Буря и пламя - Элейн Хо

Чудовищу найти себе оправдание и сбросить с плеч вину.

– Они убивали горожан. Ни в чем не повинных, без оружия и доспехов.

– Пошли бы они на это, не причини им зла город?

В памяти проступило улыбающееся личико девочки-розы. В самом первом сне дети беззаботно плескались в черной лужице дегтя, не догадываясь о его предназначении.

– Нет, не думаю, – тихо отозвалась Эрис. – Они даже не знали, что такое деготь. Решили, что это подарок. Думаю, они… разозлились на меня за то, что я… не смогла их спасти. Кричали, что сделали для моего отца все, а я бросила их на погибель. Может, спаси я их от огня, они и не стали бы никого убивать.

Великан бросил взгляд в сторону девушки.

– Эрис, ты ни в чем не виновата. Это моя вина. Это я их создал, но не стал посвящать тебя в эту историю. А ты ведь тогда только-только приступила к изучению магии. Их спасение было бы для тебя непосильной задачей. – Чудовище царапнуло каменный пол когтем на ноге. – Горечь обиды одержала надо мной верх, – произнесло оно с тяжким сожалением в голосе. – Розы ослушались меня ради любви, а когда город сжег их, стали мстить стократно.

От его слов не стало легче, но нотки сожаления в них порадовали Эрис. Она зашла в комнату, полную сломанных рам для картин. Судя по блеклым гобеленам и ржавеющей лепнине, здесь, наверное, когда-то развлекали гостей.

Чудовище отстранилось от входа. Оно предпочло смотреть из-за остатков стены.

– Это вестибюль при тронном зале, – пояснил великан. – Тех гостей, которые хотели пройти с экскурсией по замку, сперва приводили сюда. Здесь висели портреты моих родственников и предков и хранились подарки от других монархов.

Взгляд Эрис привлек большой, уже подернутый желтизной портрет.

– Мне пора, – сказал великан.

– Стой.

Сажа и солнце изуродовали почти всю картину, но Эрис разглядела три мужские фигуры на каменном пьедестале. Двое мужчин, что стояли пониже, были в коричневых и золотистых одеждах. В юноше, облаченном в доспехи, нетрудно было узнать Ананоса. Волосы у него были непривычно длинными, а челюсти еще не провисли от старости, но Эрис сразу обратила внимание на «кешгирианский» нос, выделявшийся на его лице. Ананос самодовольно ухмылялся, придерживая ножны. На Саулосе была длинная стеганка и кожаные сапоги. Волнистые волосы ниспадали на щеки, а на лице застыло то же хмурое выражение, которое Эрис уже видела на городских гобеленах. На рукавах у него было вышито изображение Вечного древа, а рука сжимала жезл с сияющим белым кристаллом.

– А я думала, Вечное древо появилось после того, как тебя убили, – так говорится в книге, – сказала Эрис. – А теперь выходит, что оно возникло гораздо раньше. Так странно!

– Они выбрали этот герб, когда достигли совершеннолетия. Им всегда хотелось вырасти как можно выше, но они напрочь забыли, откуда мы черпаем магию. Даже на этой эмблеме видно, что до корней им дела не было. Они и не думали о таком.

– Получается, когда они победили, то связали свой герб с историей твоего поражения, – заключила Эрис. – Неужели в хронике войны нет и капли правды?

– Судя по тому, что ты мне рассказала, нет, – ответило Чудовище, а потом выдержало паузу. – Разве что упоминание о том, что война вообще была, но это ты и так знаешь. Странно, что они так ее сократили – вместо десяти лет всего три.

– Это число часто встречается в книге. Три дня ты сеял разруху в стране, три шанса тебе было дано, три года продолжалась война, три капли крови были пролиты тобой, прежде чем выросло Вечное древо. Даже сейчас совет состоит из трех горожан. – Эрис скользнула взглядом вверх по портрету. – Может, это была дань памяти тебе. Только втроем вы одно целое.

– Это им не помешало наплодить обо мне столько лжи.

Над братьями возвышался еще один воин в короне, белоснежных доспехах и кроваво-красном плаще, который реял у него за спиной. Руки в перчатках лежали на рукояти большого меча, воткнутого в землю. Его лезвие поблескивало в лучах нарисованного солнца.

Эрис подошла ближе, рассматривая короля. Выглядел он как заматеревший Ананос: тот же прямой нос, те же густые брови. Тень, падавшая ему на глаза, заметно старила короля. Эрис рассудила, что на портрете ему чуть меньше тридцати. Аккуратная бородка скрывала высокие скулы, а длинные черные волосы, казалось, парили на ветру.

Девушка нагнулась, чтобы разобрать надпись, выбитую на позолоченной раме. Много столетий за картиной никто не ухаживал, и теперь рассмотреть буквы было нелегко, но она различила надписи «принц» и «король» старинным шрифтом – похожее начертание уже встречалось ей на каменных памятниках, выбитых в колоннах по всему замку.

Эрис напрягла зрение, силясь разобрать имя после слова «король». И… ла… Остальные буквы затерло время.

– Это… ты? – спросила она, обернувшись к сгорбленному Чудовищу, стоявшему позади. Великан легонько качнул головой, показав, что услышал ее вопрос, но отвечать не стал.

Пришла пора уходить. Эрис бросила последний взгляд на короля, которым когда-то было Чудовище, и отвернулась.

Глава двадцать четвертая

А ночью она услышала его за дверью своей спальни.

Это оказалось не так-то просто. Чудовище умело быть бесшумным, когда хотело, и Эрис редко удавалось различить его шаги, даже когда оно ступало по скрипучему садовому песку. Сейчас его выдавало другое: встревоженный шорох плаща, шелест бархата по каменному полу. Кажется, оно металось из стороны в сторону у ее двери. Этот же звук угадывался всякий раз, когда оно приносило ей завтрак или чистую рубашку. Великан задерживался у порога, но стоило только дверным петлям скрипнуть, как он опрометью бросался прочь и исчезал в коридоре. Эрис ни разу не удавалось его застать.

Свои латы она оставила на поле битвы, усыпанном железом, и не собиралась за ними возвращаться. А без этой единственной защиты перестала спать в жесткой колючей рубашке, предпочитая теперь легкую муслиновую сорочку. Укутавшись в шаль, девушка направилась к двери.

И медленно, с превеликой осторожностью прижалась ухом к холодной стали. Малейший скрип спугнул бы Чудовище. Может, ей удастся уловить хоть обрывки шепота, хоть какой-то намек на причину, по которой оно пришло сюда именно ночью.

Шелест ткани стих. Великан перестал метаться. Эрис затаила дыхание в ожидании робкого стука – или хотя бы его отзвука. Ну же, сделай так, чтобы я тебе открыла, подумала она. Гнетущее одиночество выплеснулось в слова. Дай мне повод.

Два тихих, едва различимых удара, точно он едва прикоснулся к двери пальцами. Может, случайно задел ее ладонью или коленом, но в тот миг Эрис готова была уцепиться за любую причину. Она широко распахнула дверь.

– Это ты стучал? – спросила девушка, стараясь сохранять внешнюю невозмутимость.

Великан уже успел развернуться и преодолеть треть коридора. Услышав ее голос, он застыл как вкопанный.

– Ты услышала?

– Да.

В коридоре не было ни одного факела, и камин в комнате Эрис не горел. Мрак белым пятном разбавляла рука великана, не покрытая шрамами. Он нервно перебирал пальцами.

– Я просто хотел узнать, все ли у тебя в порядке, – произнес он.

– Да.

– Как еда, устраивает?

– Всегда.

Чудовище принялось расхаживать из стороны в сторону. Повисло молчание. Эрис знала – это верный признак того, что оно волнуется. Никто не спешил нарушить тишину. Легче было испытывать неловкость вдвоем, чем поодиночке.

Наконец великан прочистил горло.

– А можно я… у тебя переночую?

– Что?!

– Компания мне бы сейчас не помешала, только и всего, – быстро уточнил он. – Если откажешься, я пойму. Просто… твое присутствие… – Он выдохнул, медленно и устало, точно больше не было сил говорить намеками. – Когда ты рядом, эхо в голове становится тише.

Эрис заморгала. Да, она и смирилась с тем, что он сделал, но пустить его в свою постель… это совершенно другое. Перед ней ведь стоит сущий монстр, погубивший многих в пылу своей мести и не собиравшийся на этом останавливаться. Разум изо всех сил вопил: нет, это отвратительная затея!

Но стоило ей вспомнить его утешительные объятия, минуты, когда она оплакивала неудавшееся воскрешение, уткнувшись в его широкую грудь, по спине пробежала волна тепла. От мысли о том, что она больше не одинока, становилось гораздо легче. Чудовище преодолело собственный панический страх прикосновений, чтобы ее успокоить, а потом ни единым словом об этом не обмолвилось. Даже сейчас можно было использовать это для шантажа, надавить