинке, по которой мы шли прошлой ночью, мы выбрались к разрушенной улице, которая была лишь воспоминанием о том, что когда-то считалось великим городом. Мы подошли к сводчатому проходу, достаточно большому, который теперь был покрыт растениями, по запаху и цвету я понял, что это местное растение желтофиоль[26], также здесь росли лук-порей и камнеломка.

Ханса остановили охранники, а Биллали объяснил ему, что он должен дожидаться моего возвращения, чему он с неохотой повиновался. Я зашел в узкий проход, сопровождаемый молчаливыми, как статуи, охранниками, и подошел к занавескам вконце коридора. По знаку Биллали, который не был расположен говорить в таком месте, я остановился и стал ждать.

Глава 13. СТРАННАЯ ИСТОРИЯ

Несколько минут я стоял перед занавесками, пока какая-то сила вроде электричества, разлитого в воздухе, не пронзила мои кости, возможно, я был сильно возбужден, поэтому воспринимал все слишком обостренно. Я был уже готов к тому, чтобы спросить своего сопровождающего, почему он не объявляет о нашем приходе, а стоит здесь, как свинья перед закланием, да еще с глазами закрытыми, как будто при молитве или медитации, когда вдруг занавески дрогнули и, как из-под земли, возникла одна из тех высоких женщин, которых мы видели прошлой ночью. Она некоторое время изучающе смотрела на нас, затем дважды взмахнула рукой, один раз вперед, второй раз по направлению к Биллали, как бы давая ему знак уходить. Он тут же удалился довольно быстро, а женщина поклонилась мне, приглашая следовать за ней.

Я повиновался, проходя сквозь толстые занавески, которые она открывала передо мной, и вскоре обнаружил, что стою в той же покрытой крышей комнате со скульптурами, в которой мы уже побывали. Только сейчас в ней не было ламп, поскольку свет проникал из невидимого отверстия над нами и падал на помост, а также на ту, которая сидела на этом помосте.

Да, это была сама Королева в своих белых одеждах и вуали. Она была центром небольшого круга света, удивительное зрелище, потому что в ней было нечто не от мира сего, что-то, что восхищало и пугало меня одновременно. Она сидела так же, как статуя, над которой не властно время, а рядом с ней, еще более молчаливые, стояли две стройные женщины, вероятно, ее служанки.

В воздухе витал какой-то слабый сладкий аромат, который действовал на меня, как гашиш. Мне кажется, что он исходил прямо от нее или от ее одежды, потому что я не видел зажженных свечей. Она не произнесла ни слова, хотя я чувствовал, что она приглашает меня подойти к ней поближе, и двинулся к ней. Я шел до тех пор, пока не наткнулся на резное кресло, которое стояло как раз под помостом, затем сел без разрешения.

Айша долго рассматривала меня, ее взгляд скользил по мне от головы до ног, казалось, что она смотрит сквозь меня, как будто хочет разглядеть самую суть. Затем она ожила, плавно взмахнув обеими руками, и женщины справа и слева от нее ушли, словно растворились в воздухе.

— Садись, Аллан, — сказала она, — и давай поговорим, потому что я думаю, что нам есть, что сказать друг другу. Хорошо ли ты спал? И как поел — хотя я думаю, что еда была слишком грубой. Была ли приготовлена для тебя ванна?

— Да, Айша, — ответил я сразу на все три вопроса, добавив, поскольку не знал, что еще сказать: — Мне кажется, что я побывал в очень древней купальне.

— Когда я видела ее в последний раз, — промолвила Айша, —  она была достаточно хороша, статуи, украшавшие ее, созданы скульптором, который видел красоту в своих мечтах. Но за две тысячи лет — или больше — время сильно все разрушает, и, без сомнения, все в этом мертвом месте превратилось в руины.

Я закашлялся, чтобы скрыть возглас недоверия, который готов был сорваться с моих губ, и ответил вежливо, что две тысячи лет — это, конечно, большой срок.

— Когда ты говоришь одно, Аллан, а думаешь другое, твой арабский не в силах помочь тебе, он даже более слабый, чем обычно, и не может прикрыть твои мысли.

— Может быть, и так, Айша, потому что я изучал этот язык, как и многие наречия Черной Африки, лишь по устной речи простых людей. Мой родной язык — английский, если бы ты была с ним знакома, мы поговорили бы на нем.

— Я не знаю английского, потому что, без сомнения, этот язык возник, когда я покинула мир. Может быть, позднее ты научишь меня ему. Ты сердишь меня, а этого делать не следует, потому что не веришь ни одному слову, которое слетает с моих губ, и не говоришь об этом.

— Как я могу поверить, Айша, истории о купальне, которой две тысячи лет, если сто лет — это уже много для жизни мужчины? Прости меня, если я сомневаюсь в том, что считаю с твоей стороны большим преувеличением.

Тут я подумал, что сейчас она вспылит, и пожалел о сказанном. Но она не разозлилась.

— Надо иметь смелость так нагло упрекать меня во лжи — и мне нравится твое мужество, — сказала она. — Передо мной так долго пресмыкались! Я знаю, что ты много пережил в эти дни, поскольку слышала, как ты сражался вчера, и еще узнала кое-что о тебе. Я думаю, мы будем друзьями, но не более того.

— Что еще я должен хотеть? — спросил я невинно.

— Ты снова лжешь, — сказала она. — Ты знаешь очень хорошо, чего хочет мужчина, который видит красивую женщину, не думая о том, нравится ли он ей, по его мнению, она должна прийти к нему и любить его, если она молода.

— Но это невозможно, если она прожила две тысячи лет. Тогда она предпочтет одеть вуаль, — сказал я вежливо, желая избежать спора, в который она хотела меня втянуть.

— Ах, — отвечала она, — я думаю, что эти мысли в твой ум вложил тот маленький желтый человек, которого зовут Свет Во Тьме. Не волнуйся, у меня много шпионов, он правильно угадал. Значит, женщина, которая прожила две тысячи лет, должна быть страшной и морщинистой? Печать молодости и красоты исчезла с ее лица? Здесь ты прав, мудрый человек. Очень хорошо. Ты заставляешь меня предпринять то, чего я не хотела бы делать, и сорвать плод с дерева любопытства, которое так быстро выросло в твоем сердце. Посмотри, Аллан, и скажи, я сейчас выгляжу старой и морщинистой, даже если прожила две тысячи лет на земле, или даже больше?

Она подняла руки и приподняла свою вуаль, так что на мгновение — но только на мгновение — ее лицо освободилось от белой пелены, после чего вуаль снова закрыла его.

Если бы кресло было чуть менее устойчивым, я бы упал с него. Потому что то, что я увидел, невозможно описать, во всяком случае, мне. Это была вспышка красоты.

Каждый мужчина мечтает о некой совершенной красоте, основывая свои чаяния, может быть, на идеале женщины, которую он когда-то повстречал, на виденных им фрагментах греческих статуй, плюс, конечно, воображение. Я видел красоту, помноженную на десять. Я повторюсь, что описать ее невозможно.

Я не знаю, какой формы были ее нос или губы, потому что все, что я помню совершенно точно, это блеск ее глаз, который я увидел под вуалью еще прошлой ночью. Они были волшебные, эти глаза. Мне показалось, что это больше, чем глаза, если можно так выразиться. Это было окно души, из которого глядели мысль, величие и мудрость, смешанные вместе, и тайна, которую мы привыкли видеть или представлять в женщине.

И позвольте мне заметить еще кое-что. Если это прекрасное создание думало, что блеск ее глаз сделает меня ее рабом, заставит влюбиться или как это там еще называется, она должна была глубоко разочароваться, поскольку такого эффекта она на меня не произвела. Это на самом деле пугало, и все мои чувства были поглощены этим, потому что я чувствовал присутствие чего-то нечеловеческого, чего-то чуждого для меня как для мужчины, того, чего я должен был бояться и обожать, как восхищаются всем божественным. Но смешивать это я не хотел. Я даже не знал, божественное ли это? Я только знал, что это не для меня, это все равно что я попросил бы звезду сиять в моей походной лампе...