Брак по любви - Моника Али

сказал Ариф, взяв свою гитару. – Группа снова собирается. Скорее всего. Между прочим, Люси поет.

– Отлично, – ответила Ясмин. Ариф питал несбыточные иллюзии насчет своей новой жизни в качестве режиссера-документалиста и поп-звезды, но сейчас Ясмин не хватало духу сказать ему горькую правду. – Отлично, кукусик!

– Я пропущу это мимо ушей в первый и последний раз. Ладно, пекинская утка, жди меня! Вот и субботний вечер на мази. Джо тебя куда-нибудь ведет?

Ясмин покачала головой. Джо хотел встретиться, предлагал заехать, но она отказалась. Сказала, что простила его, но ей нужно побыть одной. Под этим она имела в виду, что ей нужно его наказать. Он причинил ей боль. Пусть поймет, что это не должно повториться.

Игровая площадка

За кухонным столом, наворачивая десерт, сидела Рания.

– Миссис Горами, как вы готовите этот шемаи? Такая вкуснятина!

– Нужно кипятить молоко долго-долго, – ответила Ма. – Некоторые используют сгущенку, но тогда весь вкус пропадет, и ты не почувствуешь ни гхи, ни кардамон, ни даже изюм и кешью. Я напишу тебе рецепт.

Этим воскресным утром заспавшаяся допоздна Ясмин проснулась от дверного звонка, и вскоре Аниса позвала ее вниз. Теперь она стояла у мойки, наполняя чайник.

– Вот ручка и бумага, – сказала позади нее Ма. – Я буду говорить, а ты будешь писать.

Ясмин посмотрела на разросшиеся паучники на подоконнике. На кафельную плитку свисали блестящие маленькие растения-детки.

Там же, среди горшков с растениями, как обычно, бормотал приглушенный приемник. Чем глубже писатель погружается в себя, в повседневность, которая неизбежно составляет его «я»… – Голос по радио показался Ясмин знакомым, и она сделала погромче: – …иными словами, локус личности находится настолько же в кофейном стаканчике с именем, нацарапанным на его стенке баристой, насколько в человеческой душе…

Церемония награждения Гарриет. Тот самый писатель, у которого из-под рубашки цвета хаки виднелась бело-розовая грудь.

…Чем глубже он погружается в свою самость, в свои самости, чем скрупулезнее себя исследует, чем более доскональному анализу подвергает свое «я», тем больше приходит к выводу, к полному осознанию, что единственной уместной и подобающей темой для романиста – любого романиста – является он сам. Более того, это единственное, о чем можно писать честно.

– Х…ня! – Рания стояла прямо у нее за спиной. – Простите, миссис Горами, случайно вырвалось. Единственная подобающая тема для романиста – это он сам? Ну да, мы же не хотим, чтобы романисты испытывали интерес к миру. Или, боже упаси, что-нибудь выдумывали! Кто этот идиот?

Ясмин выключила радио:

– Мне нужно проветриться. Пойдем в парк.

Они шагали по широкой центральной аллее, засаженной раскидистыми буками с куполообразными кронами. Сквозь темно-зеленую листву пробивались оранжево-золотые блики. Под ногами хрустели буковые орешки. С самого выхода из дома девушки не перемолвились почти ни словом, но Рания взяла Ясмин под локоть, и Ясмин не отняла руки. Когда они дошли до Таттон-Хилл, Рания предложила посидеть в кафе. Ясмин подняла взгляд на серые каменные стены и архитравы из песчаника, поблескивающие на фоне ясного голубого неба.

– Погода слишком хорошая. Давай останемся на свежем воздухе.

– Как насчет игровой площадки? – спросила Рания. – Смотри, там никого.

Повернув налево, они направились вниз по дальнему склону к пиратскому кораблю, веревочным переходам и оранжевым канатным сеткам-лазалкам. У подножия холма коротенький воскресный поезд из четырех вагонов, тащившийся по рельсам, приостановился, дожидаясь, пока три светоотражающих жилета перейдут рельсы и подадут сигнал, что путь свободен. С чьего-то заднего двора лениво вился дымок костра. По траве скакала ворона.

На запертых на висячий замок воротах висело объявление: «Игровая площадка закрыта на ремонт».

– Сюда, – позвала Рания. – Мы пролезем.

– Но туда нельзя. – Однако она протиснулась в дыру в заборе следом за Ранией. Вон там, за стеной из покрышек, она впервые поцеловала Руперта Гази.

Рания сунула голову в огромную бетонную водосточную трубу, покрытую граффити.

– Мочой воняет.

– На качели, – предложила Ясмин.

– Наперегонки! – крикнула Рания.

Качели были непомерно огромные, так что, ухнув вниз, вы впечатывались в прорезиненную площадку, а взлетев, ударялись пахом о металлическую ручку. Но если приноровиться и уравновешивать друг друга, можно было спокойно качаться вверх-вниз, не стукаясь и не ушибаясь.

– Блин, больно, – сказала Рания, тяжело приземлившись.

Она с силой оттолкнулась, и Ясмин подбросило вверх.

– Рания! Нет! – завопила Ясмин, едва не свалившись с качелей.

– Ты в порядке?

– Да. Просто будь поосторожнее.

– Нет. В смысле ты в порядке?

Ясмин кивнула.

– Можешь сказать мне, чтобы я не лезла не в свое дело.

– Если честно, мне не хочется это обсуждать.

– Все нормально. Поговорим о чем-нибудь другом.

Но они не стали ни о чем говорить, и вскоре Рания по давней детской привычке закрыла глаза. Если закрыть глаза на качелях, то взмывая ввысь и падая вниз, чувствуешь, что летишь, и желудок слегка отстает, но в конце концов становится на место.

Ясмин запрокинула голову. В небесной синеве плыло одинокое белое облако. Оно выглядело таким далеким, но, когда она воспаряла в высоту, казалось, будто до него рукой подать. За этой стеной из покрышек Ясмин в пятнадцать лет поцеловала семнадцатилетнего Руперта Гази. Он носил тесные джинсы Diesel, водил мопед, а иногда – машину своей мамы, хотя права у него были только ученические, и на вкус был как лакрица и окурки. «Руперт, Руперт, Руперт», – писала она в тетради по биологии и вымарывала его имя, пока кончик ручки не дырявил страницу.

У него дома они снова поцеловались, – очень много слюны, очень много зубов, – Руперт позвал ее подняться с ним наверх, и она собиралась согласиться, хотя он запустил язык ей в ухо. Но потом заявились Ариф с младшим братом Руперта и все испортили. Ночью, в постели, Ясмин гладила себя между ног и просунула пальцы внутрь, воображая, что это он. Посасывая уголок одеяла, повернувшись сначала на бок, а потом на живот, она ласкала и гладила себя, пока не напряглась всем телом, а потом стала очень мягкой.

В школе он почти не обращал на Ясмин внимания, но она не обижалась. Как-никак, она была младше на два года и не считалась крутой даже среди одноклассников. Еще через несколько недель, когда она, одетая в школьную форму, шла домой от автобусной остановки, Руперт притормозил рядом на мопеде. Она уже почти дошла до Бичвуд-Драйв, так что ему не было никакого смысла предлагать ее подвезти. Перекидывая ногу через сиденье и кладя руки на его бомбер, она знала, что они поедут к нему. И молилась, чтобы на этот раз Ариф им не помешал.

– Совсем забыла, насколько это здорово, – сказала Рания, не открывая глаз. – Прямо как транс.

Ясмин закрыла глаза.

В кухне он поцеловал ее, не вынимая жвачку. Ясмин пошла за ним вверх по лестнице в его спальню – незаправленная кровать, задернутые занавески. На пороге нерешительно замялась. Он протянул руку: «Тебя целый день, что ли, ждать?» Он взял ее за руку, притянул в комнату, поцеловал и пропихнул свою жвачку ей в рот. Она попыталась отстраниться, чувствовала, что задыхается, не могла вдохнуть, чуть не проглотила жвачку. Не отрываясь от ее рта, он застонал, его ладонь оказалась у нее под юбкой, под колготками. Она оттолкнула его, попыталась отвернуться, но Руперт крепко прижимал ее к стене. Он закряхтел, силой просунул пальцы между ее ног, протолкнул один палец внутрь и наконец оторвался от ее губ. «Ты об этом мечтала, – сказал он. – Хватит ломаться».

Ясмин пнула его по лодыжке. «Фригидная сука!» – крикнул он ей вслед, когда она бежала вниз по лестнице.

Где-то в вышине небо разорвал самолет. Ясмин не открывала глаза. Может быть, так и есть. Может быть, она фригидная.

В следующий раз она поцеловалась с мальчиком только через два года. Ин был ее первым парнем.