Медный кувшин старика Хоттабыча - Сергей Обломов

И тотчас же на хромокей окружавшего его пространства подали другую картинку: со всех сторон теперь его окружало небо, а под ногами пружинили белые тучки. Оказалось, что по ним можно ходить.

Но не успел он сделать и шага, как на него набросился голубь — прямо в лицо, отчаянно и яростно бия его крыльями по щекам.

— Змий, — кричал голубь. — Изыди, змий зеленый!

— Ты чего, с бодуна, что ли? — отмахивался Гена от голубя. — Или тебя белка крутит? Отвали!

Голубь перестал его бить и начал кружить над головой, пытаясь, очевидно, какнуть.

— Ты на белку не кивай! — вопил голубь, хлопая крыльями. — Ты мое яйцо украл?!

— Какое еще яйцо?

— Живое! Мое единственное, мое первое яйцо! Сожрал уже, змей?!

— Ничего я не крал, — возмутился Гена. — И никакой я не змей.

— А кто же ты?

— Да чего вы все докопались с дурацкими вопросами?! Не брал я твоего яйца, понял? Не брал. Отстань.

— А где же оно тогда, а?

— А я почем знаю! В лесу где-нибудь, наверное. Чего ты вообще здесь делаешь? Голубям выше облаков летать не положено. Как ты сюда попал?

— И правда. — Голубь на мгновение замер в воздухе, перестав хлопать крыльями, и заложил вираж, быстро крутя вправо-влево маленькой головой. — Чего это вдруг я?

И исчез.

Гена некоторое время послонялся по пустынному небу в одиночестве, а потом вдруг неожиданно напоролся на странную картину. На небе стояла большая двуспальная кровать, упираясь короткими толстыми ножками в пенящиеся облака. На серо-голубом белье постели этой кровати лежал на животе писатель — в одежде, но босиком — и что-то печатал в стоявший перед ним здесь же, в постели, серый ноутбук.

«Бред какой-то, — подумал Гена отчетливо и ясно — почему-то впервые за все это время. — Я сплю, наверное, и, значит, сейчас проснусь».

— Ни фига ты не спишь, — неожиданно сказал писатель, поворачиваясь к нему. — И потому — не проснешься. У меня соглашение с издателем — никаких снов. Ну не любит он, когда в тексте сны. Вернее, когда во сне — события. Понятно?

— Понятно. А я-то тут при чем? — удивился Гена.

— А ты здесь вообще ни при чем, — успокоил писатель, — ты просто глючишь, вот и все. Обожрался грибов, вот тебе и мерещится всякая ерунда прикольная. Скажи еще спасибо, что я тебе сам в себе явился, а не в виде какого-нибудь Змея Горыныча.

— Спасибо, — сказал Гена.

— Пожалуйста, — ответил писатель. — Ну, еще чего-нибудь скажи.

— Чего сказать-то?

— Достаточно. Пока.

— Чего — пока?

— «Пока» значит «до свидания». До свидания?

— До свидания, — подтвердил Гена. Не желая, однако, потакать писательскому хамству, он спросил: — А ты, вообще-то, чего здесь делаешь?

— В облаках витаю, разве не видишь?

— Вижу. А зачем?

— В облаках витают не зачем, а почему.

— Ну и почему?

— Потому что книжку пишу, разве непонятно?

— Понятно. И про что ты пишешь?

— Я уже говорил. Про Зазеркалье.

— Как это?

— Простой пример. Человек покупает квартиру в Париже. Обыкновенный бывший советский человек покупает небольшую многокомнатную квартиру в Париже. А поскольку дела его требуют постоянного напряженного присутствия в Москве, где он, собственно, и живет, и заниматься этой квартирой ему некогда и неинтересно, его жена ведет весь ремонт, дизайн, покупку мебели и всякую прочую хлопотную деятельность. При этом она лично делает эскизы интерьеров, что, безусловно, характеризует ее как весьма творческую натуру. И вот дело доходит до зимнего сада. Она рисует пальмы в кадках, растения там всякие и цветы; а еще рисует рояль, потому что конфигурация помещения очень удобна под рояль — там как раз такой полукруглый выступ, что рояль, не занимая много полезного места, вписывается вдоль стены своим элегантным вырезом просто идеально. Рисует она, значит, рояль и отдает эскиз дизайнеру. Тот смотрит на пальмы, смотрит на рояль и говорит, что, дескать, пардон, мадам, пальмы будут на следующей неделе, а с роялем — обломайтесь. Она, типа: что за фигня? А он поясняет, что обычно у роялей эта выемка, которая по ее замыслу вдоль стены, находится не с левой стороны, как у нее нарисовано, а с правой. Она, естественно, отвечает, что «как обычно» ее мало интересует и что ей нужен рояль с выемкой, как нарисовано, а детали ее не волнуют. Закажите, дескать, если в продаже нет. Дизайнер попался упертый — понятное дело, он же француз. Наш бы даже переспрашивать не стал, а этот — за правду: мол, если мадам так желает, то он, конечно, закажет, что, конечно, будет стоить дороже, но все дело в том, что… А она как услышала про «дороже», чуть не ногой топнула — давай ей левосторонний рояль, и все тут. И больше она ничего слышать не желает. Сделали ей такой рояль. Прикинь, прикол.

— В чем прикол-то?

— Так на нем же играть нельзя!

— Почему?

— Да потому что у роялей эта выемка — она не просто так. Она потому, что струны разной длины. И в таком зеркальном рояле клавиатура — тоже зеркальная.

— Ей-то что. Он все равно для мебели.

— Думаешь, для мебели? Я так полагал, что они людей собирались приглашать правильных на тусовки, музыкантов всяких. А тут — леворукий рояль. И приглашать им придется только левшей. И то только самых упертых — тех, которые на таких роялях учились. Зазеркалье. И леворукость. Все, что нас окружает там, внизу, на родине, — это такая неправильная проекция того, что здесь. Как леворукий рояль. Простой пример?

— Простой. Это из твоей книжки?

— Это из нашей жизни. Я его использовал, чтобы опустить тебя на землю. А в книжке он теперь тоже есть, потому что по теме. Я как раз не знал, куда вставить. А тут ты, со своими грибами.

— Так ты сейчас про это пишешь?

— Нет, сейчас я собираюсь процитировать одну цитату. Перевод с английского Сергея Кладо, который цитирует Пола Остера, который цитирует Чарлза Доджсона. Это разговор главного действующего лица с главным героем. Послушай:

'Humpty Dumpty: the purest embodiment of the human condition.Listen carefully, sir. What is an egg? It is that which has not yet been bom. A paradox, is it not? For how can Humpty Dumpty be alive if he has not been bom? And yet, he is alive — make no mistake. We know that because he can speak. More than that, he is a philosopher of language.

"When /use a word, Humpty Dumpty said, in rather a scornful tone, it means just what I choose it to mean — neither more or less.

The question is, said Alice, whether you can make words mean so many different things.

The question is, said Humpty Dumpty, which is to be master — that's all'".

'Lewis Carrol!'.

' Through the Looking Glass, chapter six'.

'Interesting'.

'It's more than interesting, sir. It's crucial. Listen carefully, and perhaps you will leam something. In his little speech to Alice, Humpty Dumpty sketches the future of human hopes and gives the clue to our salvation: to become masters of the words we speak, to make language answer our needs, Humpty Dumpty was a prophet, a man who spoke truths the word was not ready for'.

'A man?'

'Excuse me. A slip of a tongue. I mean the egg. But the slip is instructive and helps to prove my point. For all men are eggs, in a manner of speaking. We exist, but we have not yet achieved the form that is our destiny. We are pure potential, an example of the not-yet-arrived. For man is fallen creature — we know that from Genesis. Humpty Dumpty is also fallen creature. He falls from his wall, and no one can put him back again — neither the king, nor his horses, nor his men. But that is what we must all strive to do. It is our duty as human beings: to put the egg back together again. For each of us, sir, is Humpty Dumpty. And to help him is to help ourselves'.

'A convicting argument'.

'It's impossible to find a flaw in it'.

'No cracks in the egg'.

'Exactly'.

— Шалтай-Болтай — это чистейшее воплощение человеческого состояния. Слушайте внимательно, сэр. Что есть яйцо? Это есть что-то, что еще не родилось. Парадокс, разве нет? Ибо как Шалтай-Болтай может быть жив, если он еще не родился? Л в том, что он живой, не может быть и тени сомнений. Мы это знаем потому, что он говорит. И даже более того — он философ языка.

"Когда я употребляю слово, — сказал Шалтай-Болтай довольно презрительно,

— оно означает только то, что мне от него требуется, — не больше и не меньше".

«Вопрос в том, — сказала Алиса, — возможно ли заставить слово обозначать столько разных вещей».

«Вопрос в том, — сказал Шалтай-Болтай, — кто хозяин, вот и все».

— Льюис Кэрролл.

— «Алиса в Зазеркалье», глава шестая.

— Интересно.

— Более чем интересно, сэр. Это существенно. Слушайте внимательно, возможно, вы кое-что узнаете. В своей небольшой речи к Алисе Шалтай-Болтай делает набросок будущих человеческих надежд и дает ключи к нашему спасению: стать хозяином слов, чтобы язык отвечал нашим чаяньям. Шалтай-Болтай был пророком, то есть человеком, изрекавшим истину, которую человечество было не готово принять.

— Человеком?

— Простите. Случайно с языка сорвалось. Я имел в виду — яйцом. Впрочем, это значимая оговорка, она помогает доказать мою точку зрения. Ибо все люди есть в определенном смысле яйца — в том, как они используют речь. Мы существуем, но мы еще не достигли предназначенной нам формы. Мы — чистые зародыши самих себя, пример не-прибытия. Ибо человек есть падшее существо по Книге Бытия. Шалтай-Болтай — такое же падшее существо. Он пал со стены, и никто не в силах помочь ему собраться — ни король, ни вся его конница, ни вся его рать. Но это именно то, что нам всем предстоит сделать. Наш долг, как человеков, — собрать яйцо воедино. Ибо каждый из нас, сэр, — Шалтай-Болтай. И помочь ему — значит помочь себе.