Земные наши заботы - Иван Филоненко

Новый дом на крепком каменном фундаменте поставил окнами к реке, просторно разместив его среди яблоневого сада. Поставил и сказал коротко:

— Всё.

Молодая жена поняла это как выдох намаявшегося человека, избавившегося наконец–то от бесконечных хлопот, усилий и напряжения.

Мать–старушка всплакнула, припомнив всю свою жизнь, и согласилась:

— И можно бы лучше, да некуда — и крепкий, и просторный, два века простоит.

Это же подтвердили и деревенские старики, приходившие поглазеть на Михайлов дом.

— Много хороших дворов в Ясеневке, — рассуждали они, сидя на лавочке под ивами, — однако этот, пожалуй, получше и попросторней других будет.

Рассуждали не без гордости за свою деревню. Вроде бы и невелика, всего сотня дворов, однако же вон как новеет.

А стояла Ясеневка, если смотреть с востока, от реки, так высоко, что все сто дворов четко обрисовывались на небесной голубизне. От этого даже в непогодь деревня казалась светлой и чистой, вовсе не знающей вязкой грязи на улицах. Стояла, как утверждали те же старики, со дня сотворения земли. Река, мол, потекла здесь потом. Дотекла прямиком до здешних мест, а тут–то на пути Ясеневка ей попалась. Вот Ворожея и изогнулась дугой вокруг домов, садов и огородов, словно обняла.

Так, казалось им, и было. Во всяком случае так, словно бы нехотя, изогнулась автострада, которую проложили совсем недавно, каждый малец помнит. Уж куда прямее! Не дорога — стрела, на деревню направленная! Так и казалось, рассечет Ясеневку надвое. Геодезисты трубы уже нацеливали. С рейками через дворы ходили. А потом все же влево вдруг подались перед самой деревней. Обошли ее, а уж потом снова выпрямили. Вот как! Ни один двор не потеснили насыпью.

Этот факт частенько побуждал дедов на обстоятельные беседы и размышления. Сверяя поступок строителей со своим крестьянским трудом, они подводили под него вовсе даже не экономические или иные какие расчеты, а чисто нравственную основу.

— Вот так и на косовице бывало. Смотришь, чтобы ненароком гнездовье не порушить. А уж когда не углядишь, то вся душа изболится. На двор сено свезешь, радуешься: все, мол, управился. Однако перед глазами нет–нет да и трепыхнется птаха, пискнет жалобно. Чему ж ты, мол, радуешься, дурень. Дело–то ты сделал, да меня разорил.

Но только отстроился Михаил, только промолвил: «Всё» — и, сходив на речку искупаться, побродив по саду, взял в руки газету, чтобы отдохнуть и приобщиться к событиям внешнего мира, как наткнулся на карту района.

«Так, где тут Ясеневка?» — подумал он. И вдруг, как утверждала потом мать, вроде бы простонал и выругался. Должно быть, наломался, вот поясницу и схватило, решила она и присоветовала укрутиться шерстяным платком.

Михаил не слышал ее. Он смотрел на кресты, которыми пестрела карта. Одному не нашлось места, прилепился внизу, а через черточку разъяснялось и его значение: «Неперспективные села».

«Ай да–да», — только и подумал Михаил, еще не понимая всего значения этих крестов и слов, но чувствуя, что они затрагивают его, грозят ему, предупреждают и посмеиваются над ним, презрительно выговаривая: «Не–пер–спек-тив–ный…»

Однако постепенно успокоился, так как время шло, а действий никаких не замечалось. Должно быть, ошибка какая–то. А если не ошибка, то мероприятие. Одно из тех, о которых тут же забывают. Ясеневка жила, как и до креста на ней. Одни в поле работали, другие на ферме, которую, кстати, колхоз построил всего три года назад.

Анализируя этот факт, Михаил приходил к успокоительному и вполне логичному выводу: не стал бы колхоз ферму у Ясеневки грохать, если бы и правда она на переселенье намечалась. Да и зачем переселять ее, если дворов в ней не уменьшается, стоят один к одному, и все кирпичные, просторные, заново отстроенные: одни вскоре после войны, другие и вовсе недавно, а потому добротные. Не деревянные, не разберешь, на полоз не поставишь. Нет, чушь какая–то.

К такому же выводу пришел и сосед. Завез уже было кирпич, чтобы сарай подновить, но его припугнули штрафом: запрещено, мол, в неперспективном селе не только строить, но и ремонтировать.

— Это почему же? Мой двор, мой дом, что хочу, то и делаю.

— Запрещено, и все тут, — отвечали и в сельсовете, и в правлении колхоза.

Конечно, Михаил мог бы жить и, как говорится, не тужить. Что из того, что запрещают. Ему и не надо ничего строить, не предвидится и ремонт. Однако уверенность покинула его. Он уже не чувствовал той радости и прочности в жизни, какая была в нем, когда сказал решительно и коротко: «Всё».

Выходит, еще не все, рано успокаиваться, что–то предстоит еще, и, быть может, самое трудное, так как истратил и сбережения, и силы, и мечту. Уложил их, как говорится, со старанием и любовью под каждый кирпичик, под дощечку каждую. По крупице всюду распределил, чтобы не только крепким был дом, но и уютным, теплым, видом своим радующим хозяина и прохожего.

Теперь уже ничто не радовало его: ни просторный дом, в котором он собирался женить будущих детей своих, ни сад, который отец, недавно умерший, не решился вырубить даже в те годы, когда каждое фруктовое дерево облагалось налогом и когда все вокруг предавали сады топору. Поселилось какое–то щемящее чувство обиды и все усиливающейся апатии.

А обида была не только на тех, вовсе неизвестных ему людей, почему–то пометивших Ясеневку крестом и пожелавших ликвидировать ее из каких–то непонятных ему побуждений. Обидно было и за себя: надо, надо было думать, умом жить, а не сердцем. И в райцентре было место, и в городе, однако ж вот…

Не мог Михаил простить себе этого, потому что давно ходили слухи о сселении и укрупнении. Слышал, что сселение одних деревень и укрупнение других вызвано заботой о благоустройстве и ликвидации различий, что для этого предстоит переселить каждого второго сельского жителя. Но он не полагал, что это будет выражено вот так категорично: «Запрещено, и все тут», что благоустройство потребует переселения не только хуторов и деревень–малодворок, но и Ясеневки.

Свою деревню он считал большой и благоустроенной, не по–городскому благоустроенной, но вполне прилично. Почти в каждом дворе была скважина, так что воды хватало. В домах стояли плиты, а газ к ним хранился в баллонах за стеной. Не слишком утруждало и индивидуальное водяное отопление. Во всяком случае, все это пока устраивало Михаила. А если что и требовалось «ликвидировать» так это, по его мнению, чтобы жена уходила на ферму не в четыре утра, а возвращалась не в двенадцать ночи. Чтобы он, механизатор, имел летом если не свободные вечера, то хотя бы выходные, о которых он пока только слышал. Пусть не по два дня, как в городе, а один, для начала.

Что из того, если он и переселится в Лазурное — на центральную усадьбу колхоза? Ну, полюднее и посуше на улице. Магазин рядом и Дом культуры. Да ему–то что до этого Дома, если работа останется той же, если и он и жена все так же будут возвращаться домой, только чтобы выспаться? «Нет, не то что–то, — рассуждал Михаил. — Не с того боку благо надумано делать».

Однако и сидеть больше не мог. Сколько ни выжидай, а получалось теперь, что живет он в Ясеневке вроде бы временно. И как бы снова не оказаться в дураках. К тому же кое–кто, махнув на все, уже съехал молчком. Так что деревенский ряд оказался вдруг щербатым. И теперь, по всему видно, будут выпадать дома из стройного ряда один за другим. А раз так, то когда–то придет и его черед. Пусть и не скоро, пусть эта канитель протянется еще лет десять–двадцать. Но потом, на старости–то что? Нет, жить в неопределенности он тоже не мог. Нужно было что–то придумывать, на что–то решаться.

Легко сказать: придумать, решиться. Для него это значило бросить родной дом, в который он вложил свою душу и думу о благополучии, покинуть привычный уют, оставить деревню с погостом на холме. Это значило начинать жизнь заново, в чужом месте, где надо привыкать к людям, ко всему, что будет окружать. Не будет привычных тропинок к реке, на которых каждую ямку он знает. Не будет двора, в котором вырос. И яблонь не будет. И брат не всякий раз приедет в гости. Что ему новое место? Не будет родины.

Если бы не знал всего этого Михаил, может, и легче было бы. А он помнит, как в армии по этим тропинкам тосковал, по речке, саду, по голубому горизонту, на фоне которого четко вырисовывалась милая, тихая, родная Ясеневка. Должно быть, оттого и название у нее такое. Во всяком случае, ни одного дерева ясеня в деревне не было.

Выручало Михаила лишь то, что он не сомневался в какой–то высшей разумности всей этой затеи, о которой даже председатель сельсовета Иван Сергеевич Петров знал одно: за ремонт и застройку в неперспективном селе он не только имеет право, но и должен штрафовать нарушителей, то есть жителей этого села.

Правда, эту строгость пробовал было смягчить председатель колхоза, — на ферме–то, которая рядом с селом, нужны люди! Мол, как же это так, чтобы человеку нельзя было жить там, где… Но и Семен Иванович вынужден был умолкнуть и отступиться, получив из района выговор и внушение, что это вовсе не временная кампания, а «важнейшая социальная задача по сближению уровней».