Смертельная любовь - Ольга Кучкина

Это – первое и единственное интервью, данное Ольгой Ильиничной Поповой.

Но прежде – письмо Бориса Пастернака, никогда не публиковавшееся адресатом:

«Дорогая Люсенька! Некогда! Н. (Х? К?) В. ждет, но я под натиском потребности написать Вам, хотя мы скоро увидимся. Во-первых, друг мой, я страшно благодарен Вам за желание иметь мои стихи – это награда. Я сразу же пришлю, как отпечатает Т. Я в неоплатном долгу у Вас. Я рад доставить Вам удовольствие; я дважды обязан Вам счастьем, а это больше, чем жизнью. Меня огорчило Ваше письмо. Не ставьте себе рамок и преград, отвергайте угрозы пошлой тупости. Пошли Господь Вам мужества оставаться собой. Верьте мне – Вы имеете на это право. Я люблю Вас за светлый ум и щедрое, чистое сердце. Храни Вас Бог. Ваш Б. Пастернак».

– Как вы познакомились с Пастернаком?

– Я очень любила его стихи. У меня был томик, который я утащила из библиотеки, когда эти книги хотели уничтожить, и всюду возила с собой, потом на нем появилась надпись: «Люся! Смелым Бог владеет. Никогда не падайте духом – дайте мне слово!! Будьте счастливы. Ваш друг Пастернак». А за год до смерти подарил другую книгу, свой перевод «Фауста», c надписью: «Дорогой Люсе, моему старинному другу и доброй знакомой, в память былой ее поддержки, с благодарностью. Пастернак. 21 мая 1959 г .»… А тогда шла война. Я приехала в Москву учиться в ГИТИС. И однажды пришла на вечер в Политехнический, где выступал Пастернак. Я подошла к нему, сказала, что хотела бы познакомиться и поговорить. Он куда-то торопился и дал телефон: вы, пожалуйста, позвоните. Очень демократичный, открытый. Но я все-таки не решалась звонить. А потом попала на его вечер в университете на Моховой…

– Влюбились в него?

– Совсем нет. Я уже побывала замужем, и в это время у меня был роман со вторым мужем, которого позже посадили. Пастернак был для меня олицетворением высоких идей, которыми я увлекалась, и поэтом, которого я любила. Романтических отношений никогда не было. Хотя однажды разговор на эту тему произошел. Это было, когда Ивинская вернулась из первого заключения, и я сказала ему: Борис Леонидович, я бы на вашем месте как-то определилась, у нее ведь все неприятности из-за вас. А он мне сказал: вы знаете, Люся, я весь, и душа моя, и любовь, и мое творчество, все принадлежит Олюше, а Зине, жене, остается один декорум, но пусть он ей остается, что-то должно остаться, я ей так обязан. Короче, я ему говорю: ну это вам повезло, что это не я, что у нас нет никаких романтических отношений. Он отвечает с такой непосредственностью: да, да, да, как хорошо, что у нас нет романтических отношений… Он был очаровательный.

– Злопыхатели говорили, что Ивинская хитрая…

– Ерунда. Она не дура была совсем. Но сказать, что хитрая, – нет. Мы как-то идем с Еленой Михайловной Тагер, переводчицей, через мост возле «Ударника», и она говорит: Ивинской льстит, что это Пастернак… Я говорю: знаете, за лесть столько пережить – она его любит. Тагер говорит: мы с вами тоже его любим, но мы же не лезем к нему в постель. Я говорю: не знаю, как вас – меня он не приглашал.

– А какая разница была между двумя женщинами? Между женой Зинаидой Николаевной и любовницей Ольгой Всеволодовной?

– Огромная. Давайте я расскажу вам, как увидела Зинаиду Николаевну первый раз. Мы договорились с Пастернаком, что я приеду, и приехала в Переделкино. На даче, в огороде возится Зинаида Николаевна. Смерила меня с головы до пят: вы по делу или просто так? Я говорю: я просто так, но мне назначено. Она говорит: он забыл, он не придет. Но он скоро пришел, и мы пошли гулять.

– Волновались, когда ехали? Или все было просто?

– Просто. Во-первых, он сам захотел со мной побеседовать. На вечере в университете я написала ему две записки: о его отношении к Толстому и Достоевскому и что-то насчет философа Соловьева. Была такая черная сумка дерматиновая с молнией, куда он запихал записки, включая мои две, и пообещал все прочесть. А потом был вечер в Доме ученых, и в антракте он прочел наизусть обе и сказал: люди, которые интересуются этими темами, должны быть знакомы между собой, и если здесь есть автор записок, может, он зайдет ко мне в конце вечера. Ну конечно, я полетела. На мне было платьице такое розовое в полосочку из полутора метров вискозы, типа фигового листика. 44-й год – ничего ж не было. А выглядела я так, что когда мы с мужем пошли в кино на поздний сеанс, ему сказали: с детьми нельзя. Муж сказал: это моя жена. Ошеломленная билетерша спросила: это серьезно? И вот Пастернак говорит: я жду автора записок. Я говорю: это я. Он посмотрел на меня рассеянно: мы, кажется, встречались. Я говорю: да, но я автор записок, которые вы прочли, и вы их запомнили… Он говорит: вы автор, Боже мой!.. И тут мы со всеми распрощались и пошли ходить по городу. И, кажется, еще на следующий день ходили ночью. Хождение по городу было запрещено, но нас никто не остановил. Буквально обо всем говорили. Я о себе рассказывала, он мне говорил какие-то человеческие, творческие вещи, о Библии. Запомнить невозможно. Речь была не логическая, а спонтанная, повороты мысли неожиданные. Он не был ни на кого похож. Совершенно из ряда вон. Потом мы стали встречаться. Зинаида Николаевна отнеслась к этому скептически. Она спрашивала: скажите, вы где-нибудь работаете, что-нибудь делаете?

– Она была высокомерна?

– Нет. Она была трезвый человек. Она очень хорошо вела дом, у нее все было в порядке, чистота-красота, вовремя еда, все на месте. Он говорил: Люся, я так люблю Зину, у нее такие большие руки. Мне бы не было так лестно, если б мне сказали, что любят меня за большие руки. Но я поняла его выражение. Ему это было нужно. Но поскольку Зинаида Николаевна так ко мне относилась, мы с Борисом Леонидовичем условились: когда ему будет удобно и захочется, он мне позвонит. Чем я ему подходила? Наверное, тем, что была ему необременительна и была благодарным слушателем. И вдруг получаю открытку от него: я буду тогда-то дома, приходите. Я поехала в Переделкино. Он меня встретил у калитки. Ждал. И первое его слово было: Люся, я полюбил… Об Ивинской говорили, что она его секретарь и что норовила что-то хапнуть. Все вранье. Я Пастернака спросила: а что же теперь будет с вашей жизнью? Это же не интрижка! Он говорит: да, да, да, а что такое жизнь? И стал рассказывать, какая она хорошая, как она ему нравится: она такая золотая, хочу, чтобы вы познакомились, чтобы подружились, вот телефон, я ей дал ваш, созвонитесь, встретьтесь, потом расскажете мне, что вы думаете. Мы созвонились и встретились. Она заведовала работой с молодыми авторами в журнале «Новый мир». Очень женственная. В отличие от Зинаиды Николаевны, которая была собранный, твердый человек, мужественный, и красота ее мужественная, такого типа, как у актрисы Гоголевой, помните? А Люся мягкая, милая. Она умела быть тем, чем надо в данный момент, – чисто женское качество. Мне она понравилась. Я ему сказала. Он был в полном восторге. У него была такая голубая мечта, чтобы все сидели на веранде, и Зинаида Николаевна, и Олюша, и Евгения Владимировна, первая жена, – то, что никогда неосуществимо. Он не хотел причинить горе никому. Но причинял.