Год тумана - Мишель Ричмонд

— Где ты познакомился с Ребеккой?

— На работе.

— Серьезная связь или просто флирт?

— Суди сама, наши отношения продлились три месяца. Ребекка оказалась единственной, с кем я встречался после развода. У отца-одиночки не так уж много времени на светскую жизнь. — Мы чокаемся. — Пока я не встретил тебя, разумеется.

— И кто кого бросил в случае с Ребеккой?

— На момент разрыва полагал, что расстаемся по обоюдному согласию, но Ребекка упорно продолжала посылать горестные письма в течение нескольких недель. Наверное, в ее представлении виновник — я.

— Она все еще преподает в школе?

— Английскую литературу и французский язык.

Представляю себе, как Джейк сидит в учительской, за одним столом с Ребеккой Уокер, пытаясь сосредоточиться на сандвиче (допустим, с индейкой и беконом), в то время как бывшая пассия тихонько наступает ему на ногу под столом и шепчет смачные французские словечки.

— Двенадцать женщин. Внушительная цифра.

— Ты считала?!

— А разве не в этом смысл?

— Тогда твоя очередь. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Я начинаю с Рамона. С Рамона, который научил меня оральному сексу и обращению с фотоаппаратом и сам сотни раз меня фотографировал. Родители увидели эти снимки после того, как произошла авария.

— Сестра Рамона после его смерти нашла мои фото, адрес, — объясняю я. — И отправила их моим родителям.

— У вас была такая разница в возрасте… — заметил Джейк.

— Это не то, что ты думаешь. Рамон хотел на мне жениться.

Рассказала Джейку о том, как за месяц до своей гибели, во время телефонного разговора, Рамон признался: «Не могу жить без тебя». Я ответила ему: «Конечно, можешь. Я учусь в колледже и не могу выйти за тебя прямо сейчас». Наш последний разговор.

— И что это были за фотографии? — спросил Джейк.

— Догадайся.

— Кошмар.

— Вовсе нет. Да, конечно, между нами существовала разница в возрасте. Но он мне нравился…

— Если Эмма однажды начнет встречаться с кем-то вроде Рамона, я возьму ружье и пристрелю его.

Не рассказала о том, как позировала Рамону. Как он раздевал меня, снимая вещь за вещью, в своей квартирке, залитой ярким светом. Как стояла обнаженной в центре комнаты, и все плыло вокруг, а голова просто кружилась, пока Рамон щелкал затвором. Потом делал фото крупным планом — локоть, колено, белая кожа на внутренней поверхности бедра, подъем стопы, уши с рубиновыми сережками в форме капель (его подарок). Много позже мама выложила снимки на кофейный столик и спросила: «Ради Бога, объясни, что это?!»

Еще никогда не видела ее в таком гневе. Она плакала и совершенно искренне думала, что ее дочь предалась дьяволу. Отец вообще на меня не смотрел. Сидел в кресле-качалке в углу комнаты и рассматривал фортепиано — просто чтобы не смотреть на меня. На крышке инструмента, отполированного до блеска, стояли несколько русских матрешек, фигурка заводного снегиря и наши с Аннабель фотографии в раннем детстве, в одинаковых клетчатых платьицах, сшитых мамой. А на столике лежали другие фото. Мое обнаженное тело выставлено напоказ, юношеский экстаз подвергнут осмеянию.

— Это противоестественно, — сказал отец.

— Секс — это священный акт между мужчиной и женщиной, которых Бог сочетал браком, — отчеканила мать, будто цитируя Священное Писание.

Папа кивнул и качнулся туда-сюда, по-прежнему не глядя на непутевую дочь. В этом самом кресле он качал меня, когда я была маленькой.

— Если ты делаешь это с кем-то, кроме мужа, расстаешься с частью своей души. — Мама покачала головой. — Отныне и навсегда этот отвратительный человек будет владеть частичкой тебя.

Интересно, что чувствовал Рамон, слетая со скользкой дороги. Мучился от боли, или темнота наступила сразу? В сентябре состоялись похороны, и он лежал в открытом гробу. Я стояла там рядом с его сестрой, очень похожей на брата — с оливковой кожей, зелеными глазами и растрепанными волосами. «Слишком много грима». Она достала из сумочки салфетку и вытерла покойнику щеку. Я невольно подумала, что Рамону наверняка не нравится лежать накрашенным.

Пока родители читали нотацию, на заднем фоне негромко работал телевизор. Ведущая Си-эн-эн, Кристина Эймонпур, рассказывала о ситуации в Сирии. Мне очень хотелось оказаться на месте Кристины, очутиться сейчас на другом конце света и заниматься важным делом.

Не рассказала Джейку об угрызениях совести и комплексе вины за гибель Рамона. Лишь сказала:

— Они на целый семестр забрали меня из колледжа, и пришлось три раза в неделю посещать эти дурацкие семинары, которые вел идиот по имени Сэм Банго.

— Нелегкое испытание для семнадцатилетней девушки, — заметил Джейк.

Я была благодарна ему за то, что он не отозвался дурно о Рамоне и не заставил меня продолжать перечислять партнеров до конца, так же как он перечислил своих.

Болфаур казался таким сильным и уверенным в своей бейсболке. Он так хотел мне поверить.

— Ну что? Тебе не кажется, что у меня чересчур пикантное прошлое? Еще не поздно отступить.

— От этого ты стала еще пикантнее. Кроме того — может быть, твои родители были правы, ну, я имею в виду сексуальную озабоченность. То-то мне повезло. А что, в конце концов, случилось с Сэмом Банго?

— Очень странная история. Лет десять назад встретила его сестру. Агент ФБР по имена Сэнди Банго сидела у нас на лекции по политологии. Фамилия редкая, явно не простое совпадение, поэтому после занятий я подошла к ней и спросила, не родственник ли ей Сэм Банго. Она поинтересовалась, откуда его знаю. Не подумав, ляпнула про семинары. Сэнди с улыбкой посмотрела и сказала: «Ого». Выяснилось, что его посадили на четыре года. Сэнди умолчала о подробностях. Я сначала просто стояла как громом пораженная, а потом попросила передать ему привет.

Первый и последний раз мы с Джейком говорили о Рамоне — и вообще о наших предыдущих связях. Даже Лизбет редко упоминалась в разговорах. Мне нравилось в Джейке то, как он оставлял прошлое позади. Жизнь с ним означала исключительно движение вперед.

Глава 42

В последнее воскресенье ноября замечаю на Ошен-Бич оранжевый «шевроле». Когда приезжаю в десять утра, собираясь приступить к традиционному обходу, машина уже стоит на парковке. День необычайно солнечный, тумана почти нет. На горизонте медленно движутся лодки.

Быстро записываю номера и паркуюсь рядом. Руки дрожат, сердце начинает колотиться, мускулы напрягаются. Водитель — тот самый мужчина с седыми бородой и висками, которого я видела в день исчезновения Эммы, — читает газету и пьет кофе. Его лицо слегка шире, чем мне помнилось, и на дверце машины нет желтой полосы, но, кроме этого, все детали совпадают. Изображение гавайской девушки на передней панели и фигурка Девы Марии на зеркальце заднего вида.

Звоню детективу Шербурну. Слышу автоответчик.

— Он здесь, — говорю. — На пляже. Мужчина в оранжевой машине.

Диктую номера, потом звоню Шербурну на пейджер и домой. Никто не отвечает.

С полчаса наблюдаю за мужчиной. Он внимательно читает газету, колонку за колонкой, наконец вылезает из машины, подходит к ограждению и смотрит на океан. Я приближаюсь и останавливаюсь в каком-нибудь шаге. На нем красивые ботинки — слишком красивые для пляжа.

— Хороший день, — говорит он.

— Да, мы его долго ждали.

— Мой первый год в Сан-Франциско. Конечно, я не так себе его представлял, когда решил перебраться в Калифорнию. Лето вышло настолько холодным, что я уже хотел собрать вещи и укатить домой.

— А откуда вы?

— Из Невады. А вы?

— Из Алабамы.

— У меня тоже такой был, — кивком указывает он в сторону мальчишки, который ведет по пляжу собаку.

— Ребенок? — испуганно спрашиваю.

— Нет, собака. Коричневый лабрадор.

— О…

— Его звали Фрэнк. Самая глупая и ласковая псина из всех, каких я только видел.

— И где он теперь?

— Не знаю…

От этого человека буквально исходит аура одиночества, как будто он долгое время провел наедине с самим собой. Пытаюсь придумать правильный вопрос, зайти с нужного бока.

— Что привело вас в Сан-Франциско?

— Долгая история.

— Я не спешу.

Бородач скрещивает руки на груди.

— Знаете что? Изложу вам сокращенную версию за чашечкой кофе у Луиса.

Приказываю себе сохранять спокойствие и небрежно отзываюсь:

— Идет.

Мы шагаем по дорожке к закусочной, садимся за столик у окна с видом на океан. По бетонным развалинам Сутро-Басс пробирается молодая парочка.

— Как вас зовут? — спрашивает мужчина, добавляя в кофе сливок.

— Дана, — легко сходит с языка ложь. — А вас?

— Карл Ренфроу.

Далеко внизу парочка находит свободный пятачок, укрытый от взглядов блуждающих по дорожкам. Сидя там и слушая, как волны бьются о камни, можно представить себе, будто вокруг никого. Я размышляю, как бы вытянуть из Карла информацию, не внушив подозрений; в это время девушка на пляже задирает юбку, садится на корточки и справляет нужду.