Сердцеед, или Тысяча и одно наслаждение - Екатерина Гринева

– Нет. Я ничего не должна.

Я закусила губу.

– Ничего. Никому. Не должна, – слова впечатывались как гвозди. Наверное, я не должна была их говорить. Должна была промолчать. Но я сорвалась, потому что не любила, когда мной командовали и поучали, какой должна быть моя жизнь. Я слишком долго воспитывала в себе умную самостоятельную женщину, способную разрулить любую проблему без посторонней помощи, чтобы вот так вот разом взять и сдать свои позиции. Просто не могла себе это позволить.

В таком случае придется признать, что твоя жизнь идет немного не так, как надо. А если честно, совсем не так, потому что даже у взрослых, умных и самостоятельных женщин должны быть надежные тылы и жилетки, в которые можно при необходимости поплакаться. Вообще полная самостоятельность – чушь! Вроде снежного человека или НЛО. Полная аномалия природы, никому не нужная и вредоносная. Всегда нужно за кого-то отвечать и на кого-то рассчитывать.

Но признать, что лучшие годы твоей жизни были потрачены на взращивание железной женщины под именем «Маргарита Кравцова», сделавшей головокружительную карьеру, но рыдавшей по ночам от одиночества и собственной неприкаянности. Женщины, которая больше всего не любила праздники и выходные, потому что было некуда деваться, и собственная самодостаточность в такие минуты казалась дикой нелепостью вроде пятого колеса или шестого пальца. Врожденным дефектом, который не исправит никакая пластическая операция.

И позволить этого я не могла.

Я устремила на своего собеседника колючий взгляд.

– Я сама все решу! – произнесла я с некоторым нажимом. – Сама.

– Да. Сама… Что ты решишь? Тебя обманут и втянут в историю. Ты такая… смешная. Как ребенок.

Я сдвинула брови.

Таких слов мне никто не говорил. Никогда. Я была какой угодно, но не смешной и не ребенком.

– Эрнст! – я играючи толкнула его в бок. – Где ребенок? Я женщина! Ау!

Но его взгляд был устремлен мимо меня – в голубую кафельную стену. Мне стало на минуту страшно и стыдно. Человек обо мне заботится, а я отвергаю его заботу. Но стыд быстро прошел. Я-то понимала, чем все это грозит в дальнейшем. Сначала я впускаю мужчину в свою жизнь – он обустраивается в ней и начинает диктовать свои правила. Он меняет все, а потом он уходит, оставляя привкус непроходящей горечи на губах.

Так было в последний раз с Вадимом. Горечь уже прошла. Но осадок остался. Осадок от того, что тебя подло и мелко использовали – приоткрыли дверь в несуществующую реальность, поманили свадьбой и семейной жизнью, показали этот мираж и быстренько выпроводили на холодную улицу, где дует ветер и воют бродячие собаки.

Хотя, если честно, Вадик мне ничего не обещал. Но когда мы общаемся с мужчиной долгое время, мы принимаемся отчаянно фантазировать и выдавать желаемое за действительность. Особенно, если этого очень хочется.

– Я справлюсь сама.

– Ладно, – он снова машет рукой, обреченно и безнадежно. – Как хочешь.

Дверь за ним закрывается, а я стою в полной растерянности, не зная, что делать. То ли брать свои слова обратно, то ли просить прощение, то ли обернуть все в шутку.

Не придя ни к какому решению, я выхожу из ванной и закрываю за собой дверь. От моих ног на полу образуются маленькие лужицы. Я вхожу в комнату и застываю. Эрнст Кляйнц одевается, решительно стягивая мои вязаные носки и надевая свои черные.

– Ты уходишь?

– Да.

– В такое время?

– Время – ни при чем.

– А что при чем?

– Ты, Маргита. Упрямая и невозможная. Слишком упряма. Женщина не должна быть такой.

– Эрнст! – я подхожу ближе. – Это не тебе решать, какой я должна быть. Это – моя жизнь. Не твоя. Я не прошу тебя помогать мне. Мы – друг для друга просто мужчина и женщина. На худой конец – коллеги.

– Что значит «худой».

– Крайний. По крайней мере. На крайний конец.

Я запуталась в объяснениях, но, по-моему, он ничего и не понял. Его губы сложились в презрительную складку. Наверное, так и нужно относиться к «товарищам феминисткам» – с легким презрением. Сверху – вниз. Как к убогим созданиям, даже не осознающим своей убогости.

– Крайний конец это не есть хорошо, Маргита! – очевидно, он от волнения укоротил мое имя. Теперь он натягивал на себя вязаный серый свитер, и мне почему-то было особенно тяжело на это смотреть. Хотелось, чтобы он уже поскорее ушел и оставил меня одну, а не лез со своими советами родом из благополучной Швейцарии.

В конце концов жизнь в России приравнена к жизни на оккупированных территориях или в районе активных боевых действий. У нас все не по правилам и не по нормам. И женщине в нашей стране намного трудней, чем мужчине. Ей нужно быть умней, хитрей, беспринципней и изворотливей. И все для того, чтобы сравняться с ними или не отстать. У нас страна победившего мужского шовинизма. Только об этом никто не пишет и не кричит на перекрестках. Мужчина в нашей стране – явление особое и неприкосновенное. Его и в карьере двигают быстрее, и в личном плане – он стоит на немыслимой высоте. За одним мужчиной – если он не бомж, пьяница или наркоман – охотятся не меньше пяти женщин, и каждая готова на жесткую и бескомпромиссную борьбу за свое личное счастье. У нас в дело идут все: глупые, безработные, кривые, косые, болтливые и занудные – все, кому повезло уродиться особями мужского пола.

– Уезжай! Уезжай в свою Швейцарию и больше не попадайся мне на глаза.

– Я не уеду, – засопел Эрнст Кляйнц, – у меня контракт.

– Все равно. Уходи!

Серый свитер опасно маячил перед глазами. Я боялась, что у меня сдадут нервы и я вцеплюсь в этот свитер и буду висеть на нем, пока хватит сил.

Я сделала шаг назад.

Эрнст Кляйнц застегивал «молнию» на брюках и не смотрел на меня.

Я послушно потопала за ним в коридор, как преданная собака, поджав хвост. Внутри меня все кипело, бурлило, но внешне я хранила невозмутимость. Как и он. Я ни за что не хотела показать те эмоции, которые захлестывали меня с головой, как волны цунами.

Я должна была играть до конца свою роль умной, самостоятельной, самодостаточной женщины. Иначе мне грош цена и грош цена всей моей тщательно продуманной жизни, которую я выстраивала по кусочкам, кирпичикам в течение последних лет. Я не имела права быть другой, слабой и беззащитной.

И никогда не буду.

И это несмотря на то, что мне хотелось сказать ему: «Останься!» Да, я была зла на него за вмешательство в мою неприкосновенную частную жизнь и дурацкие советы, но я не хотела оставаться одна. У меня было почти физическое чувство, что от меня отрывают что-то важное, с чем я уже срослась и сблизилась.

Но гордость не позволяла мне это сделать.

Он надел ботинки – такие мощные тупорылые ботинки, похожие своей основательностью на танк «Т-34», и выпрямился.

– Ну все, Маргита! – голос был печальный. Он наклонился и чмокнул меня в щечку. – Если что… в общем… нужна хелп – звони. Я приеду.

– Не нужно, – отчеканила я, ругая себя последними словами. Меня уже понесло, но остановиться невозможно… паровоз мчался на всех парах прямо под откос. А единственный пассажир, то есть я, сидел и таращился в окно вместо того, чтобы срочно спасать свою шкуру.

– Жаль! – он взмахнул руками, поправляя шарф. – Все! Пока.

– Пока! – я выдержала светский тон до конца. – Звони!

Меня еще хватило на то, чтобы выдавить вежливую улыбку, как сливки на торт. И только когда захлопнулась дверь, я бессильно привалилась к косяку. В голове стучало. Тот факт, что я осталась одна, еще должен был подвергнуться разумному осмыслению.

Еще несколько минут назад меня вытирали как ребенка – ласково и бережно. А теперь я – одна, и мои проблемы мне придется решать самой. Как я и хотела этого. Как и добивалась. И теперь мое настойчивое желание сбылось.

Непрошеные слезы брызнули из глаз. Я – гордая, сильная женщина и никому не позволю вмешиваться в мою жизнь или учить, как мне надо жить.

От этой мысли стало не то легче, не то, наоборот, муторней: я толком не могла разобраться в своих ощущениях. Крепкий чай – вот что было мне нужно позарез. Чай, от которого мои мозги придут в норму, и я смогу понять, что происходит и кто залез в мою квартиру. Мне нужно отодвинуть свои душевные страсти-мордасти на задний план и сосредоточиться на расследовании. Так будет лучше. Эрнст сказал, что залез кто-то из близких. Наверное, он прав, но думать об этом не хотелось.

Чай с мятой был крепким – прямо чифирь. Я пила крупными глотками, чувствуя, как горячая жидкость обжигает глотку и небо. Еще недавно нас было двое, и теперь я снова одна.

Я допила чай и посмотрела на часы. Три ночи. Идти к Егорычу было поздно. Но я знала, что ночью он частенько мучился бессонницей и, может, воспримет мой приход нормально, ничему не удивляясь и ни о чем не спрашивая.

Я стояла и нажимала на кнопку звонка. Переливчатые звонкие трели заполняли квартиру, но никто не торопился мне открывать, и я пожалела, что не оставила это дело до утра, а потревожила соседа, которому в кои веки раз удалось заснуть.