Беспокойник - Анатолий Гладилин

Но жена моя, как и все женщины, замученные домашней работой и безденежьем, верит в прогресс и медицину. Поэтому, когда у меня заболели глаза, она погнала меня к доктору.

Доктор — типичный ворюга, бандит и растлитель малолетних — прописал мне какие-то капли. Капли зеленые, но после них я видел белый свет в полосочку. Увы, тогда я подумал: наверно, что-то не то. Но все мы наивные люди — знаем, что доктора обманывают, однако надеемся, что именно нам повезет.

Всю неделю по три раза в день я капал себе в глаза эту зеленую отраву. А во вторник у меня вдруг мелькнула мысль: «Пойду к врачу, отдам деньги, и хватит себя мучить». Подумал я так и взглянул на жену. А она мне говорит:

— Может, тебе пойти к врачу, отдать деньги и хватит себя мучить?

Я сразу состроил такую рожу — дескать, лично мне все равно, как скажешь, — но вообще, если честно признаться, даже удивился. Шутка ли — первый раз за семнадцать лет супружеской жизни жена меня поняла. Впрочем, я тут же успокоился: по теории вероятности это когда-нибудь должно было случиться.

Прихожу к доктору, отдаю ему деньги за визит, говорю, что, дескать, спасибо, помогло, — а сам смотрю на него и думаю: «Бандит ты форменный, я за эти деньги полнедели должен вкалывать, а ты их за пятнадцать минут заработал».

Доктор усаживает меня в кресло и вдруг начинает жаловаться: мол, пациентов мало, большие налоги, мебель в рассрочку купил, и вообще наступили тяжелые времена. Заглянул мне в зрачки, посоветовал не читать по вечерам и стал выписывать опять какие-то капли. А тут медсестра, помощница его, крутится. Чего-то он ей сказал, чего-то она ему ответила. Эге, подумал я, ты неплохо устроился, приятель. Нечего жаловаться, что мало пациентов. Ты не скучаешь. И жена придраться не может. Вот только девочка совсем молоденькая. Ей и шестнадцати нет. А ждет не дождется, когда я уйду. Тогда вы, не теряя времени, прямо на этом диванчике...

Думаю я так и, естественно, смотрю то на доктора, то на медсестру. И прямо на моих глазах девушка становится красной и вылетает из кабинета, громко хлопнув дверью. А доктор нахмурился, разорвал рецепт и как бы невзначай, сам себе, но достаточно громко произнес:

— Между прочим, сеньорите Марии двадцать один год.

Я обалдел, но поспешил откланяться.

Вышел на улицу, размышляю. Вот повезло мне: мало того, что доктор ворюга, бандит и растлитель, так он и телепат! Прав был я — подальше надо держаться от медицины. Поближе вот к таким сеньоритам.

Это мои мысли переключились на высокую девушку, что шла впереди в красной, очень короткой юбке. Ноги у нее были как у манекенщицы, а то, что выше... Эх, старость не радость. Да при чем тут старость? Был бы я богатым, я бы предложил сеньорите пообедать со мной в ресторане, а потом бы снял номер в гостинице да подарил бы девушке двести крузейро. Она бы и забыла, что я человек уже не первой молодости. Так я иду за ней и так думаю. И ничего предосудительного в моих мыслях нету. Это же все мечты.

А девушка оборачивается, смотрит мне в глаза таким долгим взглядом, усмехается и говорит:

— Топал бы ты, папаша, домой, к жене. А по гостиницам я не шляюсь. И на меня у тебя денег не хватит, это точно.

Я даже вспотел. Да что они все, сговорились? Или это профессиональная интуиция?

Следующие два дня прошли нормально. На работе я по уши в бумагах, а вечером сидел дома. Правда, я заметил, что жена как-то лучше меня стала понимать. Вроде бы это хорошо, но не тогда, когда говоришь, что хочешь выйти на улицу, купить вечерних газет, а сам намереваешься завернуть в бар напротив, пропустить рюмочку.

Но то, что со мной произошло в среду, меня крайне расстроило.

Я давно собирался просить у начальника прибавки. И вот выдался подходящий момент, и я зашел к нему в кабинет.

Начальник наш оригинал. В кабинете у него стоит кофейничек, и он сам варит себе кофе.

Я еще с порога почтительно так говорю:

— Прошу прощения, дон Палестино, за беспокойство. Может, помешал? Но если вам будет угодно, не побеседуете ли вы со мной минут пять по сугубо личному вопросу?

А сам смотрю на него и думаю: «Старая свинья, хоть бы раз в жизни предложил чашку кофе».

Начальник поднял на меня глаза, потом нахмурился и говорит:

— Конечно. Садитесь, Герсон. Извините. Прошу!

И наливает мне чашку кофе.

Сидим мы с ним молча, мешаем ложечками сахар. Я специально положил в свою чашку один кусок, а не два, как обычно. Пусть начальник не думает, что я нахал. Но с чего бы мне начать? Может, с того, что я уже двадцать два года работаю на фирму, а у меня нет даже приличного выходного костюма? Или лучше о детях сначала поговорить? Дескать, растут, есть хотят, одевать их надо, старшая дочка совсем уж невеста? Или на здоровье пожаловаться? Впрочем, нет, а то еще возьмет и уволит. И вдруг взглянул на начальника, на его худое замкнутое, я бы сказал — законсервированное, лицо, и такая меня тоска взяла... Ну разве войдет этот сухарь в мое положение! Разве поймет он нас, бедных людей!

А начальник посмотрел на меня и улыбнулся.

— Не смущайтесь, Герсон, я ведь тоже в молодости нужду испытывал.

Я оторопел, но потом решил: эх, была не была...

— Дон Палестино, — говорю я, — мне уже сорок семь лет. Двадцать два года я работаю на фирму. И каждую пятницу (а в голове мелькнула старая песня: «И каждую пятницу, лишь солнышко спрячется, тигры едят под бананом», — но эти слова я, конечно, не сказал, а сказал другие) жена бежит к соседям занимать деньги.

Начальник, который не спускал с меня глаз, засмеялся, закашлялся, достал платок, вытер губы.

— Да, — говорит, — забавная песня. Я тоже ее помню. Как там дальше? «Банан опаршивел и высох...»

— «И тигры давно облысели, но каждую пятницу, лишь солнышко спрячется, кого-то едят под бананом», — продолжал я в совершенном смятении, в полной растерянности.

— Вот мы тоже, дорогой Герсон, — сказал начальник уже прежним, обычным тоном, — высохли и облысели. Я понимаю ваши затруднения...

«Кажется, вовремя попал я к нему», — подумал я и с надеждой взглянул на начальника.

— Вы не теряйте надежды, — сказал начальник. — Как только изменится конъюнктура и увеличатся фонды, я непременно о вас вспомню.

— Благодарю вас, дон Палестино, очень вам признателен, — лепетал я, а про себя думал: «Опять старая песня, сколько раз мы это уже слышали. Ну вот лично ты получаешь большие деньги. Начальник! Директор! А зачем они тебе? Детей нет. С женщинами тебя никто не видел. Импотент, что ли? И худой, как жердь. Не в коня корм. Или, может, у тебя глисты?»

А начальник перехватил мой взгляд, запнулся, и лицо его посерело.

— Герсон, у нас всегда были с вами хорошие отношения, — сказал начальник, — что будет в моих силах, сделаю. У каждого свои неприятности. У меня, например, язва. Вот и худею... Идите работайте.

Я был настолько расстроен, что до меня не скоро дошел смысл его последней фразы.

— Большое спасибо, дон Палестино, — почтительно сказал я, — я всегда к вам относился с огромным уважением!

«Старая крыса, давно помирать пора», — мелькнуло у меня в голове.

Начальник покосился на меня в последний раз, зажмурился и отвернулся.

Вечером я со своим старым другом Хуаном сидел в баре. Мы здорово надрались. Хуан был весел (он всегда в хорошем настроении, когда есть что выпить) и рассказывал мне старые анекдоты. А я сам вроде бы улыбался, поддакивал, а настроение у меня было отвратительное. «Жизнь сложилась неудачно, — думал я, — прибавки к жалованью мне не видать, и вся радость — смотреть на пьяную рожу Хуана да слушать бородатые истории. И почему он должен пить всегда за мой счет? Что я, миллионер? Ишь как бутерброд пожирает! На дармовщинку!»

Клянусь, что последние мысли про Хуана промелькнули просто так. Мало ли что случайно приходит в голову.

Хуан тем временем придвинул рюмки, взглянул на меня прозрачными любящими глазами, и вдруг его словно ударили. Он заморгал, губы его зашевелились, и он... заплакал.

— Что я виноват, что у меня нет денег? — бормотал он. — Ты знаешь, как только в кармане появляется лишний крузейро, я сразу приглашаю тебя в бар. Но у меня шестеро детей, а зарплата в два раза меньше твоей. Я все понимаю. Я помню, что пью за твой счет...

— Хуан, милый, опомнись! — закричал я в отчаянии. — Ты с ума сошел? Давай еще закажем бутылку. Я всегда рад тебе. Ты мой единственный друг! Ну как ты мог подумать?

— Я и не думал, — плакал Хуан. — Но я взглянул в твои глаза, а в них прямо читалось, что я пью за твой счет. Словно черным по белому было написано!

И тут я только сообразил, что сделал со мной этот проклятый врач! Значит, вот как подействовали его зеленые капли!

Еле-еле я успокоил Хуана. И в конце вечера мы так поднабрались, что я не помню, как дополз до дома.

Утром перед работой я зашел в магазин и купил себе дымчатые очки.