Бог войны и любви - Елена Арсеньева

Возможно, сей Транже и впрямь слыл превеликим жонглером, вольтижером и акробатом — во всяком случае, зрители стонали от восторга, пока он устраивал вокруг себя круговерть из множества как бы самолетающих предметов, совершал прыжки и кульбиты; вертелся мельницей на поднятом довольно высоко канате; а после, заставив себя раскачать, бросился в повешенный перед ним бумажный тамбур — и выскочил оттуда переодетый старухой.

И это еще малая толика была его проделок, которым Ангелина, надо признать, уделила весьма небольшое внимание: осматривалась и оглядывалась, силясь высмотреть Моршана, ибо не сомневалась, что он где-то здесь. И ругала себя, что не воспользовалась мгновением — и не ускользнула раньше, а все еще сидит здесь, как пришитая…

И предчувствия ее не обманули: она увидела-таки Моршана!

Как раз Транже возвестил, что начинает смертельный аттракцион, гвоздь программы: хождение по потолку — и нагнулся, прицепляя к ногам железные крючья, похожие на длинные-предлинные когти. В это время два высоких человека, доселе помогавшие ему — то канат натягивали, то подавали обручи, сабли, кубы, необходимые для его жонглерского мастерства, то в барабаны били, то выкликали следующий номер, — теперь взяли каждый по охапке готовых к зажжению факелов — при них же имелось и по одному горящему — и двинулись по лестничкам наверх, под самый купол, очевидно, чтобы лучше осветить зрителям это самое предстоящее хождение по потолку. На них Ангелина доселе не обращала никакого внимания, а сейчас, бросив мимолетный взгляд, зажала ладошками рот, чтобы не закричать: прямо к ней шел… Ламираль! Переодетый под циркового служителя, в остроконечном колпаке, меняющем, конечно, его лицо, но отнюдь не до неузнаваемости. Да уж Ангелина всякого из этой троицы где угодно узнала бы… но как не взбрело ей в голову на служителей раньше посмотреть?! Этот — Ламираль; второй, ростом пониже, что поднимается сейчас по противоположной лестничке, — Сен-Венсен. А где же Моршан? На арене никого нет, кроме Транже… И тут же Ангелине показалось, будто она сходит с ума, ибо она узнала наконец Моршана, и сердце ее приостановилось. Ну да, ведь все представление она пялилась куда угодно, только не на арену, не на Транже. «Слона-то я и не приметил», — как сказал бы господин Крылов! Что же, весь вечер дорога к Меркурию была вовсе свободна, а она, Ангелина, повинуясь собственной глупости, держала себя на привязи?

И вот теперь… теперь-то ей не ускользнуть, теперь Ламираль ее как пить дать увидит!

Она заерзала на доске, служившей сиденьем, готовая хоть под эту шаткую лавочку забраться, но не было, не было никакой возможности исчезнуть с глаз Ламираля! Мысленно взмолилась Господу, чтобы на миг сделал ее невидимой, как вдруг… вдруг чьи-то руки схватили ее за плечи и так дернули, что Ангелина едва не опрокинулась навзничь, а в следующее мгновение к губам ее прижались чьи-то горячие губы; и хоть Ангелина была ошеломлена почти до потери сознания, все-таки малой оставшейся толики его хватило, чтобы понять: Ламираль прошел мимо «целующейся парочки», не заметив и не узнав Ангелину, а развязный молодчик — кто бы он ни был! — спас если не жизнь ее, то уж репутацию — наверное. В другое время он, несомненно, заслужил бы хорошей пощечины, но сейчас Ангелина, одним рывком высвободившись из наглых рук, обернулась и в негодовании только закипела:

— Ты смеешь?.. — и осеклась, уставившись в узкие, вприщур, серо-стальные глаза, глядевшие на нее без улыбки, сурово, точно приказывая что-то… в незабываемые глаза, хоть видела она их в жизни всего только дважды, сначала на волжском берегу, а потом в закутках дома мадам Жизель… в глаза ремесленника, с которым предавалась страсти, в глаза «водяного», с которым занималась тем же самым, — глаза Никиты Аргамакова, ибо рядом с нею сидел не кто иной, как он.

Опять он!

— Быстро! — шепнул Никита. Он стиснул ее руки до боли, словно знал, что вырывает Ангелину из остолбенения, даже из обморока. — Беги за ним! Смотри, что будет делать! Только тихо! Только тихо, ради Христа!

И он так пихнул ее в бок, что Ангелина едва не слетела с лавки, однако удержалась и послушно ринулась вверх, в темноту, вслед за Ламиралем, который якобы шел наверх, чтобы освещать потолок, а сам куда-то сгинул.

Потрясение, испытанное при виде Никиты, было слишком велико, почти непереносимо, однако в его голосе звучала такая тревога, команда его была такой властной, непререкаемой, неожиданно отрезвляющей, что изумление Ангелины отступило, как бы притупилось до лучших времен, когда настанет время этому изумлению предаваться; а сейчас было не до него: сейчас надо было искать Ламираля. Поначалу представлялось, что он вышел на круговую галерейку, однако, казалось, Никита обладал властью не только направить тело Ангелины в погоню, но и придать нужное направление ее мыслям, ибо Ангелина, углядев какую-то щель сбоку, а сквозь нее — зыбкое свечение, тотчас догадалась, что там — свет факела. Она замедлила бег, затаила стук сердца и не вломилась, а неслышно проскользнула на деревянный щелястый настил, заменяющий крышу. И сразу увидела своих знакомцев: Ламираль подсвечивал факелом Сен-Венсену, который стоял на коленях возле какого-то сооружения, напоминавшего небольшую пушечку, чей ствол был направлен вниз, прямиком на крышу мастерских, и, хоть пушечка была мала, вид имела самый зловещий. Намерения французов не оставляли никаких сомнений! Ангелина замешкалась: то ли броситься с криком на разбойников, то ли воротиться к Никите, как вдруг в очередной раз остолбенела на миг, услышав его истошный вопль, исполненный возмущения, вернее, какой-то детской обиды:

— Надули! Надули, басурманы! Так он же крючьями за крючья цепляется — вы только поглядите! А врал: ходить, мол, буду по потолку. Голыми, мол, ногами! Этак-то и я могу по потолку ходить! На крючках-то!

— И я! И я могу! — подхватил чей-то бас, а к нему присоединился уже целый хор возмущенных воплей:

— Надул, французишка проклятый! Надул, как пить дать! А деньги плачены!

— Держи его! Пускай деньги ворочает! — перекрыл все голоса новый крик Никиты, а вслед за тем в балагане поднялась такая буча, что Ламираль и Сен-Венсен замерли возле своего оружия, не зная, то ли кидаться на выручку Моршана (а в том, что ему требуется немалая подмога, можно было не сомневаться!), то ли самим бежать, то ли продолжать свое таинственное дело.

Впрочем, они недолго пребывали в задумчивости: за забором мастерских замелькали огоньки, послышался топот, оклики. Ангелине показалось, что она узнала голоса Меркурия и Дружинина. Там проснулись, там поднялась тревога, и любое враждебное действие не осталось бы незамеченным! Надо думать, затем и учинил Никита такой шум в балагане. Вдобавок запели, заходили ходуном щелястые доски, и рядом с Ангелиной откуда ни возьмись появилась высокая фигура мастерового с растрепанными светлыми волосами. Одним прыжком («Точно в воду!» — подумалось Ангелине) он бросился на пушку и стоявших рядом французов, растолкал их, выхватив при этом факел у Ламираля, — так что осветилось дерзкое, худощавое, светлоглазое лицо «мастерового». И тут раздался яростный крик Сен-Весена: