Новый Мир ( № 5 2005) - Новый Мир Новый Мир

Эх, Андрей!

Я жду от тебя вестей.

Забытый в книге

Милова Татьяна Владимировна родилась в Мытищах. Закончила факультеты журналистики и философии МГУ, работала редактором, истопником, сторожем. Регулярно печатается в центральных литературных журналах. Живет в Москве.

*    *

 *

…Или это зрение проверяют, и тесты Рабкина:

Пятна, пятна, как винегрет смешивали или пробовали помаду;

Редко-редко неясный контур: волна ли, раковина,

Росчерк ли похмельный, из кляксы в помарку;

Или это картинка из детства загадочная: найти кого-то там,

Кто спрятался в сплетении проводов, в траве, в трубе, в дереве,

А найдешь — не отвяжется и пойдет за тобой по водам,

На глубину загонит, как нечего делать;

Или пруд это черный, вязкий, заросший ряской; сыто колеблется,

Пузыри пускает жирные, радужные, будто идет броженье,

Будто это утопленница всплывает, выкидывая коленца, —

Лишь на ощупь опознаёшь свое отраженье;

Или не мое оно больше, моей петляя дорогой, —

И уже не спрямлю, не окликну, не уберегу, ни кадра не вырежу;

Отпусти, не могу я на это смотреть, белобородый,

Не слепи своим нимбом, зеркальным, с дыркой, —

          я вижу, вижу:

Еще длится, длится, еще трепещет, еще уловима,

Смутные контуры, помарки, ремарки, глоссы,

Четверть, треть, половина, больше чем половина,

Пятна, пятна, лица, глаза, слезы, слезы.

*    *

 *

Солнце второй половины дня

смотрит в меня —

голова моя раскалена,

тараканы ее безнадежно ищут,

где темная сторона.

Всю дорогу в квартирах окнами на закат!..

Россыпями, всклянь,

золотые брызги, с беззвучным звоном, за так,

собери и стань, —

солнце второй половины дня

бьет из меня,

расплескав окоем,

золотая взвесь золотых пылинок

пляшет в теле моем,

проливаясь в Сокольники, в Лужники,

в троллейбусный грай,

переулки каплют с каждой руки

за круглящийся край...

...О, как любят меня, когда меня нет,

когда вышла вся

в забубенный, залетный, безлюдный свет,

ни отблеска не прося.

*    *

 *

Успокойтесь сами и меня успокойте

Сколько лет назад уже било десять

Что-то в темноте летает по комнате

Косиногий здесь комары здесь

Жуткое невидимое жвалы и жало

Звякает о лампу шуршит по тахте

Только не прислушиваться нет его жаль его

Пусть его один одно в темноте

Обступите тесно, вы, кто мне вверены:

Детские страхи, мотыльки, пауки —

С вами ухожу, как уходят вены —

Глубоко под кожу (глубока, глубоки...),

Где, почти беззвучное, еще теплится

Нечто, нежность, ненависть, прочее “не” —

Вздрагивая бледным кровяным тельцем

Где-нибудь в гортани (глубоко, в глубине...)

Зрение свело мозжечок осунулся

Вот уже светает потолок-потолок

Неотступный мертвенный шорох отсутствия

Наволочка дачка остаточный диалог

*    *

 *

Нехотя, кое-как, живешь по написанному,

Пишешь мокрым по черному, теряя за буквой бу,

Плачешь, плачешь земным по небесному

И спохватываешься, рукой проводишь по лбу:

Все такое человеческое, мяклое, зряшное,

Придержи ладонью, уже подтаивать начало,

И просвечивает, и прозрачнеет, и все прозрачнее —

Как намек, как воздух, как совсем ничего.

*    *

 *

Автобусный билет, засохший, безуханный,

Забытый в книге вижу я;

Полощет блюзы радио, и в ванной

Замочен шмат белья.

На нем осталось несколько отметин,

Из коих, впрочем, мудрено понять, куда.

Он не был счастлив — так что не был съеден.

(...Ну да, ну да:

Не так ли ты, поэт?..

..............................................

..............................................

.............................................)

– Не так.

(А как?..)

– А Бог весть.

Под хрип динамиков, под первый хруст костей

Еще я двигаюсь, еще не вовсе ссохлась

Меж плоскостей:

Вот план статьи, вот позвонил один зануда,

Вот Барт прочитан, вот Бурдье слегка почат —

Ну да, приехали; еще спроси откуда;

Там — промолчат,

Да не потупишь взоры, честно отработав

Любовь, хандру, центон, —

Чуть-чуть бумаги, несколько пробоев.

Такой цветок.

*    *

 *

                                              Д. Д. и др.

— Мальчик-мальчик, где ты был?..

На Фонтанке водку пил.

Выпил рюмку, выпил две,

Стал угрюмым бородатым мужиком,

Бо участия не нашел ни в ком.

— Я еще малютка, я весь промозг,

Я хожу в институт, я иду в Дамаск,

Я не видел света, но слышал звон —

Перепад времен?..

— Мальчик-мальчик, жизнь прошла,

Наступает время не помнить зла,

Дат, имен, Дерриды, малой-большой нужды;

Путать следы.

— …Кто говорит, кто говорит?!.

— Это я говорю, великий спирит,

Табуны в пальто, заводские лито,

Имя нам никто.

Я призвал тебя, дух из царства живых,

В это царство смиренных, якоже их

Суть сортир на Савеловском, шинный склад,

Люберецкий мат;

Посмотри мне в глаза: я великий тот,

В ком любое слово твое умрет;

Ощути, как оно немеет в руке,

Истлевает на языке;

Беглый ветер небытия — это я,

Полынья в асфальте, кучи тряпья,

Паутина газет, невесомый сор,

Городской фольклор.

*    *

 *

Чужая молодость, не трогай

Чего-то влажно-мягкого в моей груди;

Я не заплачу, не надейся; проходи

Своею гаревой дорогой;

Другая жизнь, ты стреляешь с обеих рук,

Но все попаданья опять становятся мною;

…Прощай и ты, госпожа моя паранойя, —

Выхожу на финишный круг,

На котором дыханье, как и почти любое

Дело, уже довольствуется собою:

Так геометр шагами меряет кабинет;

Так параллельная прямая

Не покривит своего теченья, пусть понимая,

Что встречи нет.

Рассказы

Прилепин Захар родился в 1975 году. Окончил филологический факультет Нижегородского государственного университета. Прозаик, поэт, журналист. Живет в Нижнем Новгороде. В “Новом мире” публикуется впервые.

— Привет, Захарка. Ты постарел.

Мы играли в прятки на пустыре за магазином, несколько деревенских пацанов.

Тот, кому выпало водить, стоял лицом к двери, громко считал до ста. За это время все должны были спрятаться.

Темнолицые, щербатые, остроплечие пацаны таились в лабиринтах близкой двухэтажной новостройки, пахнущей кирпичной пылью и в темных углах — мочой. Кто-то чихал в кустистых зарослях, выдавая себя. Другие, сдирая кожу на ребрах, вползали в прощелья забора, отделявшего деревенскую школу от пустыря. И еще влезали на деревья, а потом срывались с веток, мчались наперегонки с тем, кто водил, к двери сельмага, чтобы коснуться нарисованного на ней кирпичом квадрата, крикнув “Чур меня!”.