Потому. Что. Я. Не. Ты. 40 историй о женах и мужьях - Колм Лидди

— A-а… ясно, — отозвался мой попутчик. — Только вы, молодой человек, не врач. Вы просто один из многих проводников так называемой нетрадиционной медицины, ныне захлестнувших нашу огромную страну. Ваш Томсоновский институт — не что иное, как сборище сумасшедших гомеопатов, которые, вне сомнения, учат лечить туберкулез высушенными цветами и паровыми ваннами.

— При всем моем уважении к вам, сэр, думаю, вы несправедливы, — спокойно (но твердо) возразил я. — Традиционная медицина зачастую бесполезна, а порой и опасна. И это установленный факт. Варварское лечение слабительными и пусканием крови погубило больше больных, чем исцелило.

Поезд по-прежнему стоял на месте. Я уже смирился с тем, что мне придется выдержать еще несколько раундов ожесточенного спора, а потом всю дорогу ехать, избегая встречаться взглядом со своим оппонентом, как вдруг справа от меня раздался нервный голос, принадлежащий третьему пассажиру в нашем купе.

— Господа, потише! — сказал он. Его лицо пряталось за номером газеты «Сент-Пол кроникл». — Если вы не в состоянии вести мирную беседу, давайте лучше посидим в дружеском молчании, как прежде!

Мужчина опустил газету, являя нам свое угрюмое лицо, и через мое правое плечо устремил взгляд в окно. Внешне он был полной противоположностью доктору Эймсу. На вид не очень старый, он почему-то носил челку, прикрывавшую высокий лоб. Если «правильный» доктор излучал уверенность, то этот третий пассажир, казалось, постоянно находился в состоянии нервозности, теребя что-то в руках. Он удрученно покачал головой, потом снова взял в руки газету и попытался погрузиться в чтение.

— Сэр, — обратился к нему доктор Эймс, — вы мне представляетесь серьезным человеком. Уверен, у вас нет времени на все эти новомодные штучки вроде гидропатии, натуропатии и все прочие «патии», которые пропагандирует этот молодой человек…

Меня возмутил несправедливый отзыв о моих профессиональных качествах, и, желая выразить протест, я потянулся к своему саквояжу, чтобы вытащить диплом, но тут третий пассажир со злостью отшвырнул газету:

— Честно говоря, сэр, когда при мне начинают противопоставлять традиционную медицину нетрадиционной и наоборот, моя реакция однозначна: чума бы побрала и ту, и другую. Я в них не верю!

Все это было сказано столь свирепым тоном, что я остолбенел, а вот доктор Эймс не утратил хладнокровия:

— Сэр, по-моему, вы неоправданно категоричны. Разве есть более высокое призвание, чем борьба за жизнь человека?

— Высокое призвание, говорите? Ну уж нет, — отвечал третий пассажир. Он погрозил пальцем, приходя во все большее возбуждение. — Я прямо вам скажу, сэр, что эта ваша борьба за жизнь на самом деле — грубое насилие над человеческой природой. Я считаю, что человеческий организм должен исцеляться сам! И если требуется крайнее вмешательство, тогда уж лучше позволить человеку спокойно умереть.

— Так, так! — воскликнул доктор Эймс, поджимая губы. — Ну и ну! В жизни не слышал подобн…

— Позвольте узнать, сэр, — вмешался я. — На мой взгляд, вы судите слишком строго. Это потому, что вам навредил какой-то несведущий в своем деле врач или вы были разочарованы пустыми обещаниями мошенника-знахаря, врачующего больных молитвами и наложением рук?

— Вообще-то с докторами я сталкивался десятки раз, — сказал третий пассажир, впившись в меня взглядом своих серых глаз; через минуту он отвел взгляд и, тщательно подбирая слова, продолжил: — Правда, не по собственной нужде. Случай, из-за которого у меня сложилось плохое мнение о вас, лекарях, произошел с одной семьей, проживавшей со мной по соседству. На них обрушилась ужасная трагедия, и нужно признать, что вмешательство врачей всех мастей привело к катастрофе. То, что началось как обычная беда, люди вроде вас исказили, извратили, да так, что это было надругательством над самой Природой, над самим Создателем нашим Господом Богом.

Он опять помолчал и, без дальнейших напоминаний, приступил к рассказу.

— Посмотрите в окно, господа.

Мы с Эймсом проследили за его взглядом, устремленным на перекатывающиеся холмы, за которые опускался оранжевый диск солнца. На одном из склонов стоял особняк в неопалладианском стиле: все колонны строгих линий, почти без украшений, не считая одной-единственной диагональной полосы; карниз — образец элегантной простоты.

— Не знаю, как объяснить это совпадение, — сказал третий пассажир, — но, прежде чем поведать вам подробности, я должен заметить, что ужасная трагедия произошла в доме, который как две капли воды похож на вон тот, на холме.

Невелико совпадение, подумал я. Особняки, подобные этому, хоть каждый из них и построен с претензией на индивидуальность, встречаются по всей стране — от Огайо до Миннесоты.

— Как бы то ни было, — продолжал третий пассажир, — случай, о котором я говорю… имел место около двадцати лет назад, в городе, откуда я родом, — в Элджине, штат Иллинойс…

Поезд вздрогнул. Необъяснимая остановка кончилась. Мы покатили дальше.

— Карлайлы из Элджина — муж, жена и их маленький сын — были счастливой семьей. Карлайл работал в текстильной промышленности — импортировал хлопок-сырец из Виргинии, еженедельно поставлял тысячу рулонов готовой материи в магазины тканей Чикаго и даже Нью-Йорка. Энергичный и предприимчивый, маленькую мануфактуру, доставшуюся ему в наследство от отца, он перестроил в большую фабрику, которая стала крупнейшей в северной части страны. Разумеется, в один прекрасный день семья переселилась в особняк под стать их богатству. Это было неизбежно, но имело для Карлайлов печальные последствия… Трехэтажный особняк стоял на участке в сто акров. Миссис Карлайл была довольна переездом, а ее пятилетний сын — еще больше. Целых две комнаты были отведены под его игрушки, газон был идеальной площадкой для игры в солдатики. У мальчика была даже своя лошадь — пони. К несчастью, дети не умеют останавливаться на достигнутом. Они готовы перевернуть весь мир в поисках нового развлечения. И вот однажды, когда ему стало скучно, а за ним никто не присматривал — ни мама, ни кто-либо из слуг, — он придумал опасную игру. На третьем этаже он вскарабкался на перила, идущие вдоль лестничной площадки. Держась за перила обеими руками, перелез на другую сторону, поставил ноги между балясинами и оказался над пропастью двадцать пять футов глубиной. Сильный, ловкий, бесстрашный, он стал перебирать ногами, продвигаясь вдоль перил, — слева направо, потом вниз до второй площадки, потом справа налево вдоль лестничной площадки, потом снова вниз. Таким образом спустившись на первый этаж, он издал победоносный клич. Отважный чертенок! — Третий пассажир сдавленно сглотнул слюну. Вид у него был, как у привередливого едока, пытающегося проглотить миску с дрянью. — Чудовищный инцидент, приведший к катастрофе, произошел в тот день, когда родители мальчика неожиданно явились домой и застали его за этим глупым развлечением. Карлайл, разгневанный и напуганный тем, что он увидел у себя над головой, взревел: «Спускайся немедленно, негодник!» От неожиданности мальчик замер на месте. Карлайл ринулся вверх по лестнице, перескакивая сразу через несколько ступенек. Мальчик подчинился, но в панике оступился и в ужасе закричал. Повиснув на руках, он пытался ногами найти точку опоры, но оттого, что бесконтрольно раскачивался, только терял силы. Сначала он висел на одной руке, потом на трех пальцах, потом на одном, потом…

От волнения у третьего пассажира перехватило дыхание. Он умолк, полез в нагрудный карман пиджака и, порывшись в нем, извлек сигару.

— Господа, вы не против, если я закурю? — пробормотал он.

— Нет, что вы! Мы не возражаем. Вы только рассказывайте, что было дальше…

— И вот настал момент, когда падение было неминуемо. И, как и во многих катастрофах, это мгновение, казалось, длилось вечно. Трагедия еще не произошла, но предотвратить ее невозможно… Пока мальчик болтался на перилах, его мать стояла внизу, на удалении двадцати пяти футов, словно пригвожденная к месту. Ее муж взбежал на самый верх лестницы и с близи наблюдал, как его ребенок медленно соскальзывает вниз. Он заглянул в лицо сына, своего дорогого, любимого сыночка, увидел открытый в немом крике маленький ротик… Мальчик вытянул правую руку, пытаясь уцепиться за отца, но хватал только воздух. Однако больше всего Карлайла поразили глаза сына, прикованные к его лицу: в них застыл смертельный страх. Затянувшееся мгновение миновало, и мальчик упал.

— Господи помилуй! — воскликнул доктор Эймс. — Какой кошмар! Бедняжка был мертв, когда к нему подбежали?

— Нет, — ответил третий пассажир. Он поднес спичку к сигаре и затянулся. — Отнюдь. Он был жив. Глаза мальчика были открыты, но сам он был парализован и не мог ни пошевелиться, ни что-либо сказать. Его перенесли на кровать, вызвали доктора. Местный врач, Оулсон, осматривал его двадцать минут, потом поставил диагноз, который после будет подтвержден еще двадцать раз. При падении мальчик переломал как минимум тридцать костей, в том числе в области позвоночника и черепа, а также получил повреждения внутренних органов, хотя количество этих повреждений и их местонахождение определить было трудно. Тем не менее мальчик дышал, и глаза его были открыты. Родители не теряли надежды.