Песталоцци - Альберт Пинкевич

«Когда больной на ногах, бегание взад и вперед, топание ногами, подбегание к двери, как будто он задумал уйти, затем быстрая перемена решения и внезапное возвращение с возрастающей яростью; в постели, напротив, подпрыгивание всем телом; в обоих случаях постоянные удары кулаками по воздуху или по столу, одеялу и т. д…. вращение глазами. Волнение понемногу стихает, голос прерывается, для каждых двух-трех слов больной должен собирать дыхание. Содержанием речи являются с диким воодушевлением произносимые ругательства и угрозы… Наступает период кажущегося покоя, больной протягивает вам руку, смотрит ласково в лицо… жалуется ка слабость… Но нельзя полагаться на него…».

И в то же время он остается «ребенком с седыми волосами», как он сам себя однажды назвал. Он любит веселье, любит веселые товарищеские беседы, добродушен и доверчив без края и без меры.

Песталоцци

Доверчивость — черта, которую Песталоцци признавал причиной многих своих бед. В «Лебединой Песни» он говорит об этом так: «Я считал весь свет добродушным и достойным доверия по крайней мере настолько же, как и самого себя. Стало быть естественно, что в самой юности я был обречем на жертву тому, кто захотел бы проделать со мной свои штуки. Мне не было свойственно от кого-нибудь ожидать чего-либо дурного, пока я сам не убеждался в этом или сам не терпел зла. И как другим людям я доверял во всех отношениях больше, чем следовало, так и самому себе я приписывал больше силы, чем было у меня на самом деле, и считал себя вполне способным ко многому, к чему я был совсем не способен». Здесь Песталоцци подчеркивает одну из своих черт, которую он определяет как легкомыслие, доверчивость, которую можно было бы назвать чертой неиссякаемого оптимизма, который действительно спасал Песталоцци не только в тяжелые моменты его детства и юности, но и в течение всей жизни. Он сам говорит об этом в таких выражениях: «Среди неудач моих жизненных стремлений мое легкомыслие удерживало меня всегда в веселом настроении там, где всякий другой затосковал бы до смерти».

«Я уверен, — продолжает он. — что при всем том, что со мной случилось, я наверное не дожил бы до того возраста, до которого я дожил в действительности, если бы до известной степени не был легкомысленным».

При этих данных Песталоцци не мог быть хорошим организатором. Когда он был директором Института, при нем всегда находился кто-нибудь, фактически руководивший учреждением. Вначале это был Крюзи; в течение некоторого времени директорство и формально было передано другому, а именно Фелленбергу, — это было в Мюкхенбухзее; в Ифертене ближайшими помощниками, сменяя друг друга, были пастор Нидерер и бывший тирольский крестьянский мальчик Шмид. В Институте Песталоцци преподавал сам; помимо общего руководства в его задачу входило произносить проповеди, обращенные ко всему составу Института, вести беседы с целыми классами, беседовать с отдельными учащимися в целях их исправления и направления, присутствовать на испытаниях и т. п. Он хотел быть действительно «отцом» своего Института. Он стремился создать в нем отношения, подобные семейным; ему это, нужно сказать прямо, не удавалось, школа его не превратилась а семью, но зато много потеряла в смысле организованности, на что обращали внимание очень многие из посетителей Института.

Как же текла жизнь в Институте и каковы были результаты деятельности его? На это дает ответ сообщение одного из участников Института — Геннинга.

По его словам, был установлен следующий режим. «Вставали все и зимой и летом одинаково в пять с половиной часов утра, от шести до семи были уже занятия — (обычно закон божий), от семи до восьми — умывание (на воздухе), завтрак, молитва; от восьми до двенадцати уроки, для детей моложе десяти лет — от одиннадцати до двенадцати физические упражнения; в двенадцать — обед (суп, овощи, иногда мясное жаркое, стакан вина); после обеда от часа с половиной до трех с половиной снова уроки: от трех с половиной до четырех с половиной на плацу для игр у озера, от четырех с половиной до пяти с половиной полдник (хлеб с маслом, сыром или фрукты), от пяти до восьми уроки, для маленьких от семи до восьми игры или элементарная гимнастика. В восемь — вечерняя молитва и ужин (суп и овощи, редко рыба), в девять часов дети ложились. Как правило, воспитанники имели десять часов занятий, шесть — на питание и т. п. и восемь — для сна. Учителя имели несколько раз в неделю конференции после девяти часов вечера, а для подготовки к занятиям использовали раннее утро».

Вначале отзывы об Институте были положительны. Действительно, в то время, когда в школах еще господствовало голое изучение латыни и священного писания, в Институте Песталоцци работали по учебному плану, мало чем принципиально отличающемуся от тех принципиальных планов, по которым работают буржуазные школы и до сих пор. В числе предметов были новые языки — немецкий и французский, арифметика, рисование, геометрия, география, история, естествознание, латинский язык, пение, физика и химия, сверх того гимнастика, военные упражнения; желающие могли обучаться дополнительно музыке, картонажу, столярному и токарному ремеслу. Воспитанники занимались в огороде, некоторые имели и животных. Такая постановка вначале, конечно, должна была вызвать чрезвычайный интерес и привлечь к Песталоцци всех тех, кто не был удовлетворен тогдашней школой Однако с течением времени недостаток организованности, недостаток административных способностей Песталоцци, сказался на всем ходе работы.

Уже в 1809 г. официальная комиссия, посетившая школу Песталоцци, вынесла самое тяжелое впечатление об организации его школы. Сплошь и рядом посетители его учреждения уезжали весьма разочарованными. Об одном из таких посещений, которому он придавал очень большое значение, — это было посещение Института прусским премьер-министром фон-Бейме — он рассказывает так:

«Этот благородный и во многих отношениях прекрасный человек приехал к нам, заранее настроенный в нашу пользу. Вечером, после того как он приехал вместе со своей женой, он сказал мне с большой сердечностью о том участии, которое он принимает в моих жизненных стремлениях, и о радости, с которой он приходит в наше учреждение. Тем же вечером на общем собрании нашего Института был прочитан доклад (повидимому, Нидерером А П.). который был написан в очень высоких тонах и в котором наши стремления и даже наши личности были восхваляемы с удивительной бестактностью. Бейме во время доклада несколько раз качал головой, однако не произнес по поводу доклада ни слова и только, прощаясь со мной, сказал: «я хотел бы завтра утром увидеть, в какой степени все то, что было сегодня сказано, отвечает действительности».