Выбор - Анатолий Рогов

По завершении шествия в Успенском соборе была обедня, после нее у митрополита стол для властей, для Государя, его бояр и других лиц, участвовавших в торжественной процессии.

Даниил одарил государя за "труды ведения осля" пятьюдесятью золотыми, тремя сороками соболей, двумя кусками рытого оранжевого бархата и двумя кусками атласа изумрудного цвета и отметил при этом про себя, что государь как-то странно возбужден и веселей обычного; впрочем, это потом ему так вспомнилось, а было ли на самом деле или не было - кто скажет?

И боярина, воеводу, князя Щенятева-Патрикеева Даниил одарил за труды ведения осля, и дьяков, и конюшего старца, но не так щедро, конечно: кубками серебряными, кусками кизилбашской парчи, немецкого сукна.

Дети боярские, расчищавшие и устилавшие путь, во время этого стола под окнами митрополичьей палаты пели хвалебные песнопения Христу.

В первый же день Пасхи, после заутрени, митрополит с властями ходили к государю славить Христа, потом вместе с государем к государыне, поздравляли ее, поднесли иконы, целовали руку.

А после обедни опять вместе участвовали в перенесении артоса из Успенского собора в крестовую палату митрополита.

Артос, или всецелая просфора, - это большой квашеный, раскрашенный специальными съедобными красками и раззолоченный хлеб, по краям которого текстом же написано: "Христос воскресе из мертвых, смертью смерть поправ и сущим во гробех живот даровав". А наверху вылеплен крест. Несли артос на особом блюде и точеных носилочках два рослых, видных иеродиакона. Государь и митрополит шли следом, остальные за ним, а вокруг опять сплошной народ, так что дети боярские стояли цепочками, сдерживая толпу от самого собора до распахнутых настежь ворот митрополичьего двора. Опять кто бил поклоны, кто крестился, кто кричал "Христос воскресе!", кто христосовался, кто тянул, совал в руки проходящим разноцветные яйца и норовил, конечно, прежде всего именно им, государю и митрополиту, но их охраняли еще две цепочки детей боярских с двух сторон.

И вдруг Даниил видит, что в толпе впереди та самая тельная девка, но уже в лазоревом опашне, тоже тянет к ним алое яичко и белозубо улыбается. Смазливая девка. Зело смазливая! И государь ее тоже увидел и разулыбился, глаза заблестели. Даниил впервые увидел в них такой необычайный блеск только потом понял, какой именно. И опять она низко-низко склонилась и расцвела восторженно и пыталась идти вровень с ними, да больно тесно было не пробилась. Государь же, удаляясь, и голову выворотил назад, а следом поманил шедшего вблизи Шигону, шепнул ему что-то на ухо, тот нырнул в толпу - и назад.

"Велел узнать, кто такая", - понял Даниил, безмерно удивляясь, так как ни разу ни к одной бабе не видел у государя интереса и знал, как тот обожает свою Соломонию. "Совсем ведь еще девчонка неокрепшая, потому и змеится телом-то..."

После освещения артоса на разговение с государева стола на стол митрополита принесли обильные мясные, рыбные и яичные подачи, которые сопровождал все тот же Шигона, передавший святейшему и всем властям государевы поздравления со светлым Воскресением и великой Пасхой.

А от государыни принесли большие пахучие сдобные перепечи, которые торжественно разламывали над столами и раздавали каждому по кусочку. Стоявшие у стены возле иконостаса митрополитовы певчие в это время пели так дивно и мощно, что язычки многочисленных свечей и лампад вблизи разом ложились набок, вот-вот готовые погаснуть:

Небеса убо достойно да веселятся, земля же да радуется,

да празднует же мир, видимый же весь и невидимый!

Христос бо воста, веселие вечно-е...

Христос - новая пасха, жертва живая, Агнец Божий, вземляй

грехи ми-и-ра...

Когда Шигона уходил, Даниил поднялся из-за стола, проводил его до двери и негромко, с искренним любопытством спросил, узнал ли тот имя девки-то в толпе.

- Какой девки, святейший?

У Шигоны и плечи вверх от великого недоумения.

- Государь послал тебя в толпу, когда шли с артосом-то.

- Меня?!

- Тебя!

- Он не посылал... А-а-а! Вспомнил! Это я попросил отлучиться... прости, по нужде, великий господин...

"Пошто врет?" - удивился Даниил, но быстро забыл и об этом разговоре, и о самой девке, выше головы занятый всю светлую пасхальную седмицу то в торжественных церковных службах, то в посещениях-подношениях великоденских даров государю и государыне, то в трапезах и одарении нищих, приглашаемых в его палаты за один с ним стол. Но в субботу на Пасху, во время обедни, после которой должно было быть дробление артоса, увидел в соборе опять эту девку, увидел, как она потихоньку пробирается ближе к государю; теперь она была в алом опашне с золочеными пуговицами, и горностаевым ожерельем и отороченными горностаем запястьями, выглядывавшими из прорезей в рукавах, - очень была красива! Увидел и как Шигона с ней переглянулся и чуть заметно одобрительно кивнул, после чего она еще немножко приблизилась к государю, и Шигона показал тому глазами на нее, и государь опять разулыбился, распрямился и долго глядел на нее, хотя рядом стояла Соломония, а та даже заалела счастливо от этого взгляда. И понял Даниил, что тут затеялось что-то серьезное, но, кроме государя, его верного пса и этой девки, о сем, кажется, больше никто не знает, во всяком случае, он никого и ничего больше не заметил, хотя вглядывался крепко. Но он-то, святейший, должен знать! Обязан знать буквально все о своем государе, как главный молитвенник перед Господом и главный оберег от всех земных напастей. Однако выпытывать что-либо у Шигоны бесполезно, не скажет ничего - знал уже. У самого невозможно, недостойно.

Оставалось только через нее.

Дней через пять донесли, что она дочь покойного князя Ивана Глинского Елена, племянница Михаила Глинского, который за свои подлые измены который год сидит в темнице. Жил в Литве, сейчас живет с матерью и братьями. Шигона был у них за эти дни дважды, последний раз накануне, но с кем и о чем говорил - узнать не удалось.

Московских соглядатаев у Даниила было еще мало, да и не всякому такое доверишь, так что разведывал все один подьяк, привезенный им с Волока.

Недели через две Шигона опять посещал их.

А еще через неделю, как раз после Николы Вешнего, Шигона неожиданно предстал перед Даниилом прямо в его опочивальне после обеденного сна. Служка лишь успел сказать, что государев советник просится, а тот уж вошел хмурый, голову набычил, после благословения поцеловал руку, решительно вздохнул и низко поклонился:

- Прости, святейший владыка! Прости ради Христа! Грешен! Солгал я тебе в светозарную Пасху про девку-то! Помилуй мя, окаянного. Государя не смел выдать. Посылал он меня тогда узнать, кто такая. Посылал. Поневоле грешен во лжи.

Даниил тронул его за плечо.

- Бог простит!

- Но коль ты и сам все сведал, почел открыться до конца, ибо без тебя, владыка, подобное все одно никак не может содеяться...

- Погодь! Погодь! - вскинулся Даниил. - Что я сведал?

- Да твой соглядатай у Глинских-то.

- Знаешь?

- А на кой бы я был нужен государю, когда б не умел таких пустяков!

- Верно!.. Значит, устраиваешь по его просьбе свидания с сей девицей.

- Нет, не просил он об этом.

- Как?

- Велел только узнать чья.

- А вторая и третья встречи, выходит, это ты сам? Может, и еще было?

- Еще одна.

- Зачем?

- Сначала думал, ради забавы. Никогда ведь ни одной бабой и ни одной девкой не поинтересовался. А эта, гляжу, влечет - веселый, бодрый после встреч с ней - просто диво! А потом задумывается, задумывается... И я тоже, великий господин, задумался крепко...

- Так ему ведомо, что встречи не случайные?

- Как можно!

Даниил, отославший служку и одевавшийся сам, даже остановился, поняв вдруг, что за мысли родились под этой круглой, блестящей лысиной, которую Шигона, по обыкновению, нежно поглаживал, щурясь при этом от удовольствия.

- Ты понимаешь ли, что затеял?

- А ты понимаешь, что его надо спасать? Державу надо спасать! Сколь уж ты сам молебнов отслужил, по каким только монастырям не ездили, к каким только чудотворным образам не припадали, каких только лекарей, знахарей, ведунов и колдунов не призывали - а толку-то нет и не будет! Всей Руси давно яснее ясного. И что будет с державой - яснее ясного! У тебя ведь тоже голова кругом идет, без конца о сем думавши. Но только ты один и можешь ее спасти ты это понимаешь? Почему я и пришел к тебе. Ты - один. Я начну, я уже начал, а далее только ты - ты один.

- Нельзя! Никак нельзя!

- Но нужно! Ему! Державе! И только ты можешь это разрешить, великий господине! Придумай как, молю тебя! За него молю, за нас за всех!

- А он знает, что ты говоришь со мной об этом?

- Как можно! Что ты! Только ты и я. И больше никто и никогда. И не дай Бог, чтобы Вассиан что проведал! Понимаешь? Ради него! Ради державы! Ради Господа Бога, молю, умоляю тебя, придумай, придумай как!

Часть пятая

Год был тысяча пятьсот двадцать пятый, ноября девятый день.