Багровый молот - Алекс Брандт

— Грех не выпить за это, — сказал Ханс. — Да здравствует кайзер!

— Да здравствует Лига! — хором отозвались Альфред и Вильгельм. — И да здравствует курфюрст Максимилиан!

Стукнули пивные кружки. Ханс рыгнул, Вильгельм вытер губы ладонью.

— Между прочим, — снова заговорил Альфред, — завтра я уезжаю в Нюрнберг.

От неожиданности Энгер поперхнулся пивом.

— С какой стати? Зачем?

— Нужно отвезти пакет для патера Ламормейна.

На лице Ханса мелькнуло удивление:

— Тебе хоть известно, что именно ты повезешь? В наше время куда безопаснее перевозить затравочный порох, чем письма.

— Канцлер ничего не сказал. Но кое-какие предположения у меня есть. Вот послушайте: бумага идет не напрямую в Вену, а через третьи руки. Кроме того, ее отправляют не дипломатической почтой, а тайком. Канцлер даже запретил вписывать ее в реестр.

— Вот как? — Вильгельм прищурился. — Любопытно.

— Ты прав, Вилли, весьма любопытно. Но это еще не все. Патер Ламормейн — один из самых могущественных людей при дворе. Он весьма активно выступает против процессов над ведьмами. Если собрать все обстоятельства вместе, вывод напрашивается сам собой.

Альфред умолк, многозначительно посмотрел на друзей.

— Зачем ты ввязался в это? — тихо спросил его Пфюттер.

— Странный вопрос. Неужели ты считаешь, что так и должно быть? Аресты, казни, выдуманные признания? Неужели ты не думаешь, что этому пора положить конец?

— Друг мой, я всегда считал, что выступить против законной власти — то же самое, что выступить против родного отца. Иоганн Георг отнюдь не святой, но он — законный суверен Бамберга.

— Ты помогал устроить Герману побег. Считаешь, это не было выступлением против законной власти?

— Во-первых, говори тише. За пару столов от нас сидят солдаты из роты ван Бюрена. Во-вторых, Герман был мой товарищ. В любом другом случае я не стал бы участвовать в этом. Что же касается бумаг, которые ты повезешь, — все это слишком опасные игры. И для канцлера, и, в первую очередь, для тебя.

— Посмотри. — И Альфред указал на картину, нарисованную на противоположной стене; на картине были изображены император Генрих Святой и его жена, Кунигунда Люксембургская, державшие в руках четырехглавый Бамбергский собор. — Прежде наш город был средоточием разума и красоты. Во что он превратился сейчас? Черные от сажи столбы, ложь, низкая угодливость в душах. Дело ведь не только в том, что людей казнят по обвинению в колдовстве. Гораздо хуже другое: эти идиотские обвинения, эти процессы, на которых люди признаются в преступлениях, которых никогда не совершали, — все это порождает страх. А страх калечит, превращает человека в раба. Знаешь, почему римляне смогли завоевать весь мир и создать величайшую из империй, когда-либо существовавших под солнцем? Они были народом свободных людей. Свободных, гордых и сильных. Именно поэтому их нельзя было победить.

— Однако свою империю они, в конце концов, потеряли, — заметил Вильгельм.

— Верно. Но почему? Потому что гордые римляне сами, по собственному выбору превратились в рабов. Из граждан сделались подданными, безмолвными и бесправными холопами своего государя. И тогда другие свободные народы пришли и покорили их, и одного толчка оказалось достаточно, чтобы огромная, кажущаяся непобедимой империя рухнула и раскололась на множество частей. Ложь и страх — вот то, что уничтожает государства и делает их легкой добычей соседей. Я не хочу, чтобы Бамберг сгнил изнутри.

Разговор был прерван. Служанка с толстой верхней губой и россыпью рыжих веснушек на круглом лице поставила на стол запеченный кабаний окорок, тушенную с тмином капусту и большую миску гороха со шкварками.

— Роза Крамер, да благословит тебя Бог! — Ханс подмигнул служанке и попытался ее ущипнуть. — Даже если ты и не самый прекрасный из здешних цветов, то уж точно самый медоносный и щедрый! Ты не дала нам умереть с голоду среди всеобщего пьяного буйства, и за это я буду поминать тебя в своих молитвах до конца дней. Не будь я Иоганн Леопольд Энгер!

— Пустозвон, — проворчала та, вытирая о передник испачканные руки.

— Отчего же? — со смехом возразил Ханс. — Ты прекрасная девушка, и я искренне желаю тебе счастья. Пусть Небо пошлет тебе богатого мужа и ласкового любовника. И если по первому поводу возникнет заминка, буду счастлив помочь со вторым!

Смерив Ханса оценивающим взглядом, служанка отправилась обратно на кухню.

— Разумеется, разговор должен остаться между нами, — сказал Альфред, выкладывая на тарелку кусок пахнущего дымом окорока. — Никто не должен знать, зачем я уехал.

— На этот счет не волнуйся. — Ханс Энгер хлопнул товарища по спине. — Главное, чтобы из твоей поездки вышел хоть какой-нибудь толк.

— Ты сомневаешься?

— Как сказать… Вспомни мое давешнее путешествие в Рим. В тот раз канцлер передал со мной бумаги для Его Святейшества Папы. Я сопровождал каноника Фиклера, этого старого, злого хрыча, и должен был тайком от него вручить бумаги одному из приближенных к понтифику кардиналов. И что? Не то что кардиналы — ни один из чиновников курии не принял меня, хотя я целую неделю только и делал, что обивал мраморные пороги на Ватиканском холме. Есть только одна вещь, из-за которой я не жалею о путешествии в Вечный город. — В глазах Ханса заплясали веселые искры. — Это женщины. Прошу вас, друзья, не надо сальных улыбок. Я вовсе не выступал в роли шмеля, опыляющего цветы в майском саду, — на подобные вещи попросту не было времени. Да и не в этом дело. Поймите же: на итальянских женщин нужно просто смотреть. Их кожа — как золото. В их глазах плещется солнечный свет. В каждом их движении есть щедрая и радостная красота, которой вы не встретите больше нигде под луной.

— Скажи-ка, Альф, — снова заговорил Вильгельм. — Поездка в Нюрнберг — это большой риск в первую очередь для тебя. Почему ты все-таки согласился?

— Мой дядя как-то сказал, что лучший способ сделать карьеру — выполнять деликатные поручения вышестоящих.

Вильгельм усмехнулся:

— Понятно.

— Что тебе понятно?! Что это за ухмылки, в чем ты хочешь меня упрекнуть? В том, что я хочу заслужить доверие канцлера? В том, что стремлюсь чего-то достичь? Сократ говорил: беден не тот, у кого ни гроша в кармане, а тот, у кого нет мечты.

— Значит, хочешь подняться наверх.

— Да, черт возьми!

— Говорят, Понтий Пилат был неплохим парнем, — пихнув Вильгельма в бок, шутливо сказал Ханс. — Просто он тоже делал карьеру.

— Идите вы оба к дьяволу со своими подначками! — рассвирепел Альфред. — По-вашему, лучше всю жизнь сидеть на одном месте? Перекладывать чужие бумаги, в кресло корни пустить? Да, я хочу подняться наверх. Хочу, чтобы мое имя произносили с почтением, чтобы имперские князья искали моего совета. Каждый человек должен к чему-то стремиться, у него должна быть высокая цель. Не так ли? В противном случае он не человек, а ленивая свинья, которая весь день валяется в грязи за плетеной оградкой и кончает свои дни на хозяйском столе, с тушеными сливами по краям и веточкой укропа в заднице.