У всех разные игрушки - Дмитрий Бондарь

Мне вежливо кивали, улыбались, но узнать мое мнение никто не спешил. Впрочем, своего они не скрывали и мне было важно только это.

Докладчик выступал за докладчиком, мелькали цифры, графики, в руках появлялись и исчезали толстые проспекты презентаций, и я постепенно понимал, что каждый из них настаивает на необходимости скорейшего объединения Европы в некое общее экономическое пространство на основе Брюссельского договора, единой валюты, единого таможенного пространства и единого правительства. В прессе мне уже приходилось видеть пространные статьи на эту тему, но только здесь я понял, что о будущем объединении говорят как о деле уже решенном. Более того, каждый второй из выступавших считал неизбежностью включение в этот Союз тех стран, что еще были в сфере влияния Москвы – Польши, Румынии, Чехословакии, Венгрии, Болгарии.

– Вы же здесь впервые? Что вы обо всем этом думаете? – наклонился ко мне сосед, представительный щекастый и лысый очкарик, выступавший утром с речью о необходимости создания Пиренейского коридора.

Его звали Висс Деккер и возглавлял он голландскую Phillips. А на коленях у него лежала толстая брошюра его доклада с говорящим названием "European Round". Говорил на английском он не очень чисто, но компенсировал это быстротой и активной жестикуляцией.

– Что об этом говорят политики? – не очень-то любезно я ответил вопросом на вопрос. – Ведь это им предстоит ставить подписи на договорах?

– А что они могут говорить? Разве у них есть выбор? Они хотят снова быть избранными, а для этого они должны показать людям, что реально работают. Нужен какой-то успех. И объединение Европы в общий рынок – от Португалии и Исландии до Кипра и Финляндии сулит неплохие прибыли.

– Кому? Разве государства что-то получат от беспошлинного перемещения товаров и капиталов через границы?

– Нам, сэр Майнце! Нам! – у голландца было отличное настроение. – Мы сможем разделить труд между всеми странами-участницами. В Польше будут выращивать картошку, а в Италии машины. В Париже – создавать парфюм и строить самолеты, а в Цюрихе шоколад! Повсюду одна цена и повсюду одни правила! А если это хорошо для нас, то это хорошо для государств. Они получат увеличившиеся налоги, новые рабочие места, ускорение обращения товаров и денег. Нам нужно перезапустить европейскую экономику, пока она не захлебнулась. Разве это не достойная цель?

В последние годы таких разговоров ходило много – в газетах, с трибун на собраниях партий, с университетских кафедр звучали похожие речи, но я не думал, что вопрос уже настолько глубоко проработан и имеет такое количество поклонников.

– Не разделяю вашего оптимизма, – сказал я. – Это только у мистера Рикардо в книжке существуют страны, где выгодно производить бананы, и другие, которым выгоднее производить трактора. Только в теории, обмениваясь этими товарами, обе страны богатеют. В реальности все иначе. В реальности одни богатеют быстрее и постепенно разоряют других. И я вижу уже сейчас трудности вашей европейской интеграции. Сильные государства через какое-то время полностью подчинят себе слабые и на этом все закончится. В ближайшей перспективе вы получите больную Европу, с очень неравномерным распределением доходов. Будут очень богатые страны и очень бедные, причем у вторых не будет даже призрачного шанса выбраться из перманентного банкротства. И когда завершиться последний цикл приватизации в обнищавших странах, когда они продадут последний клочок земли чтобы расплатиться по долгам, начнется обратный процесс – раскол единой Европы. Только он будет совсем нецивилизованным – кровавым и грязным. Браки заключаются по любви, разводы случаются от ненависти.

Голландец меня внимательно слушал и не спешил вставлять свое слово. Я набрал в грудь побольше воздуха и продолжил:

– У меня есть маленькая Андорра, не очень-то предназначенная для свободной конкуренции, практически лишенная полезных ископаемых и не обладающая никаким производственным ресурсом. В горах трудно строить дороги и тянуть линии электропередач. У нас в избытке только камни и небо. А всего остального – мало. А вы предлагаете мне поучаствовать в конкурентной борьбе с Рурской областью? Лет через десять после начала такой конкуренции у меня в стране останутся всего лишь два человека – я и мой премьер-министр. Даже жена меня бросит, потому что мне нечем будет заплатить за ее булавки. И не помогут никакие представители в Брюсселе, потому что никому и в голову не придет реально помогать слабому. Рынки так не работают.

– Выживает сильнейший, не так ли? – мистер Деккер постучал ногтем по брошюре. – Но вы слишком много думаете о маленькой Андорре. А правда состоит в том, что если мы не научимся жить в Европе вместе, не сумеем наладить внутреннюю кооперацию, то лет через двадцать нас сожрут внешние силы. И от этого никуда не деться. И выбор прост – либо мы начинаем конкурировать с остальным миром, по мере сил помогая друг другу, либо делаем это каждый в одиночку. Но в таком случае наши шансы для выживания значительно ниже. И… могу вас заверить, что умереть мы никому не позволим. Вот здесь у меня приведены расчеты, – голландец быстро нашел нужную страницу в своем докладе, – и они упрямо говорят, что только на одной конвертации валюты мы теряем около полутора процентов прибыли каждый год. Переводя марки в лиры, а фунты во франки, мы теряем деньги. Их зарабатывают банки и распределяют между своими акционерами в Лондоне, Нью-Йорке, Сингапуре. И так происходит со многим, не только с валютой. Старые границы мешают Европе развиваться. Это понятно уже всем, кто здесь находится.

Мистер Деккер сделал широкий жест рукой, охватывая всю аудиторию.

– Нам нужно мобилизоваться, чтобы успевать за Америкой и азиатскими тиграми, иначе мы останемся на задворках цивилизации. Чтобы конкурировать с SONY, моей компании нужен дешевый доступ ко всем ресурсам Европы и тогда мне не придется принимать тяжелых решений о закрытии заводов в Германии или Франции. Все просто: наши компании созданы для того, чтобы получать прибыль. Но нынешние правила, сложившиеся на европейском рынке, не позволяют нам этого делать. Пошлины, страховки, налоги – мы едва сводим концы с концами. На вложенный в производство фунт мы имеем два пенса прибыли. Японцы с того же фунта имеют пятнадцать пенсов. Если политики в ближайшие годы не пойдут по предложенному нами пути объединения, мы просто будем вынуждены перенести свои мощности из Европы в Азию и Южную Америку, чтобы снизить текущие издержки. Альтернатива – разорение.

С такой точки зрения на проблему я еще не смотрел. Мне казалось, что европейская промышленность достаточно крепко стоит на ногах и не нуждается в каких-то специальных мерах. Но вот передо мной сидел один из столпов этой промышленности и он был убежден, что внутренние европейские границы мешают бизнесу. А вокруг нас с ним находилось еще с полсотни человек, руководящих восемьюдесятью процентами промышленного производства Европы, и все они считали, что мистер Деккер прав.

– Знаете, – продолжал голландец, – в этой ситуации нам нужно использовать любой доступный ресурс, чтобы стать победителем в гонке. В Америке сложился постоянный институт общения власти и бизнеса – лобби, но нам в Европе такой институт пока что просто не по карману. Даже такие большие фирмы как моя, не могут себе позволить услуги разных лоббистов отдельно в каждой европейской столице. Вот если бы у нас был общеевропейский центр принятия решений, где-нибудь в Брюсселе, то, думаю, власть лучше бы понимала, что нужно бизнесу, а бизнес мог бы успешнее помогать власти.

– Вы желаете узаконить коррупцию? – для законопослушного европейца его пассаж о необходимости создания лобби выглядел странным.

– Что вы говорите?! При чем здесь коррупция? Просто и нам и правительству нужна обратная связь, и нужно, чтобы она работала хорошо. Нам нужен инструмент влияния на избранных электоратом краснобаев-бюрократов, профессиональных политиков, всяких социалистов-зеленых-консерваторов, иногда всерьез считающих, что только на них держится благополучие Европы. Понимаете?

Я пожал плечами, уходя от точного ответа. Потому что еще не успел обдумать все открывающиеся возможности. В самом деле, в Европе среди правящих классов сложилось какое-то условное разделение на политиков и бизнесменов. И эти два крыла реальной власти редко пересекались. Это в Штатах человек мог быть сегодня вице-президентом банка, а завтра возглавить министерство здравоохранения, чтобы через год прыгнуть в кресло Председателя Совета Директоров нефтяной компании и еще через год избраться в Конгресс от Небраски. Здесь же все еще происходило достаточно патриархально: у политиков были свои круги, у бизнесменов свои. И редко кому удавалось, как в Штатах быть одновременно и политиком и бизнесменом.