Аванпост - Енё Рейто

— Правильно! — загудели легионеры.

— Жандармы тоже на нашей стороне! Только трое из них, — продолжал Хильдебрант, — отказались присоединиться.

Дюжий сержант Бенид Тонгут стоял в гуще мятежников. Все стали хлопать его по плечу. Барбизон с горящими глазами на бруствере потирал руки.

— Пока я не вернусь, сохраняйте порядок! Если через час меня не будет, значит, со мной расправились. Тогда никому не давайте пощады! — закончил Хильдебрант свою речь и решительным шагом направился к главному корпусу.

Солдаты зашумели.

…Когда грянул первый выстрел, Латуре и Батиста были на лестнице, ведущей к канцелярии. Фельдфебель выхватил револьвер. Батиста тоже. Но тут кто-то прыгнул на них со спины — и они остались без оружия. Перед фельдфебелем стояли Голубь, Троппауэр, Шполянский и Надов.

— Связать! — отдал команду Голубь. — Приступай, Шполянский!

Поляк достал веревку и повернулся к бессильно клянущему их Латуре,

— Вы позволите?… — вежливо осведомился он и с легко объяснимой ловкостью крепко связал фельдфебеля. Затем подступил к Батисте, словно желая пригласить его на танец. — Можно?…

И прежде чем итальянец успел выразить свое несогласие, он был уже связан. Пленников оттащили в туалет.

— Спокойно, дедуля, — уговаривал Латуре Голубь, — все будет в полном порядке, я хороший мальчик и позабочусь о вас. Вот только складируем вас ненадолго.

— Знаете, Аренкур, — презрительно сказал фельдфебель, — до сих пор я думал, что вы просто недисциплинированный и самонадеянный тип. Я даже жалел вас, когда вы мучились в «петле». Но теперь я вижу, что вы самый обыкновенный предатель, подлый и трусливый, и я раскаиваюсь, если когда-нибудь сказал вам хоть одно доброе слово.

— Ворчи-ворчи, старый. Я все равно знаю, что ты питаешь ко мне слабость. Можешь не отвечать, Голубь — хороший мальчик, он любит дяденьку фельдфебеля. Тронулись, дети мои.

И они пошли в спальню. Здесь под предводительством Пилота собрался отряд Аренкура: Минкус, Главач, Рикайев и еще восемь надежных человек.

— Дети мои! Мы поступаем в распоряжение майора Главача. Сейчас мы спустимся вниз и сделаем вид, что примкнули к бунтовщикам. А сами взломаем погреб, и пусть все хоть зальются ромом или чем там еще.

— Верно! — с воодушевлением воскликнул Главач.

— Вперед! — подал команду Голубь, останавливая кинувшегося к двери Главача. — Вам лучше не выходить. Нельзя рисковать вашей жизнью. Для этого есть рядовые…

— Но если достанут ром… — разочарованно замямлил тот, — я хотел бы быть с вами…

— Я понимаю, что вы готовы героически повести нас за собой, но мы отвечаем за вашу жизнь, господин майор. Пошли, ребята! — Голубь отстранил Главача и запер дверь.

Сапожник в растерянности уставился перед собой; потом возмутился:

— Хорошенькое дельце! Я придумал про ром, и мне же ничего не дают… Свинство!

Но делать было нечего…

Голубь между тем произнес на лестнице маленькую речь:

— Солдаты, если кто из вас выпьет хоть каплю, тот, считай, растоптал свою воинскую честь, и клянусь, я пристрелю того на месте.

— К чему эта мелочность, — прогудел Троппауэр, — уж один-то стаканчик…

Но Голубь так на него посмотрел, что он сразу замолк. На улице они с разбегу врезались в беспокойную толпу солдат.

— Ура! — крикнул Голубь. — Свобода! По домам, ребята! Не будем ждать, пока откроют воду, пошли промочим горло! В погребе есть ром! Разве мы не заслужили пары глотков после стольких мытарств?

— Верно! — подхватил Троппауэр.

— Верно! — загалдели многочисленные выпивохи. Через минуту погреб был взломан.

В бочки вонзились штыки, топоры, у кого что нашлось. И мигом во все стороны устремились потоки рома, кругом хохотали, что-то выкрикивая.

— Ого! Да это виски, — пробормотал кто-то, и все сгрудились вокруг него, как бараны…

Вскоре и гармошка запиликала…

— Что здесь происходит?! — крикнул с лестницы Адрогопулос.

«Это опасный человек. Он давно шепчется с Пенкрофтом», — промелькнуло в сознании Голубя.

— Солдаты! — испуганно вопил грек. — Нельзя напиваться! Тогда всему конец…

Шатаясь, будто пьяный, Голубь подошел к нему…

— Ты чего лезешь?… Иди лучше выпей с нами… Ты, что ли, будешь здесь приказывать… командир нашелся… На, пей…

Грек в сердцах отстранил стакан, на что Голубь истошно завопил:

— Ах, ты драться! Убью, собака!

И пока грек не пришел в себя от изумления, ведь он и не думал драться, Голубь так саданул его в живот, что тот сперва повалился навзничь, а потом, как на санках, съехал в погреб. Но стоило ему вскочить, как на него обрушился очередной свистящий удар. Голубь понимал, что Адрогопулос все может испортить. От него необходимо избавиться!

Легионеры решили, что это обычная драка, и, гогоча, обступили дерущихся.

Неожиданно грек схватил соперника в охапку. Голубь не без тревоги почувствовал, что перевес на его стороне: руки у борца были словно из мрамора. Удар снизу в подбородок — и у Голубя потемнело в глазах. Он вслепую ответил хуком. К счастью, попал. Грек покачнулся… Привалился на секунду к бочкам, готовясь к прыжку. Его бородатая физиономия исказилась злобной гримасой и…

С самого верха пирамиды из составленных друг на друга бочек — может быть, потому что он качнул ее своим мощным торсом — на голову ему свалился небольшой бочонок гектолитра в два и расплющил ему череп…

Солдаты на секунду обомлели.

Троппауэр тем временем выполз из-за пирамиды: сообрази кто-нибудь, что это он сбросил на голову Адрогопулоса два гектолитра, беды не миновать.

— Будешь знать теперь… — заплетающимся языком проговорил Голубь, — как приказывать легионерам… Дерьмо… Довольно мы терпели!

Кто— то завопил, что нашел коньяк. Все с нечленораздельными воплями столпились вокруг него, и вскоре возле мертвого грека не осталось ни души.

Гармошка Голубя грянула любимую песню;

Le sac, ma foi, toujours au dos!…

Они пели и пили. Некоторые за неимением сосудов зачерпывали ром кепи. Половины запаса уже как не бывало. В самом дальнем углу сверкали ножи, кто-то выяснял отношения. Другие в беспамятстве валялись на земле, погреб наполняли хриплые возгласы, а гармошка все пела и пела…

Смеркалось. Голубь продолжал играть. Кучка жандармов повздорила с легионерами. Прогремели выстрелы… Появились первые жертвы веселья, человек пять-шесть. Никто даже и не вспомнил о Хильдебранте и конвое… Шполянский, Троппауэр и все, кто был в отряде, не смели взять в рот ни капли. Вон он, Голубь, сидит на лестнице, наигрывает на гармошке, а на коленях у него огромный унтер-офицерский револьвер.

К половине седьмого рота лежала в лежку. Выпито было столько, что и поверить трудно…

…Батиста и Латуре, связанные, более или менее отчетливо представляли себе собственное будущее: они слышали дикие возгласы… И вот, выстроенный в две шеренги, явился небольшой отряд в полной боевой готовности. Впереди Троппауэр и Пилот с нацеленными ввысь, подобно печным трубам, огнеметами. Командовал Голубь. Он быстро перерезал на унтер-офицерах веревки. Латуре вскочил.

— Грязное отребье… Подлые предатели, мерзавцы!

— Скажи, когда закончишь, старик, — спокойно перебил его Голубь, — поскольку у нас еще много дел. Или вам больше хочется ругаться, чем взять на себя командование отрядом и переловить бунтовщиков?

Произнося эти слова, Голубь подал унтер-офицерам их оружие.

— Что за дела? — глупо спросил Батиста.

— Если бы мы вас не связали, вы бы пошли учить бунтовщиков уму-разуму и вас бы обоих прихлопнули. А нам еще пригодятся два таких бравых унтер-офицера, даже несмотря на то, что кое-кто из них уже не первой молодости… — Голубь повернулся к Латуре. — Мы обезоружили бунтовщиков, но они об этом даже не догадываются. Они ворвались в погреб, напились рому и едва держатся на ногах. Фельдфебель! Мы готовы идти за вами и схватить их… Да пошли же! En avant, папаша! Marche! — скомандовал он по уставу.

— Если это правда… Аренкур… тогда я не стыжусь… что иногда жалел вас… когда вы отбывали наказание… — Глаза Латуре блеснули, редкие кошачьи усы победно устремились вперед, и он встал во главе маленького отряда. — A mon commandant!… En route! Marche!

Когда тяжелые, громыхающие шаги приблизились к погребу, едва ли кто из находившихся там солдат мог подняться. Отряд остановился в дверях. На лежащих нацелились огнеметы, страшное оружие, способное в секунду сжечь всех, кто был внутри.

— En joue! — прохрипел Латуре, и штыки скользнули вниз.

…Через десять минут дверь погреба заперли на замок, а бунтовщики остались лежать на земле, крепко связанные… Нападение на жандармов было столь стремительным и неожиданным, что те не успели даже подумать о сопротивлении. Их быстро связали. Трех пленников — жандармов, которые не примкнули к восставшим, быстро освободили и выдали им оружие. Бенид Тонгут дал деру, через заднее окошко. Вскарабкался на бруствер в безлюдной части форта… У него была веревка… Сейчас он спустится с противоположной стороны и подождет там туземцев… Не сегодня завтра сокота будут уже здесь, в пустыне.