Верхом за Россию. Беседы в седле - Генрих Йордис фон Лохаузен

— Я умею радоваться, — засмеялся молодой прапорщик на пегой лошади. Ему снова захотелось сказать: — Разве нет слов, даже думать о которых уже наполняет радостью. «Небо и земля прейдут, но слова мои не прейдут…» Не это ли то единственное провозглашение, в сравнении с которым блекнет любое другое? Кто полностью закутается в него, предастся ему совершенно, что может уже случиться с ним? Не делает ли оно неуязвимым? По меньшей мере, мне оно дает чувство бескрайней уверенности, будит во мне то, что в большинстве случаев осталось бы засыпанным, погребенным, забытым, что-то, в чем я более подлинный, нежели во всем остальном — что-то, что нельзя сразить, никакой пулей, никаким поражением, никаким пленом. Мы все несем это в нас. Мы должны только помнить о нем…

Короткая тишина последовала за словами юноши. Никто не хотел нарушать его брызжущую молодость какими-нибудь замечаниями. В длинных волнах земля перед ними тянулась ко все новым горизонтам. Это продолжалось длительное время, пока всадник на рыжей лошади не начал говорить первым:

— Выгнать страх из мира, разрушить страх, вот что следовало бы сделать. Страх — это враг. Ведь что представляет собой оружие других: ужас, страх, жестокость! Но нашим оружием должны стать надежды, которые мы будим, ожидания, которые спешат навстречу нам, блаженство, которое мы распространяем. Только оно открывает все двери. Вспомните тот день в 1933 году, когда люди — совершенно незнакомые люди — обнимали друг друга прямо на улице. Только если мы сделаем это же и здесь — и не причинив после этого никому боли — только тогда, только тогда мы победили бы.

— Не будем недооценивать тех там! — подтвердил всадник в середине. — Они не только хотят сбросить с себя их оковы. Они с нетерпением ожидают не только своего освобождения и раздела всех земель. Свобода — это только пустой сосуд, пока какая-либо вера, ответ на смысл жизни не заполняет ее. Назовите этих людей «недочеловеками», и вы сделаете из союзников смертельных врагов. И как раз это, похоже, мы и собираемся сделать…

У каждой жизни есть свой смысл, каждая несет в себя свою ценность, даже бескрайнюю ценность, только не — как думают пацифисты — ради нее самой, а из-за ее миссии: связанный в пространстве и времени, заключенный в плоти и крови, брошенный в мир жесткости и сопротивления, ты должен на опыте познать самого себя! Война, смерть на поле сражения, — это только часть этого опыта. Случайно ли, что снова и снова гибнут наилучшие? Они выполнили свою земную миссию. Не насилие сократило их жизнь. Оно ничего не могло бы сделать с ними, если бы они не были готовы к тому, чтобы вернуться. Война только быстро вывела их за пределы их самих. Одно мгновение здесь часто может сделать больше чем даже десятилетия мира.

«Армия», говорит Антуан де Сент-Экзюпери, «это сумма самоотверженности, не сумма интересов». Но исполнить такую самоотверженность, как и со спокойной совестью ожидать ее от других, может только тот, для кого видимое существование человека не означает всего его бытия, даже и его собственного.

«Не бойся ни за кого! Твое самое внутреннее «я» не может ни убить, ни быть убитым». Так говорится в Бхагавадгите. «То, чего уже не существует, не может и попасть в бытие, но то, что там уже есть, не может прекратить существование. Никто не может уничтожить это. То, что проходит, это только его формы. Ты можешь сразить только их… То, что ты разрушаешь, только преходящая одежда жизни, но никогда ее носитель. Те там бессмертны, как ты. Если ты убиваешь их, они становятся воскресшими. Только то, что преходящее в них, ты можешь разбить, никогда их самих. Потому сражайся, о, царь, сражайся, неуклонно от радости и горя, прибыли и потери, победы или поражения. Выполняй закон, который определил тебя в воины. Забудь при этом любой страх, любую ненависть, любое тщеславие…» Делай то, что ты должен делать, без страсти и без ожидания. Также Кант не советует нам ничего иного, как только это: исполнять наш долг, а остальное предоставить Богу.

— А все горе жен и детей? — перебил его едущий на рыжей лошади. — Чего мне уже только не приходилось писать в моей батарее в письмах безутешным матерям, одиноким вдовам и оставшимся без женихов невестам…

— Все это земное горе, — произнес снова всадник в середине, — все это часто несказанное горе: индийцы называют это самовоздействованием тех, кого поражает это, автоматически вызванным чем-то в никто не знает скольких прошлых жизнях. Наши церкви называют это «предопределенным испытанием». Вероятно, это и то, и другое. Тем не менее, то, что кто-то когда-то сделал, подумал или сказал, однажды неотвратимо снова падет на него. Ты не можешь причинить своим врагам ничего, что они раньше не возложили на себя сами. И вы ошибочно думаете, что разделяете их, у которых вы отнимаете самое дорогое — у детей отца, у жен их мужей, у родителей сыновей — на самом деле вы не могли бы разделить их. Те. Кто действительно принадлежат друг к другу, навсегда связаны друг с другом.

Мы все живем не только сегодня. Мы были издавна и будем всегда. Теперь нам поручено это здесь. Убежать от этого — это ни на шаг не продвинет мир вперед. Это только отбросило бы его назад. Также Ганди не мог бы посоветовать нам другого, он, мастер настоящего — а именно готового к каждой жертве — избегания насилия. Бхагавадгита — это его любимая поэма!

И разве сам Господь не говорил нам: «Не мир пришел Я принести, но меч!» И пусть «меч» имелся тут в виду только в образном значении, тем не менее, остаются все же слова «… не мир»! А именно — не трусливый мир и не гнилой, не мир простой инертности и не мир компромиссов, не мир без любви и не мир за счет невиновных третьих. Но ведь как раз это сейчас называют словом «мир». Перемирие — это еще не мир. Мир не создают тем, что бросают прочь винтовки. Их тогда просто с удовольствием подберут другие. Мир создают только мыслью о мире. Мысли — это сила, которая движет мир, а не оружие. Оно — только их инструмент. Как ты владеешь оружием, зависит исключительно от тебя! Избегай каждой мысли ненависти, каждой мысли мстительности, жестокости, и ангел будет вести твою руку. Это также смысл японского боя с мечом и японской стрельбы из лука: не ты выпускаешь стрелу, не ты наносишь удар. Другой делает это в тебе.

Войну, собственно, должны были бы вести только те, кто внутренне стоит над ней. Это был бы первый шаг, чтобы избежать ее. Так как войны — это вторжения из другого мира, а вовсе не изобретения мира земного. Это только мы думаем так. Древние знали это лучше, если они говорили о буйных армиях на небесах и о Богах, которые, как в «Илиаде», вмешивались в битвы людей. Задолго до 1914 года — подтвердил Махарши из Аруначалы посетившему его Паулю Брунтону на его вопрос — прошедшая война еще заранее проявилась в невидимой области нашей земли. Только боги там не могут вынести ее, мы должны сделать это, но так, чтобы наши души остались чистыми, наш меч чистым и наше знамя беспорочным. Только таким образом мы можем локализовать тлеющий огонь. Только таким образом мы приведем его к затуханию. Не тем, что сложим оружие, а тем способом, каким мы владеем им. Мы должны владеть им, но не можем это делать тем же способом, как те там.

Тот, кто сражается способом врага, становится одинаковым с ним и — проигрывает. Мы должны побеждать их нашим способом, обезоруживать нашим способом. Рецепт не в том, чтобы уничтожить противника, а в том, чтобы переманить его к себе. Одного освобождения для этого недостаточно. Также и герой в саге — не только убийца дракона. Не только проявленное им мужество дарит ему плененную принцессу. Народы персидской империи подчинила грекам Александра не только победа греков, это сделала цель Александра: бракосочетание двух империй. Как женихи македонцы вторглись в персидское царство, в твердом намерении войти в семью найденных там, не разрушить их, нет. Так невеста отдалась жениху, она покорилась соблазнительному образу жизни греков. Еще триста лет спустя она прогнала римлян, хотя теперь они были победителями. Очевидно, они тоже поддались тому волшебству, которому покоряется все еще незавершенное, видя завершенную форму. Не слишком ли сильно мы самоуверенны в этом отношении? Потому что до состояния готовности, до того, чтобы быть готовым в духе эллинов походов Александра, нам еще очень далеко. То, что хочет быть многим, требует для себя много времени.

Почему тот, кто приезжает во Францию, быстро становится французом, кто едет в Англию, быстрее чувствует себя как англичанин, чем тот, кто прибывает в Германию, чувствует себя немцем? Почему? У французов — как заметил как-то один румын — говорят: «Будьте, как мы!», у англичан: «Будьте, как вы хотите!», у нас, однако: «Будьте сами собой!». Там готовые образцы, здесь призыв ощущать себя по-своему. Французом можно стать. Можно обратиться в это, как принять ислам или католицизм. Вы должны только принять французский язык, конституцию, меню и картину всемирной истории с Парижем в центре, и Франция — ваша; и тем самым одна из наиболее привлекательных манер европейской культуры, самая простая и самая доступная из всех, продуманная — на ее поверхности, по меньшей мере — яснее всего.