Любовь для начинающих пользователей - Катя Ткаченко

Впереди виднеются темнокорые узловатые сосны, там нет подлеска.

Неужели мои мучения закончились?

Ну да, почти закончились, осталось пройти несколько метров, продраться через оставшиеся кусты, траву и корни.

По моим прикидкам путь до этого места занял больше часа, а то и все два.

Понемногу я начинаю терять ощущение времени. Мне кажется, что я только–только вышел из квартиры Симбы, и одновременно — что я тащусь через кусты чуть не целую вечность.

Именно «чуть не», потому что кусты уже позади, и я вижу тропу.

И говорю вслух:

— Вау! Я сделал это!

Скидываю рюкзачок, сажусь под ближайшей сосной, достаю бутылку, припадаю к тёплому пластиковому горлышку.

И пью.

Пью долго и жадно, хотя понимаю, что воду нужно экономить — что я буду делать, когда бутылка опустеет?

Искать родник?

А если родников здесь нет?

Или вода в них непригодна для питья?

Я закрываю бутылку и убираю её в рюкзак.

В животе булькает. Надо вставать и идти дальше, но мне неохота.

Сидеть под сосной хорошо, наверное, не хуже, чем за компьютером в квартире Симбы.

Я не папенька, которому нравятся экстремальные прогулки.

И тем более не матушка, которая сейчас бредёт рядом с ним по тропинке к водопаду.

Это не глюки — я отчётливо вижу, как они поднимаются по горной тропинке, почти такой же, как та, что вьётся передо мной.

Даже сосны там почти такие же, только хвоя у них длиннее и какая–то нереально зелёная.

И я понимаю, что могу встать и пойти вслед за ними.

И даже крикнуть им:

— Эй, подождите!

То–то они удивятся!

Но я не кричу, я завязываю рюкзачок, забрасываю его на правое плечо, вскакиваю с хвойной подстилки.

И иду за родичами.

Не важно, что они поднимаются по склону совсем другой горы, идти за ними мне намного легче и не так страшно, хотя бояться вроде нечего.

Просто вокруг очень тихо, так тихо, что слышен только звук моих собственных шагов.

А когда я притормаживаю, слышно, как идут папенька с матушкой. И даже о чём они беседуют.

Они беседуют обо мне.

Матушка переживает, что там со мной и как.

— Чтобы не волноваться, — замечает папенька, — надо было взять его с собой, а не оставлять на попечение твоей сумасшедшей сестрицы. Да и чего ты, собственно, опасаешься? Что она лишит его девственности? Сомневаюсь…

— Нет, — говорит матушка, — если б я этого боялась, не оставила бы на неё ребёнка… У Симбы, конечно, не все дома, но она девушка ответственная, а ответственные девушки…

— Ответственные девушки не красят волосы в красный цвет! — перебивает папенька, внезапно оборачивается и смотрит в мою сторону.

Но меня не видит, потому что идёт по тропинке за много тысяч километров от той, по которой иду я.

И я понятия не имею, почему так отчётливо вижу его и матушку и слышу, о чём они говорят.

Хотя в результате на душе у меня гораздо спокойнее, чем какой–нибудь час назад, когда я был на горе совсем один.

А что они считают Симбу сумасшедшей — пусть их, они просто не чувствуют её так, как чувствую я.

Она не сумасшедшая, она несчастная, и ей что–то угрожает.

Я не знаю, что, но я должен узнать.

Поэтому я иду по тропинке, а впереди топают папенька с матушкой. На экскурсию к водопаду.

Интересно, на этой горе тоже есть водопад?

И ещё интересно, что сейчас делает Симба — она уже точно проснулась и прочла мою записку.

Главное, чтобы она не ругалась, когда я вернусь, ведь ясно, что к обеду я не успею.

К обеду мне дай бог оказаться на вершине.

А дальше всё будет зависеть от того, что я там найду.

Навряд ли я обнаружу бетонный бункер или нечто подобное, но что–то там должно быть.

Что–то связанное с Симбой.

В этом я убеждён так же твёрдо, как и утром, когда выходил из дома. В семь, если не раньше.

Я напрочь утратил ориентацию во времени.

Хоть спрашивай у папеньки, который час.

Между прочим, родители шагают очень бодро, словно такие прогулки для них в порядке вещей.

Я начинаю отставать и боюсь, что вот–вот потеряю их из виду.

И снова останусь один в лесу.

Странном, молчаливом, почти лишённом живности.

Только мелкие бабочки изредка пролетают над тропинкой да порою подаёт голос невидимая птаха.

Тропинка поворачивает, и я слышу негромкий гул.

Я стараюсь идти быстрее, но папенька с матушкой исчезли — их нет за поворотом, они растворились в брызгах водопада, который вдруг встаёт у меня на пути.

Чего–чего, а этого я не ожидал.

Тропинка привела меня к водопаду и оборвалась.

Теперь надо сообразить, что делать дальше.

А ведь я не прошёл ещё и полдороги к вершине.

Я продирался через кустарник. Потом поднимался по тропинке. Потом она повернула.

И на моём пути оказался водопад, небольшой, и двух метров не будет, но тропинки впереди нет, а есть небольшое озерцо и крутой склон, по которому придется карабкаться.

И вновь искать тропинку, а что, если не найду?

Из озерца вытекает ручеёк и журчит влево, вниз по склону.

Папенька с матушкой завели меня куда–то не туда, хотя воды здесь более чем достаточно.

И скорее всего — её можно пить.

И можно перевести дух и съесть один бутерброд.

Или два.

Лучше два, а третьим закусить на вершине.

Но про вершину я пока не хочу думать, я хочу есть, даже не есть — жрать!

Я сажусь на траву у водопада и смотрю, как летят брызги.

Затем развязываю рюкзачок, достаю оттуда свёрток с бутербродами и бутылку с водой.

В бутылке — меньше половины, но я наполню ее доверху.

Когда допью эту воду и съем два бутерброда с сыром.

Жаль, что не с колбасой, мясом или холодной домашней котлетой.

Из тех, что готовит матушка.

Они вернутся, и я сразу попрошу, чтобы она нажарила котлет.

Чем больше, тем лучше.

Чтобы осталось на ужин — они как раз успеют остыть, матушка наделает бутербродов, половина котлеты на куске черного хлеба, мне на ужин хватит четырёх.

Впрочем, я одолею и пять.

А сейчас у меня всего три бутерброда с сыром.

И один надо оставить на потом, так что получается два.

В животе урчит, я съедаю первый бутерброд, даже не съедаю — заглатываю.

В животе продолжает урчать, бутерброд проскакивает незаметно, будто я его и не ел!

Я беру второй и мрачно смотрю на него.

Он кажется маленьким и жалким, матушкины бутерброды с котлетами намного больше.

Я откладываю бутерброд и пью воду — чтобы наполнить желудок.

Есть после этого хочется ещё сильнее, я проглатываю второй бутерброд, а потом машинально съедаю третий, забыв, что хотел приберечь его на самый конец пути.

Пути наверх.

На вершину.

А ведь оттуда ещё придётся спускаться.

Я допиваю воду и ложусь в траву, подложив руки под голову.

Меня вдруг клонит в сон, солнце уже где–то в районе зенита.

А расстояние до вершины — в два раза больше, чем от дома Симбы до этого места.

И я плохо представляю, как пройду это расстояние.

«Интересно, — думаю я, — что сейчас делает Симба?» Закрываю глаза и мгновенно погружаюсь в сон.

Вечер с Дракулой

Симба молча смотрит на Дракулу.

Дракула весело смотрит на Симбу.

Ей кажется, что со вчерашнего утра он изменился, хотя одет всё так же — в майку и шорты, и всё так же странно скалится, будто упырь, и всё так же смахивает на журнального плейбоя, который от нечего делать развлекается тем, что посылает дурацкие письма да ещё подписывает их «граф Дракула».

Никакой он не граф — это Симба уже выяснила.

Мизеров Александр Викторович, сорока шести лет, дизайн, изготовление и поддержка веб–сайтов.

Пора обменяться визитками заново.

— Ну, — говорит Дракула, — где обещанные спагетти?

Симба про спагетти забыла, но ей напомнили.

Она действительно обещала ему ужин. Хорошо, что не при свечах. Харя, принимаясь за ужин, обожал спрашивать:

— А свечи где?

Симба доставала свечу, зажигала её и ставила посреди стола.

А потом смотрела, как харя ест.

Смачно и много, прихлёбывая припасённое Симбой вино.

Как и положено — к мясу красное, к рыбе и десерту — белое, хотя на самом деле харя предпочитал водку. Но водка, с его точки зрения, не вписывалась в романтический ритуал: еда, вино, свечи, потом — женщина.

То есть Симба.

— Эй, — окликнул её Дракула. — Ты что, язык проглотила?

Симба подумала, не отправить ли его восвояси. Сама пригласила, сама и выгонит. На фига он ей тут нужен? Спасать племянника? Психованного Майкла, подложившего ей свинью. В итоге она очутилась наедине с чужим мужиком и ещё обязана его кормить. Не дай бог, он потребует свечу на стол, красного вина, а потом и любви.