Тайная история атомной бомбы - Джим Бэгготт

Он стал подмешивать в электролит касторовое масло — из-за этого в системе накапливалось много пены, из-за чего работа стояла несколько часов, а иногда и дней. Временами вспенивание было столь сильным, что Бруну самому приходилось с ним бороться, чтобы избежать подозрений. Тогда Брун еще не знал, что не он один занимается на заводе саботажем такого рода. Другие рабочие подливали в электролит рыбий жир.

В апреле 1942 года завод встал, тяжелую воду не вырабатывали совсем. В мае количество элементов питания, необходимых для производства тяжелой воды, удвоили, но их включили в работу только к середине июня. Отсутствие какого-либо движения вперед было объяснено «несомненным пассивным сопротивлением» со стороны норвежских рабочих и инженеров завода.

Подготовка L–IV завершилась к концу мая. Испытательный реактор работал на порошкообразном уране, содержал около 140 килограммов тяжелой воды, весил почти тонну, имел сферическую форму с диаметром примерно 80 сантиметров и включал два концентрических слоя урана, разделенных тяжелой водой. Радиево-бериллиевый инициатор, заключенный в герметичную шахту, вставлялся в центр этой конструкции.

На этот раз можно было с уверенностью утверждать, что в машине происходит размножение нейтронов, показатель которого Гейзенберг и Депель оценили в 13 %: «Итак, нам, наконец, удалось сконструировать такой реактор, который производит нейтронов больше, чем поглощает». Предполагалось, что реактор, содержащий 10 тонн урана и 5 тонн тяжелой воды, позволит запускать самоподдерживающуюся цепную реакцию.

Встреча в Харнак-Хаус

Альберт Шпеер был главным архитектором Гитлера, пока не занял пост рейхсминистра вооружений и военной промышленности. Он сменил на этом посту Фрица Тодта, погибшего в авиакатастрофе 8 февраля 1942 года. На борту того злосчастного самолета должен был находиться и Шпеер, но он не полетел — решил немного поспать после изнурительной двухчасовой дискуссии с Гитлером, которая закончилась в три утра.

Из всех членов кабинета Гитлера Шпеер был, пожалуй, в наиболее близких отношениях с фюрером: их роднили общие интересы в архитектуре, и Гитлер всегда выказывал особое товарищеское отношение к Шпееру. Но поспешное (чтобы исключить кандидатуру Геринга, также желавшего получить эту должность) назначение Шпеера на второй по важности (после самого Гитлера) пост в кабинете перевело их отношения на качественно новый уровень. Шпеер, совершенно чуждый армии, промышленности и нацистской партии, никогда не служил, не стрелял из винтовки и вообще не имел дел с боевым оружием. Он возражал, что не подходит для такой работы, но Гитлер настаивал: «Я верю Вам, — сказал он. — Верю, что Вы справитесь. Кроме того, у меня все равно нет никого лучше».

В конце апреля 1942 года Шпеер провел одно из плановых совещаний с генералом Фридрихом Фроммом, руководителем армейского резерва, ответственным за военную подготовку и личный состав; совещание проходило за обедом в отдельном кабинете ресторана Хорхера в Берлине[79]. Фромм отметил, что в данный момент единственный способ выиграть войну — применить новое оружие, и что он уже консультировался с группой ученых, работающих над оружием, которое могло бы «стирать с лица земли целые города».

Незадолго до этого Геринг издал декрет, запрещающий инвестировать средства в исследовательские программы, которые дадут результат только после войны. Шпеер, принявший к сведению аргументы Фромма и получавший из других источников все новые жалобы о том, что исследованиями в области ядерной физики пренебрегают, решил обсудить проблему непосредственно с Гитлером. Во время встречи 6 мая Шпеер предложил Гитлеру поставить Геринга во главе Имперского исследовательского совета, чтобы подчеркнуть важность этой организации. Геринг получил должность 9 июня.

Шпеер назначил на 4 июня совещание в Харнак-Хаус с участием физиков. Кроме самого Шпеера на совещании должны были присутствовать Фромм; подчиненный Фромма генерал Эмиль Лееб; глава Управления армейского вооружения, начальник Управления военно-морских вооружений Верховного командования ВМФ адмирал Карл Витцель; статс-секретарь министерства авиации, фельдмаршал Эрхард Мильх. Получилась своего рода аудиенция с высшими военными чинами, которую Имперскому исследовательскому совету не удалось собрать в феврале. Несомненно, эта аудитория оказалась самой высокопоставленной из всех, к кому когда-либо обращались немецкие физики-ядерщики.

Гейзенберг прервал в Лейпциге работу над L–IV, который все еще находился в цистерне с водой, и отправился в Берлин. Среди физиков, прибывших на собрание, были Арденне, Дибнер, Ган, Гартек, Ханс Йенсен, Фриц Штрассман, Вайцзеккер и Вирц. Всего в Харнак-Хаус, в лекционной аудитории имени Гельмгольца не без труда разместились около 50 человек. Гейзенберг прочитал новую популярную лекцию, но она несколько отличалась от той, которую он приготовил в феврале. Слушатели были военными, и это означало, что неизбежно затронут вопрос о бомбе. Гейзенберг пустился в описание возможностей боевого применения ядерного распада уже в самом начале лекции. Некоторые из присутствующих впервые услышали о такой возможности, их реакция в точности походила на реакцию слушателей доклада, сделанного девятью месяцами ранее в американском комитете по вопросам использования урана, когда Олифант произнес слово «бомба» без всяких обиняков.

«Учитывая то, чего мы уже достигли, — говорил Гейзенберг, — в частности сконструировали урановый реактор, вполне вероятно, что мы сможем пройти по пути, предложенному фон Вайцзеккером, к взрывчатому веществу, в миллион раз мощнее тех, что доступны сейчас».

В ответ на вопрос, сколько понадобится нового взрывчатого вещества, чтобы разрушить целый город, Гейзенберг ответил «кусочек размером с ананас». Он особо отметил, что теоретически для разработки немецкой атомной бомбы препятствий нет, но технически на ее создание уйдет минимум два года. Он считал, что, даже если американцы активизируют свою ядерную программу, они не смогут сделать атомную бомбу раньше 1945 года.

Шпеер настойчиво требовал примерно оценить бюджет дальнейших разработок; немецкие физики, как и их американские конкуренты двумя годами ранее, затруднились дать ответ на этот вопрос. Вайцзеккер называл сумму в 40 000 рейхсмарок, очень значительную по меркам университетских исследовательских проектов. По меркам же проектов военных заявленный бюджет был даже жалок. «Он назвал такую смехотворную сумму, — вспоминал Мильх впоследствии, — что мы со Шпеером переглянулись. Нам оставалось только покачать головами — настолько простодушны и наивны были эти люди». Мильх остался не в восторге. Всего через две недели он дал санкцию на серийное производство первого Vergeltungswaffe, или «оружия возмездия», — летающих бомб V-1.

После собрания Гейзенберг сидел за обедом рядом с Мильхом. Он попросил генерала честно признаться, каков, по его мнению, исход войны. У Мильха непроизвольно вырвалось, что в случае поражения им всем придется принять стрихнин, но он быстро взял себя в руки и изложил Гейзенбергу линию партии и стройные планы Гитлера. Когда Гейзенберг после обеда задал тот же вопрос Шпееру во время экскурсии по лабораторным корпусам, Шпеер ему не ответил. Он просто смерил Гейзенберга взглядом, а потом пошел дальше, как будто вопроса и не было. Гейзенберг истолковал это как молчаливое признание, что ответ давно известен, но озвучивать его нельзя.

Шпеера очень прельщала возможность овладеть ядерной мощью, его нисколько не смущало «простодушие» физиков. После собрания он настоятельно потребовал информировать его о том, что потребуется для работы, какие материалы и суммы денег нужно дать авансом для продвижения ядерной программы. Фромм предложил отозвать из действующей армии несколько сотен научных работников, которые могли бы работать ассистентами. Это был поистине последний шанс физиков. Наступал момент истины.

Скорее всего, запрос на больший бюджет (сотрудники, деньги, материалы) был бы удовлетворен. И необязательно направлять все средства на бомбу — можно заняться и реактором, в котором для бомбы создавалось бы ядерное горючее. В итоге, тщательно все взвесив, физики запросили 350 000 марок (около 80 000 долларов), превысив имеющийся бюджет ядерной программы только на 75 000 марок.

Шпеер получил следующее письмо:

Вместо того чтобы ограничиться столь скромными запросами для таких исключительно важных работ, я предложил увеличить финансирование до 1–2 миллионов марок и пропорционально количество материалов. Но, несомненно, это максимальные вложения, и, так или иначе, у меня сложилось впечатление, что атомная бомба не сможет значительно повлиять на ход войны.