Гиперборейская чума - Андрей Лазарчук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Козлы в натуре наших отметелили! Ну, мы им щас!..
Клеммы на клеммы, искра. Мотоциклетка Маркова завелась с полтырка. А мотоциклетку Терешкова не нужно и тыркать... лишь поверни ключ. Теперь — крутить мотор!
— Вперед! Вы с нами?
— Да!
Фары не включать, да уже и не надо, рядом тарахтят мотоциклы Стаса и Димона, и света их фар — голубоватого, резкого — хватает на всех. Впереди — перемиг красных стоп— огней.
Теплый задувающий ветер.
Восторг. Туманит голову.
Сколько проехали? Пять километров? Десять?
— Направо!
Узкий съезд, нырок, потом в горку — и вдоль забора.
Фонари на заборе и колючая проволока.
— Стоп!!!
Почти обрыв. Вот, это плоская крыша, как в туркестанских аулах, на нее можно войти, не заметив, что это крыша. И двор внизу, обширный двор, залитый ослепительным светом множества фар. Грохот моторов. В скрещении фар — пять автомобилей, распахнуты двери, людская суета.
То, что доносится до слуха, лишь рваный мат. Изредка — смысловое слово.
— ... покрошу всех!.. — и в руках одного, что возле машин, появляется карабин-автомат, мечта Виты! — ...дорогу, вонючие!..
И Терешков без мысли о чем-либо достает кольт, досылает патрон и стреляет под ноги этому безумному.
Кажется, вновь что-то взрывается в руке. Вылет пламени на два метра. Пистолет подлетает и бьет повыше лба (синие искры под черепушкой), и тут же выплескивает на лоб горячая струя. А внизу — столбенеют на миг, и этого довольно...
Мотоциклетки срываются враз, разя и расшвыривая врагов.
Но Терешков уже не видит ничего... глаза заливает липким, и он садится, обхватив голову руками и пытаясь хоть так удержать бег крови.
Подхватили и понесли, и уложили на что-то, отняли руки, сквозь стиснутые веки розовый в прожилках свет.
— Цела кость.
— Так это ж голова...
— Тащи бинт.
— Ну, месилово мы им устроили! Теперь не сунутся, ка— азлы...
— Самим валить надо, менты набегут...
— Свалим. Впервой, что ли?
— Ну и тебя и пушка, братан! Я думал, оглохну.
— Как тот ка-азел подскочил! И про пищаль забыл...
— Ну-ка, открой глаза. Видишь все?
Терешков приподнялся. Заслонился от бьющего света.
— Нормец. Ехать надо?
— Ну. Сможешь?
Его вдруг потянуло рассказать, как он в девятнадцатом, раненый сам, волок плавнями комиссара Берлаха, а петлюровские разъезды шастали по берегам. Тогда было труднее. Но вместо рассказа он встал, распрямился.
— Комсомольцы есть?
— Есть, есть. Все есть. И комсомольцы есть, и пиво найдется... Руки вытяни. Ага. Сойдет.
— Где мой аппарат?
— Да вот... Крутая машина, братан, слушай! Я такие только на картинке и видел. Это же вроде концепт — или уже серия пошла?
— Это трофей, — строго сказал подошедший Марков. — Взят в бою.
— Слушайте, парни, а сами-то вы откуда?
— Из Москвы.
— От Хирурга, что ли? — и — напряжение в голосе.
— От Панкратова.
— Не слышал...
— Эй, — закричали снизу, — тут у них пацан какой-то связанный! Да он еще и негр!
Терешкову ярко вспомнились рейнджеры. Затеплился бок под кольтом. Гады.
— Дайте ему по башке, — велел он, — и путь лежит.
— Ну!
Заводятся моторы. Запах сгоревшего бензина. Муть.
— Понеслись!
И — понеслись! Вновь надо было крутить динамо, мотор ревел и вибрация била в руль, но Терешков был счастлив.
Сзади слышны были сирены, похожие на полицейские, но не было ни погони, ни пальбы. И коптеры не утюжили небо, и с оверлук-сателлитов не давали подсветки...
Короткая езда — может быть, пять минут.
Нырнули в спящий квартал. Звук упруго отлетал от стен.
Под арку. Неровный проезд. Переулок. Налево...
— Стоп! Глуши!..
Дворик — маленький, десять на двадцать. Со всех сторон — черные воротца. Стас — или Димон? — быстро отпирают одни, внутри загорается свет, там небольшой ангар, стоит на козлах мотоциклетка, что-то валяется.
— Закатывайте!
И Терешков закатывает горячую мотоциклетку внутрь, прислоняя к стене, набиваются другие, всего их семеро, ворота закрываются, скрежет замка:
— Уау! Как мы им вломили!
— Димон, чего ждем? Отпирай!
Поднимается люк в полу, там загорается свет.
— Пошли. Эй, придержите парня!
Терешков понимает, что придержать нужно его, но все равно успевает упасть раньше.
И сразу — вкус пива на языке.
— Пьет.
— Так ведь пиво же:
— Слушай, в больницу, наверное, надо чувака: мозг сотрясло:
— Ничего, товарищи, все обойдется, — голос Маркова. — Он и с поезда падал, и с аэроплана — без последствий. Привычка выработалась.
— Каскадер, что ли?
— Можно сказать и так:— Марков бывает порой удивительно уклончив:
— Нормец, — повторил Терешков, не открывая глаз. — Пуржать — не стоеросить. Про. Химли загуенец держать?
Он попытался сесть. В голове, если говорить честно, бродило.
— Нич-че не понимаю — прошептал кто-то с уважением.
Терешков с трудом проморгался. Он почему-то ожидал, что свет будет невыносимо яркий, но нет: молочно-белый, оплетенный проволокой фонарь светил хорошо, в меру.
Мотоциклетчики — молодые парни в расстегнутых кожанках, один с бородой, один с волосами до плеч — лежали и сидели на зеленых и серо-полосатых тюфяках, брошенных на пол. В центре между всеми стоял большой надорванный картонный ящик, из которого изумленно таращились пивные банки.
Одну, открытую, тут же сунули Терешкову в ладонь.
— «Миллер», — тщательно прочел он надпись на боку. — Ненавижу:
И, запрокинув голову, стал шумно пить.
— А его зовут Валентин, — сказал Марков. — Сейчас он вправит себе мозги и будет общителен, как я.
Терешков втянул последние капли и кивнул.
— Да, — сказал он. — Я могу быть общителен, как мой друг Марков. Хотя его вызывающие отношения с женщинами вызывают ненужное отношение к себе. К нему. К себе: Или?..
Да. Так что я хотел сказать? А, вот. Вспомнил. Какое число сегодня?
— Шестое:
— А месяц?
— Ну так это:. Июнь.
— А год?
— Ни хрена ты с дуба рухнул: Девяносто восьмой.
— Я тебе говорил! — Терешков уставил палец на Маркова.
— Все сходится. И еще, товарищ: что это значит: «Крутой навороченный байк»?
Глава восьмая Прошло десять дней. В Москву, в Москву!.. Первый из списка. Почем диктатура пролетариата?.. Здравствуй, Ленин.
Здесь пришлось проще, чем в две тысячи двадцать восьмом. По крайней мере, были в ходу и золото, и наличные деньги. Больше того: за деньги можно было купить все что угодно. До чего кстати оказался сверток старой, вышедшей из употребления «зеленой капусты», сунутый в последнюю минуту Дедом. Здесь «капуста» имела немалый вес: да и николаевские империалы можно было легко обменять на непривычного размера и вида рубли:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});