Литературная Газета 6479 ( № 37 2014) - Литературка Литературная Газета

На обратном пути, проходя мимо валуна с вишней из погибшего целлофанового пакета, мы обнаружили, что ягоды испеклись и дезинфицировались жарким солнышком, поэтому мы вместо птичек жадно склевали сморщенные ягодки. Весёлые, довольные и очень усталые, мы подходили к дому примерно часов через двенадцать после начала прогулки. У калитки с огромной хворостиной в руках, предназначенной для загона коровы в хлев, нас поджидала тётя Саша. Завидя прихрамывающего дедушку, она разразилась потоком неласковых слов: «Родимец тебя не подхватит, старый дид! Сам инвалид, и дитятку инвалидом хочешь сделать!» Сия гневная тирада сопровождалась грозным помахиванием хворостины. С виноватым видом мы проскользнули в комнату, где обнаружили накрытый стол с литровой банкой ещё тёп­лого парного молока и кастрюльку пшённой каши, завёрнутую в полотенце и газету, чтобы не остыла.

Каши у тёти Саши получались восхитительные: и рисовая на молоке с лёгким привкусом полыни, и гречневая с луком и яйцами, и пшённая с разнообразными добавками – то с кусочками плохо несущейся курицы, то с бараниной, вчера ещё блеявшей. Но шедевром стали начинённые той же пшёнкой дикие голуби. Связку сизокрылых привёз Алексей. Он в ту пору жил ещё в Щебетовке, возил с карьера щебёнку на строительство коктебельской набережной и пользовался любой возможностью вдали от бдительной Дуси перекурить и дозаправиться стаканчиком сухенького. К концу рабочей смены число стаканчиков доходило до 15–20, что равнялось примерно 1,5–2 литрам вина и делало Алексея необыкновенно весёлым, добрым и плохо стоящим на ногах. Что касается диких голубей, то они на долгие годы стали символом изысканной еды. Когда мне хотелось произвести кулинарное впечатление, я говорила: «Я так люблю la volaille (птицу), особенно depigeons (голубей). Помню, нам в Крыму готовили таких вкусных диких голубей…» И мечтательно улыбалась, слегка прикрыв глаза. Немедленно моё воображение превращало жалкие, общипанные, синюшные тушки в дородных лебедей, важно вплывающих на блюдах в сказочные царские палаты.

В курортный сезон тётя Саша раз в месяц расставалась с одним барашком, и в меню обедов дней на десять появлялись блюда с участием баранины – плов, харчо, жаркое с картошкой, чебуреки, жареные пирожки с ливером. Еда готовилась в двух тяжёлых чугунных казанах, один из которых был в деле, пока другой отмокал после долгих томлений на керогазе. Продукты хранились в подвале, сыром и тёмном, где несколько полок отводилось отдыхающим для их скромных съестных припасов, которые пополнялись на рынке и в сельпо. Рынок располагался недалеко от шоссе, между автостанцией и больницей, а также в непосредственной близости от чайной, куда не каждый отваживался войти. Она была тёмной, наполненной едким дымом папирос, концентрированным духом винно-водочного перегара и запахом малоаппетитной еды. Чайная была местом встречи водителей большегрузного транспорта и коктебельской лиги неанонимных алкоголиков. Со спиртным в Крыму проблем не было, поэтому и местные, и приезжающие на отдых яростно поклонялись Бахусу, повышая спрос на продукцию винзаводов «Коктебель» и «Новый Свет». Целое поколение московских и питерских интеллектуалов росло возле бочек с сухим вином на розлив, а я, немного повзрослев, полюбила розовое мускатное шампанское, в 1900 году покорившее Париж на Всемирной выставке и принёсшее золотую медаль князю Голицыну.

Дедушка при мне спиртного не употреблял, но однажды правило было нарушено. Произошло это в Старом Крыму, куда мы приехали на рейсовом автобусе большой компанией детей и взрослых для ознакомления с достопримечательностями, коих насчитывалось три. Первой по списку шла пещера со сталактитами и сталагмитами. По моим воспоминаниям, там было сыро и довольно противно. Свисавшие с низкого каменного потолка сосульки и такие же торчащие из пола наросты никакого впечатления на меня не произвели, несмотря на уговоры взрослых и рассказы проводника.

Вторая же достопримечательность очень понравилась. Как положено настоящим путешественникам, ранним утром мы длинной вереницей потянулись за новыми впечатлениями. Покинув городок с симпатично однообразными улицами беленьких одноэтажных домиков с уютными палисадниками, мы углубились в лес, состоявший большей частью из низкорослых дубов. Дорога шла в гору, и чем выше мы поднимались, тем ниже становились деревья и интенсивней запахи прогретых жарким солнцем трав, опавших листьев и желудей. Когда дорога сошла на нет, мы оказались у цели похода – развалин армянского монастыря XIV века. Наверное, в те далёкие времена он выглядел великолепно: стройные кремоватые башни из местного камня, сводчатые арки, украшенные барельефами и причудливой вязью древнего языка. До нас дошли лишь фрагменты – часть стены, россыпи камней, недотасканных местными на строительство собственного жилья, всё ещё плодоносящие деревья инжира и миндаля и, самое главное, ради чего не заросла народная тропа, – родник с восхитительной, леденящей вкусовые рецепторы водой. Пока взрослые говорили о плачевном состоянии культурного наследия, дети, брызгаясь холодной родниковой водой, искали припрятанные сокровища – ибо для чего ещё существуют развалины?

Возвращаться решили другим путём, не по дороге, а по одной из многочисленных сбегающих вниз тропинок. Конечно же, мы заблудились и долго плутали по живописным холмам, наслаждаясь божественным ароматом разгорячённого палящим июльским солнцем леса, избегая контакта с обжигающими кустами неопалимой купины и вреднючими колючками ежевики. Наконец мы вышли на окраину Старого Крыма, но, как оказалось, с противоположной стороны от более чем скромной гостиницы, нас приютившей. Усталые, не очень довольные, но очень голодные и изнемогающие от жажды, мы ввалились в местный ресторан на главной площади и попросили равнодушного официанта принести нам холодного нарзана. Далее всё происходило по Булгакову:

– Нарзана нету, – ответил официант и почему-то обиделся.

– А ситро есть? – интеллигентно спросил дедушка.

– И ситро нету, – буркнул официант.

– А что есть? – взволнованно поинтересовались мы.

– Жигулёвское пиво. Только тёплое, холодильники не работают, – сказал официант.

– Ну давайте, несите, – после некоторых колебаний попросили взрослые.

Тёплое жигулёвское выдало обильную пену. Дедушка с сомнением посмотрел на меня, но всё же налил из бутылки в мой бокал немного жидкости жёлтого цвета и с пеной, похожей на ту, что после шторма прибивает к берегу моря. Я осторожно попробовала, и... мне понравилось. С тех пор везде и всюду я пью пиво.

После истекающей жиром котлеты по-киевски с картофелем фри и стакана сладко-липкого вишнёвого компота мы вернулись в гостиничку (на целую гостиницу она явно не тянула) немного отдохнуть после утренней программы. И тут произошло то, что помешало нам ознакомиться с третьей достопримечательностью города, – мемориальным домиком писателя Александра Грина, чьи «Алые паруса» до сих пор завораживают читателей. А произошло следующее. Дородную даму, мать шумного и многочисленного семейства, весьма некстати укусила сколопендра, уютно устроившаяся в кровати гостиничного номера. Укушенная опасным насекомым рука стала распухать на глазах. Поднялся страшный переполох, дама рыдала, дети кричали, муж бестолково метался по комнате. Кто-то догадался вызвать «скорую помощь». Прибывшая бригада из двух измученных тётенек постаралась всех успокоить. Мол, неприятно, но не смертельно; вот если бы сколопендра укусила в мае, и не в руку, а, скажем, в шею, то тогда да, возможен летальный исход. А в июле укушенные запросто выживают. Пострадавшей на всякий случай сделали укол, и все успокоились, сложили вещи и вечерним рейсом отбыли к месту постоянной дислокации в Коктебель.

Через три года мы с дедушкой всё же побывали в домике Грина, где нас радушно принимала вдова писателя. Как и вдова Максимилиана Волошина (они даже внешне были чем-то похожи), она была медсестрой, ухаживала за тяжёлобольным писателем, а после его смерти берегла наследие и рассказывала посетителям о муже, о выдуманном им городе Зурбагане, о бегущей по волнам, о романтической истории дочери рыбака Ассоль и её алых парусах счастья.

Эти самые паруса однажды появились и в Коктебельском заливе. Дело было в сентябре, в разгар бархатного сезона, когда вечно кричащие и не там снующие дети вместе с их озабоченными родителями разъехались по своим городам и весям, а у лазурной колыбели задержались люди творческие, не обременённые малыми ребятами и семейными заботами. Так вот, эти самые люди на осиротевшем пляже под неестественно голубым небом лениво наслаждались ласковым солнышком, лёгким морским бризом, одновременно раздумывая, купаться или не купаться, как вдруг их внимание привлекла точка на горизонте, которая быстро увеличивалась. На глазах у поражённых зрителей точка стала приобретать очертания корабля, а по мере приближения трансформироваться в стремительное белоснежное чудо с алыми парусами. Все так и ахнули! Кто-то помчался за фотоаппаратом, кто-то – будить отходивших от вечерних возлияний друзей. Эмоции переполняли людей. Волею судьбы и студии «Мосфильм» они стали невольными участниками съёмок сказочных приключений капитана Грея и Ассоль. На их глазах, двадцать раз вбегая в море, восходила новая яркая и самая изысканная звезда советского кинематографа – Анастасия Вертинская. Шестнадцатилетняя девушка стала редчайшим стопроцентным попаданием в образ романтической юной героини. Справедливости ради надо заметить, что у создателей далеко не самой лучшей литературной экранизации были ещё две несомненные удачи – натурные съёмки в Коктебеле и учебное парусное судно, одетое в фантастический алый цвет.