«Русские идут!» Почему боятся России? - Лев Вершинин

Лишенные наследства

Все это, однако же, было потом. А пока по краю поползли слухи: дескать, перепись производится ради экспроприации у саха всего скота. Откуда ползло, – из ата уусов «Тыгиненков» или из самого острожка, – наверняка сказать трудно. Скорее, второе. Но многие поверили. В феврале 1642 года саха уничтожили пять довольно крупных отрядов сборщиков ясака, занимавшихся переписью, – к слову, все они были людьми из ближнего круга воеводы, – заодно побив и попавших под горячую руку промышленников. А потом, в начале марта, более 700 всадников, собранных Бэджэкэ, Окурееем и Чаллаем, старшими сыновьями Тыгына, осадили Ленский острог. Однако на сей раз союзников у них было мало. Даже из близких «царскому» дому большинство предпочло занять нейтралитет. Кто-то опасался, что «принцы», победив, «почуют волю, загордятся». Кто-то считал себя обязанным подчиниться посмертной воле «царя», а не прихоти его потомков. Кому-то пришлось по душе торговать с «длинноносыми». Кто-то просто полагал, что платить ясак все равно придется, а решать, кому платить, не его дело, так что пусть разбираются сами. Но, пожалуй, решающую роль сыграла позиция очень авторитетного тойона Мымака, ата уус которого, Нам, находился в долине Туймаада. Он изначально выступал против мятежа, мотивируя это четко и ясно, а когда его не послушались, начал тайно сноситься с Якутском, информируя воеводу о происходящем, а параллельно продолжая агитировать мятежных князцов. Логика его аргументов была совершенно четкой. Во-первых, его род был одним из первых покорен Тыгыном, натерпелся всякого и не хотел больше, считая русских скорее освободителями, нежели врагами. Во-вторых, Нам, в случае провала бунта, попал бы под раздачу в первую очередь, и кому-кому, но Мымаку следовало подстилать соломки побольше.

А главное, у мудрого человека не было никаких сомнений насчет соотношения сил. «Что толку с того, – говорил он, – что мы убьем сейчас эту жалкую кучку? Убьем и убьем. Потом неизбежно придут другие русские, за дело возьмутся всерьез и всех нас перебьют». Как бы то ни было, осада не задалась: жалкая кучка служилых, мучаясь к тому же холодом, голодом и цингой, держалась, отражая огнем попытки штурма, – довольно слабые, потому что боотуры были сильны в ближнем бою, но совершенно не умели брать крепости, даже крохотные, а поджечь обледеневшие постройки нелегко. Неудачи провоцировали ссоры, князцы злились, еда кончалась, и, в конце концов, дружинки тойонов начали уходить из-под Якутска, несмотря на угрозы и просьбы «царевичей». В итоге пришлось уходить в свои ата уусы и им, – а Головин, получив в апреле подмогу (вернулись, наконец, казаки из верховьев Лены), ударил сам. К концу мая один за другим наскоро обустроенные «бунташные острожки» были взяты (благо дерево уже могло гореть). 23 пленника из числа самых знатных (в основном, «Тыгиненки», как главные «смуте заводчики») были публично выпороты и повешены, а все остальные, «пришедшие в разум» вовремя, получили прощение. Оставшиеся же в стороне от бунта даже и поощрение в виде снижения ясака «на некое время» (Мымак и вовсе пожизненно).

Дети разных народов

События, в советской историографии именовавшиеся «якутским восстанием 1642 года», а в сказаниях самих саха называемых «войной детей Тыгына», стали финишем присоединения к России огромного края по берегам Лены от верховьев ее до устья. Бунты ясачных, – и саха, и тунгусов, – случались, разумеется, и позже, однако уже только против беспредела сборщиков и промышленников, и по итогам мятежей представители центра наказывали как инородных «смутьянов», так и зарвавшихся русских «татей». О каком-либо протесте против «государевой власти» речи уже не шло. Ни разу. В этом смысле, безусловно, вновь возникают ассоциации с испанской конкистой в Южной Америке. Определенное сходство в смысле покорения огромных территорий мизерными силами, а затем и в обуздании государством своеволия «старожилых», конечно, есть. Но. В Перу, – а особенно в Тауантинсуйю, – донам пришлось иметь дело с аборигенами полуголыми, деморализованными реализацией легенды о «прибытии белых людей из-за моря», боявшимися лошадей и выходившими с каменными топорами против латников. А боотуры саха сами были латниками в полном смысле слова, лошадей не боялись ничуть, никакими легендами не заморачивались и умирать не боялись совершенно.

Однако до упора не сражались, да и вообще сражаться не очень хотели. В появлении русских для них было немало минусов, но и немало плюсов. У «длинноносых» можно было многому научиться, с ними приятно было торговать, и они видели в саха людей, равных себе, легко вступая в браки, причем самые настоящие, – что, кстати, очень поощрялось правительством, – и не только казаки женились на девушках саха, но и мужчина саха, женившийся на русской, редкостью не был. В итоге в течение следующего века численность «якутцев» почти утроилась. Вот и делайте выводы.

А что еще интересно, так это интерпретации. Забавляет возникшая лет двадцать назад тенденция придавать походам Тыгына значение «борьбы за объединение Якутии», а одиссее «Тыгиненок», еще больше, «национально-освободительной борьбы якутского народа». Сам «царь», судя по легендам, собирал коней, коров и боотуров, совершенно не собираясь что-то объединять, его сыновья совершенно явно бились за право собирать ясак для себя, ни с кем не делясь, а мелкие князцы, в отличие от Тыгына, до упора защищавшие свои ата уусы, именно свои ата уусы и защищали, вовсе не видя хоть какого-то «национального единства» с соседями. Да простят меня те, кто решит, прочитав эти строки, обидеться, но этносы Сибири, как сие кому-то ни скорбно, по мере движения на восток создавало, не информируя самих аборигенов, как раз царское правительство. В чисто прагматических целях (ради удобства управления) и сугубо административным путем. В архивах даже сохранились документы о принципах «народообразования»: создавать волости на основе понятного всем языка, основного рода деятельности и так далее.

Впрочем, все это в скобках, как необходимое, но все же ответвление от темы. Нет, разумеется, оно и важно, и полезно, да и любопытно, однако, прояснив ситуацию с народом саха, необходимо вернуться лет на 50—60 назад, когда русских на Лене еще в помине не было, а молодой, полный сил и страсти Тыгын решал стратегические вопросы, совершенно не загадывая, что, решая, срывает лавину…

Глава XVIII. ПАДЕНИЕ ПЕГОЙ ОРДЫ

История Великого Переселения народов изучена вдоль и поперек. Все в курсе: китайцы нажали на хунну, хунну еще на кого-то, кто-то еще еще на кого-то, дело дошло до готов и алан, готы и аланы рванули кто куда, по головам свевам с бургундами, – ну и. А потом повторялось не раз. Да и ранее не единожды случалось, только известно меньше. Так всегда бывает. Чуя за спиной смерть, пичужка становится ястребом, остановить которого невозможно, и остается только бежать, в свою очередь, расклевывая тех, кто встал на пути, не догадавшись вовремя стронуться с места, тесня живущих дальше. Именно так случилось и в местах, где летом солнце не заходит, а зимой не показывается. Задолго, лет за сорок, до появления русских усиление в краю саха Деда Баджея, а затем и страшные походы Тыгына-мстителя, решившего извести тунгусов, едва не погубивших род Эллея под корень, взлохматили северо-восток Евразии. Тунгусы, хотя и парни не промах, столкнувшись с кангаласскими боотурами, сообразили, что мир изменился, после чего побежали на восток, не особо просчитывая, что и кто впереди. Создав своим бегством проблему соседям-охотникам (говорят, палеоазиатского корня, но это неважно), называвших себя «омок», что значит «особенные». Впрочем, впредь, дабы не путаться, будем называть их, как ныне заведено, юкагирами…

Закон жизни

Они, действительно, были не как все. Это факт. Совсем небольшой, – в лучшие времена, максимум 5 тысяч человек, – народец знал железо, имел «шонгар шорилэ» (что-то вроде письменности), а в сказаниях северных саха, саха-эвенков и тунгусов и поныне поминается с почтительным придыханием, как люди «гордые, веселые и опасные». Много позже, уже в XVIII веке, когда, – по словам их потомков, – «пришла пора бед, отнявших у нас даже имя», Иоганн Готлиб Георги, бывавший в их кочевьях, указывал, что «это и ныне еще нарочито знатный народ, кочующий в ближайших к северу якутских местах и около самого Ледовитого моря, в восточной стороне Лены, до самой Колымы». Спустя почти век то же самое подтверждал и Владимир Иохельсон, изъездивший всю тундру вдоль и поперек. «Вообще известно, – писал он, – что охотничьи племена воинственны и храбры, но юкагирские «тэнбэйе шоромох» («могучие мужи») славились на всем северо-востоке силой и ловкостью». По сей день в якутских сказаниях некоторые особо запомнившиеся ханичэ (военные вожди омоков) – вроде Юнгкебила и Халанджила, – считаются символом идеальных воинов. Их «бойкие парни», низкорослые, широкоплечие и очень прыгучие, умели уворачиваться от стрел, были очень сильны в рукопашной, легко шли один против троих или втроем на белого мишку, презирали оборону, предпочитая атаковать.