На острие ножа - Блэкмен Мэлори

Каллум, я люблю тебя… Каллум, я люблю…

Каллум, любовь моя.

Я открыла глаза и поняла, что я наполовину в настоящем, наполовину в прошлом. Руки вынырнули из остывшей воды и схватились за бортики ванны.

Ох, Каллум, любовь моя…

Мое тело трепетало от наслаждения — я каждой клеткой вспомнила Каллума, вспомнила его всего. И с каждым содроганием прошлое меркло, а настоящее заявляло свои права на меня. Когда трепет кончился и началась дрожь, я села и спрятала лицо в ладони — по щекам ручьями текли слезы, и их было не остановить. Реальный мир завалил меня обломками, и я снова вспомнила, насколько отчаянно я одинока. Это одиночество сведет меня с ума, если не убьет еще раньше.

Я выбралась из прохладной воды, натянула халат. Не знаю, сколько просидела на краешке ванны, глядя в линолеум. Встала, только когда закололо в затекших ногах. Выдернула пробку, помыла ванну и вернулась в комнату. Она была освещена единственной лампой на столике у кровати. Заглянула в кроватку Роуз, посмотрела, как она спит, запретила себе брать ее на руки или гладить по щеке, как ни велик был соблазн. Вытерлась, надела хлопковую пижаму и забралась под одеяло.

Я чувствовала, что не засну, хотя очень устала. Мысли в голове так и метались. Я поймала себя на том, как жалею, что нет такого лекарства или снадобья, которое заставит меня забыть об отце Роуз хотя бы на время, чтобы немного отдохнуть. Потом я сдалась, села и стала думать, что теперь делать. Хотела немного почитать, но была не в том настроении. Я не знала, куда себя девать. Мозг словно тонул в патоке. Я хотела с кем-нибудь поговорить, а было не с кем. Мэгги была у себя, наверное, спала. А звонить так поздно Минерве или маме я не могла. Но мне надо было с кем-то поговорить. С кем угодно. Я в отчаянии схватила с пола записную книжку и зашарила вокруг в поисках ручки или карандаша. Нашла ручку в кармане куртки в шкафу и вернулась в постель. А теперь что? Я хотела что-нибудь написать, но не представляла себе, что именно. Какую-нибудь чистую фантазию. Что-нибудь, что отвлечет меня от того, что написано в письме Каллума. Что-нибудь, что заставит меня перестать мечтать о том, чтобы в мире не осталось больше слов.

Не думай, сказала я себе. Бери и пиши.

Так я и поступила. Я написала: «Нет слов» — и подчеркнула двойной чертой. А потом стала писать сердцем, не давая голове подвергать меня цензуре. Позволила словам течь вольно и свободно. Чистая фантазия.

Нет слов Мы счастливы были вместе. Но это не так сейчас. Едва ты разжал объятья, Мой свет навсегда погас. На радуге мы танцевали, И тьма уходила вспять, Теперь ты больше не рядом, И нечего мне сказать. Про взгляд — я в нем тону — Нет слов. Про ночь — всего одну — Нет слов. Былого не вернуть, Нет слов. Прощай — и дальше в путь, Нет слов. Пусть ты не говорил «навеки», Не ждала я такой пустоты. Я глаза закрываю, и снова Ночь над миром, а рядом — ты. Ты был, есть и будешь вечно Тем единственным. Ты — любовь. Ты меня запрятал в ладони, Как могу я влюбиться вновь? Черна судьба моя, Нет слов. Ведь я теперь — ничья, Нет слов. Лишь прошлое — мой дом, Нет слов. И я останусь в нем, Нет слов. Ты слышишь, как рыдает сердце? Ты знаешь, что оно в огне? Лишь ночь, лишь поцелуй. Мне мало, Ты больше посулил мне, Ты больше обещал мне, Ты больше нагадал мне. И вот я одна осталась. Зачем мне эта беда? В мечтах я с тобою рядом, Мы вместе навсегда. В реальности — мы в разлуке, Пошел обратный отсчет, Нет слов объяснить все это, Лишь память душу грызет. Да, я б тебя забыла — Нет слов. Но где на это силы? Нет слов. Ты очень нужен мне, Нет слов. Зачем душа в огне? Нет слов. Нет слов, лишь неслышный шепот, Лишь пропасти острый край, Нет слов для речей и песен, Лишь только: любовь, Прощай.

Я отложила записную книжку и выключила свет. Уставилась в чернильную темноту комнаты.

— Ты видишь меня, Каллум? — прошептала я. — Видишь, как ты разрушил мою жизнь? Интересно, чего тебе сейчас хочется — смеяться или плакать?

ЖЕЛТЫЙ

СлепящийЗакрытыйЖгучийТрусостьМолнияЛазерыВизгВысокая частотаНикакой надежды на мирЖар, ожогПламяВоньСлишком светло, слишком ярко

Глава 38 ∘ Мэгги

Дни наши полны взаимной вежливости и предупредительности. Мы разговариваем, но почти ничего друг другу не говорим. Вечера, как правило, проходят в молчании. Вот, например, вчера. Мы снова сидели рядышком и смотрели телевизор. Сеффи — в кресле, которое теперь присвоила. Я — на диване. Калли спала в кроватке в комнате Сеффи — золотая девочка. Так начался наш вечер в уютной домашней обстановке. Прошел час, но Сеффи почти ничего не сказала. Да и вообще она в последнее время почти ничего не говорит. А когда она только переехала ко мне, мы много разговаривали. Обсуждали телепередачи, кто что слышал, кто что видел, что сказали в новостях. А теперь мы только молчим. В конце концов я не выдержала.

— Сеффи, не надо верить в то, что было в письме…

— Я вам уже все сказала, — перебила Сеффи, даже не посмотрев на меня. — Не хочу об этом говорить.

— Я просто хотела…

Сеффи встала и направилась к двери.

— Ладно. Как хочешь. Я больше ни слова не скажу.

Сеффи посмотрела на меня, пытаясь оценить, сдержу ли я обещание. Видимо, решила, что сдержу, поскольку снова села. Так мы и сидели молча. И я не посмела сказать больше ни слова. Потому что боялась, что Сеффи выйдет не просто из комнаты, а из дома — и заберет с собой мою внучку. Я изо всех сил стараюсь не вмешиваться, не делать замечаний, но это сложно. Я не хочу выжить Сеффи из дома постоянными упреками, но иногда я смотрю на нее и готова поклясться, что мы обе чувствуем одно и то же, проходим через одно и то же, но ни у той, ни у другой не хватает храбрости прямо сказать об этом. Иногда я вижу, как глаза Сеффи затуманиваются. На миг, на несколько секунд — но этого достаточно. Я знаю, что она пытается примирить память о Каллуме со словами в его письме.