Офицер по вопросам информации - Марк Миллз

Увы, Бог не внял. Прошло почти два года с тех пор, как она передала ему это письмо на перроне вокзала Льюиса, когда он садился в лондонский поезд. Он не распечатывал конверт до станции Хэйвордс-Хит и все еще думал о его содержании, когда через порядочный промежуток времени поезд подъезжал к вокзалу Виктория.

Она сообщала в письме, что не будет больше ему писать, пока он на войне. Все, что она хотела бы ему сообщить, оказалось бы мелким, никчемным в сравнении с тем, что он переживает. И весьма вероятно, что ее письма до него не дойдут, точно так же, как его ответные письма не дойдут до нее. Это лишь усилило бы ее страх за его жизнь.

Она предпочитала полностью положиться на Провидение в том, что он вернется невредимым — ибо она уверена, что так и будет, — и ждать их встречи. Пока же достаточно этих слов. Он может носить их с собой, куда бы ни пошел, и так глубоко в душе, насколько пожелает. Они не подвержены влиянию времени или пространства. Они вечны и бесконечны.

Макс знал, что их связывают особые узы, — знал даже тогда, когда был десятилетним школьником, а она — преподавателем французского языка в возрасте двадцати одного года. Странно, однако, было разбирать ее письмо в виде иероглифических каракулей. Для него, сгорбившегося на кровати, которая стояла в комнате, осыпающейся под бомбежками осажденного города, ее слова значили сейчас больше чем когда-либо.

Во многих отношениях письмо было признанием в любви, любви отнюдь не в физиологическом смысле (хотя вскоре после того, как Макс окончил Оксфордский университет, Люсинда призналась, что был момент, когда она хотела затащить его к себе в постель и едва удержалась, чтобы не сделать ему предложение).

Любовь, о которой она говорила, была чем-то иным. Она относилась к человеку, в жизни которого было несколько отцов, и порой более чем одна мать. Она не претендовала на то, чтобы заменить ему мать, но не могла отрицать, что иногда чувствовала и действовала именно так. Она замечала в нем качества, которые возбуждали в ней такие чувства.

Завершая письмо, она писала: «Не знаю, что ты подумаешь сегодня, но если дом под Даунсом все еще останется моим, когда ты вернешься, он будет и твоим тоже. Если же я перееду, то упакую твои вещи и возьму их с собой. Это большее, что я когда-либо кому-нибудь обещала, но это самое малое из того, что ты заслуживаешь».

Упоминание о его заслугах значило слишком много. Оно предполагало, что Макс заслужил право на владение ее чувствами, но в своих поступках последнего времени он обнаруживал слишком мало того, что оправдывало бы эту оценку.

Он чувствовал, как его глаза наполняются слезами, и не хотел, чтобы они пролились. Когда это не удалось, стер слезы тыльной стороной ладони.

Макс не понимал, почему плачет.

Из-за Люсинды? Из-за ее трогательных слов? Из-за Англии в майский день? Из-за того, кем он был? Из-за того, кем стал? Из-за того, что не выспался? Из-за того, что испытывал голод? Из-за безжалостного воя бомб? Из-за гибели друзей? Из-за лишенного лица немецкого летчика в Бернс-Уорде? Из-за Кармелы Кассар?

Возможно, он плакал из-за всего этого сразу.

Или, может, из-за одной его матери, Камиллы.

Долго тянулось утро, сырое и теплое. Большую часть его Макс редактировал экземпляр еженедельного бюллетеня и ждал, когда его позовет Лилиан. К полудню воздушный налет еще не состоялся.

Лилиан тоже не объявилась.

Не было никаких признаков ее присутствия в офисе, никто не отвечал по телефону во дворце ее тети в Мдине. Сообщения радио не давали повода для беспокойства. Примерно в три часа ночи на Рабат упали две бомбы, но и они, как оказалось, принесли беду.

Часом позже Мария попросила его ответить на звонок.

— Очень любезно с твоей стороны появиться на работе, — пошутил он, услышав голос Лилиан.

— Я не на работе, дома.

Ее голос звучал устало, сухо и подавленно. И оказалось, не без веской причины. Одной из двух бомб, упавших на Рабат, была убита подруга ее детства Кэтрин Гасан — прямым попаданием в ее семейный дом с необычайной легкостью разворотило бетонное укрытие подвала здания. Под развалинами погибли также мать Кэтрин и ее младший брат. Отец и старший брат, которые столь ненадежно уложили бетон, обошлись без единой царапины.

Макс встречал Кэтрин лишь однажды, еще в марте, но смог разглядеть ее как следует. Она была небольшого роста, пышной, с полными губами, вспыльчивой. В свете экрана он мог заметить восхищенное выражение ее лица, когда Деннис О’Кифи и Хелен Пэрриш выводили свои трели в фильме «Теперь моя любовь никому не нужна» на Рабат-Плас. Они не пришли к единому мнению относительно достоинств фильма, но ему доставили удовольствие ее попытки убедить его в том, что он ошибается в своей точке зрения.

— Бог… — начал он неуверенно.

— Какой бог? — откликнулась Лилиан.

— Не об этом речь.

— Не об этом? Речь идет не об этом, не о Кэтрин?

— Не это подразумевалось.

Перед тем как сказать, она сделала небольшую паузу.

— Хочу повидаться с тобой.

— Какая удача, я тоже хочу с тобой встретиться.

— Ты сможешь подойти в Мдину?

— Буду там через двадцать минут.

Если люфтваффе позволит.

Дверь Максу открыла Эна, младшая из кузин Лилиан. По ее глазам он понял, что она плакала.

— Они в саду, — сказала она, взяла его за руку и повела туда в полном молчании.

Все сидели за столом в тени апельсинового дерева: Лилиан, ее тетя Тереза и Ральф. Присутствие Ральфа удивило, Макс ощутил мгновенный укол ревности.

— Я встретила на улице командира эскадрильи Тиндла и рассказала ему о Кэтрин, — сообщила Тереза. Как и Лилиан, она была одета в черное.

— Я ухожу. — Ральф погасил окурок сигареты и встал. — Еще раз мои искренние соболезнования. — Он попрощался с обеими женщинами чем-то средним между кивком и поклоном.

— Лилиан, проводи… — всполошилась Тереза.

— Нет, сидите, — успокоил женщин Ральф. — Уверен, что Макс меня проводит.

Высокие застекленные двери в задней части дворца были заклеены крест-накрест лентами, и, когда они входили в здание, Ральф заметил:

— Для них это тяжелый удар. Кэтрин была замечательной девушкой.

— Ты знал ее?

— Немного. Она время от времени посещала «Пуэн-де-Вю».

Отель «Пуэн-де-Вю» располагался на южной стороне Саккаджи, тенистой площади, которая отделяла Мдину от Рабата. Как и дворец Шара, отель реквизировали Королевские ВВС в качестве помещения для расквартирования пилотов, дислоцированных в Та-Куали. Бармен отеля славился приготовлением коктейля «Джон Коллинз», а сам бар — местными девицами, которые тянулись к нему по ночам, как мотыльки к пламени свечи. По ряду причин пилоты называли случайные флирты с ними «подделками под пуделей». Да, но со всем этим было покончено в прошлом месяце, когда «Пуэн-де-Вю» подвергся после полудня бомбежке с воздуха и погибли шесть человек.

— Это проклятое место. Как подумаю о времени, когда мы в нем жили, и о тех, кто погиб…

Для Ральфа не было характерно впадать в сентиментальность, по сути своей он был человеком беззаботным, — и Макс не знал, как реагировать на его слова.

— Спасибо за прошлую ночь, — нашелся наконец он.

— Чтобы повторить ее, придется, вероятно, подождать некоторое время. Этим утром меня вызывали к начштаба — вылет назначен на девятое.

— Четыре дня…

— Поверь, я считаю дни. Он снова признал меня годным для полетов на «спитфайре».

— Поздравляю.

— Кажется, будет сильная заварушка. Этот мерзавец Кессельринг собирается бросить против нас все, чем располагает.

— Но в этот раз вы подготовлены. Я видел новые ангары, когда проезжал мимо Та-Куали.

— Важно то, что там, — сказал Ральф, указывая в небо. — Если новые «спитфайры» действительно имеют четыре пушки и более скоростной подъем, у нас будет шанс. Кто знает, может, мы расквасим им носы. Либо мы их превзойдем, либо нам крышка.

— Ты так думаешь?..

— Знаю. Это то самое — последний бросок в игре в кости.

Макс задержался в дверях:

— Когда мы состаримся и будем сидеть в каком-нибудь пабе, я напомню тебе об этом разговоре.

Губы Ральфа тронула улыбка.

— Расскажи мне об этом пабе.

— Он находится в конце длинной дороги, и там есть река, в которой водится форель, а к самой воде подходит сад. Лето, светит солнце, и плакучие ивы растут у плотины, где играют наши внуки. Они раздеты, прыгают с плотины прямо в реку, брызгая на людей, гребущих мимо в плоскодонках.

Ральф вдруг громко рассмеялся:

— К черту твоих недоброжелателей. Теперь я знаю, почему ты занялся этим делом.

— Каких недоброжелателей?

— Продолжай, ты по крайней мере на десять лет моложе своей должности.

— Забыл упомянуть… ты сидишь в пабе в кресле-качалке. Ты потерял обе ноги, когда тебя сбили над Мальтой в мае 1942 года.