Воровская трилогия - Заур Зугумов

Так почти незаметно пролетели три месяца, приближались два важных для меня события: это освобождение Валеры и буквально через несколько дней должен был наступить день рождения моей принцессы.

За Харитошей мы поехали почти всей бригадой, дома остался только старый Чуст. Воровское братство, как я писал, было дружно и свято, достаточно было моего рассказа о наших злоключениях, и все уже считали Валеру своим братом. Так что встретили мы его и привезли в Махачкалу, как и подобает, чисто по-жигански, а родители мои отнеслись к нему как к родному сыну, равно как и Оля тут же признала в нем брата. Надо отдать должное моему корешу, он заслуживал уважения и внимания. В общем, считайте, весь март мы кайфовали, а в начале апреля проводили Харитошу домой. Выглядел он уже как новый рубль, при полном прикиде, отдохнувший и довольный. Мы даже о его бабушке не забыли, такой огромный платок ей купили, что, если его разрезать, запросто хватило бы четырем женщинам. Я обещал, что летом, даст Бог, приеду с корешами в златоглавую, и, передав привет нашим товарищам, мы простились как родные братья. И уже через несколько минут паровоз, тяжело пыхтя и выпуская тучи пара, увозил моего кореша домой.

В моем повествовании постоянно приходится нарушать хронологию, для того чтобы объяснить читателю ту или иную ситуацию: нравы, быт как преступного мира, так и общества в целом, да и массу других деталей, без которых очень трудно будет понять отдельные главы этой книги. Поэтому я просил бы читателя быть немного терпеливым.

В те времена, о которых я пишу, в заключении молодежь делала себе татуировки. Это считалось признаком хорошего тона у малолеток, особенно в ходу была решетка, переплетенная колючей проволокой, за нее ухватились две руки в кандалах, на этом фоне роза и надпись: «Цени любовь и дорожи свободой». Рисунок был впечатляющий, да и надпись нравилась юным зекам, ведь, безусловно, кто-то в этом возрасте уже успел кого-то полюбить, а тут нежданно-негаданно – тюрьма, как не сокрушаться и не проклинать всех и вся, кроме конечного, истинного виновника своих бед и страданий – самого себя. И все это потому, что в этом возрасте человек еще почти не способен анализировать свои поступки, а тем более делать соответствующие выводы из свалившегося на него горя. А ведь именно в этом возрасте молодежь должна понимать настоящее значение таких слов, как эти, либо кто-то из взрослых должен объяснить им их суть, чтобы впоследствии не знать, что такое тюрьма и вообще преступный мир. Поэтому ценой любви должна быть всегда сама любовь, а она не способна толкнуть на дурной поступок – это аксиома. Что же касается свободы, то ею нужно дорожить всегда и везде ради той же любви, ради самой свободы, как таковой, ради того, чтобы никогда не узнать и не увидеть всю мерзость тюремного бытия, как те, кто завязал в болоте, кто не в силах был совладать с собой перед теми искушениями, которые поначалу жизнь предоставляла нам во всех своих радужных красках, как бы испытывая нас, чтобы затем повергнуть искушенного в земной ад, название которому – тюрьма.

Глава 4. Сема Чуст

К сожалению, сколько помню себя, всегда и везде меня считали лучшим из карманников. Хоть это высказывание звучит не очень-то скромно и, наверно, режет слух любому честному человеку, но было именно так. Я не знаю, откуда взялись у меня такие способности, может, от кого-то из прошлой жизни, но вот откуда пошло мое прозвище, помню хорошо.

Воровали карманники в основном бригадами. То есть собирался коллектив с почти равными способностями в своем ремесле. Основой бригады был втыкала, человек, который умеет лучше других членов данного сообщества извлекать содержимое карманов, сумочек и прочих тайных мест, куда люди обычно прячут деньги, золото и другие ценности. Остальные исполняют функции ставщика, человека, который старается любыми путями подвести объект, чтобы тому, кто втыкает, легче было извлекать содержимое карманов. Далее идет тот, кто на отводе, он старается отвлечь как потерпевшего, так и любого другого, кто слишком любопытен. Ну и, наконец, тот, кто на пропуле, ему втыкалы тихонько передают украденное, чтобы он мог незаметно уйти с ним либо просто отойти в сторону. Все понимают друг друга по взглядам, разговаривают глазами, в «работе» все равны, так же как и в жизни. Единственная и не особо значительная привилегия предоставляется тому, кто водит бригаду, – обычно это человек старше всех по возрасту, опытнее других.

Нас было пятеро, самым младшим был я, все же остальные были самое малое на 15 лет старше меня. Самым старым был Чуст – он и водил бригаду. Это был типичный представитель рода иудеев – чуть выше среднего роста, тонкий, но крепкий, черная борода и усы тщательно пострижены. На широком волевом лице с несколько выдающими скулами лежал отпечаток многих страданий, однако глаза под припухшими веками плутовски поблескивали. Но главной особенностью этого человека были его руки, точнее, ладони рук, они были вывернуты почти наоборот, он таким и родился. И вот этими руками он умудрялся вытворять невероятные чудеса – никогда в жизни я не встречал человека, который мог бы сделать что-либо подобное. Это был, пожалуй, своего рода иллюзионист, равных которому я не знал, да и по сей день не знаю, хоть давно порвал со своим воровским прошлым. Как-то раз, еще до того как мы стали вместе красть, он сказал мне: «Ты не по годам способен, Заур, и во многом превосходишь остальных, и я знаю, что говорю тебе это не первый. Но запомни, лишь тогда ты станешь профессионалом, когда сможешь делать то, что своими руками делаю я». Надо учитывать, что воровство считалось одним из доходных «ремесел» того времени, а любой из моих сверстников-«коллег» пытался превзойти другого во всем, что касалось мастерства ловкой добычи денег. И на тот момент, о котором пишу сейчас, мало того что я демонстрировал старым ширмачам свои недюжинные способности, я еще кое в чем умудрился превзойти даже своего учителя. Но для того чтобы тебя считали профессионалом своего дела, этого все же было мало. Нужно было еще и хорошо работать письмом, то есть уметь работать мойкой-лезвием, а это действительно было целое искусство, которое требовало постоянных тренировок. Для того чтобы научить красиво, а главное – незаметно украсть, вешали на чучело колокольчики, чтобы по звону определять нерадивость ученика. Для меня это был уже пройденный этап. Достаточно представить себе несколько такого рода картин, чтобы определить сложность, ловкость и почти ювелирное мастерство работы письмом. Женщины в то время прятали деньги в основном в чулки, затем резинкой их перетягивали, либо в лифчик, это считалось кладовыми за семью печатями. И вот в автобусе или в толпе нужно было так тихо вырезать деньги, чтобы ненароком не задеть тело и чтобы потерпевшая не почувствовала даже малейшего прикосновения, ибо эти места, с позволения сказать, одни из самых интимных у женщин и очень чувствительных. Про мужчин я не говорю. Им вырезали карманы рубашек, брюк, галифе, для ширмачей-писак фантазии не было предела, лишь бы красиво утащить деньги. Думаю, читатель согласится, что умение так ловко орудовать как пальцами рук, так и лезвием дано не каждому, и даже тем, кто обладал этим талантом, все же следовало постоянно учиться, так как каждый раз приходилось совершенствовать свое ремесло. Люди старались прятать свои деньги подальше от воров, а милиция решила ужесточить закон по отношению именно к писакам. За использование лезвия статья 144 уже трактовалась как применение технических средств, давали сразу 4-ю часть, и срок мог быть от 4 до 10 лет. Но и мы не дремали, решив полностью исключить лезвие из своего арсенала, а заменили его монетой. Брали двадцатикопеечную монету, оттачивали полукругом до толщины лезвия и смешивали с остальной мелочью, бросая ее в карман. Работать письмом с лезвием было само по себе сложно, ну а с монетой было еще сложнее и требовало дополнительных навыков. Но зато того, кто владел этим мастерством, уважали и чтили в любой воровской среде, уже не говоря о том, как его почитали «коллеги», – это был профессионал. Далеко за пределами своей вотчины воры знали друг друга, а особенно карманники, потому что, как только начиналась весна, они уезжали на «гастроли» и почти до самой осени странствовали по стране, общаясь друг с другом, узнавая что-то новое и полезное для себя. По приезде в какой-нибудь город, прежде чем идти воровать, они ехали на «малину», чтобы повидать людей, пообщаться, да урок в курс дела поставить, что прибыла бригада ширмачей. Такие «малины» были в каждом городе. В Махачкале, как я писал ранее, это была Биржа, в Нальчике – Колонка, в Грозном – Шидовка, в Пятигорске – Горпост, в Орджоникидзе – Малаканка, в Баку – Кубинка, в Ростове – Вагонка, в Одессе – Молдаванка. В общем, в каждом городе были свои излюбленные места, где собирались и коротали время представители преступного мира.