Ревнивая лампа Аладдина - Шахразада
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вот теперь я вижу, что ты вспомнил…
– Да, мудрый Алим, я помню теперь всю ту ночь… Помню и тот миг, когда Хусни превратилась в облако… Но почему именно она, став джиннией, обитала в пещере Предзнаменования?
– Такова была воля всесильной судьбы, несчастный… Мне ведомо лишь, что, умирая, отец поручил ее судьбу своему ученику из тех, кто пришел много позже нас. И ученик этот, выполняя волю учителя, постарался спрятать лампу в самое спокойное место, какое только мог вообразить… А что может быть заповеднее, чем пещера Предзнаменования, путь куда находит далеко не каждый маг, не говоря уже о том, что смертным дорога туда заказана…
– Итак, Хусни теперь мой враг…
– И притом враг, подвластный твоему человеку Предзнаменования… Я вижу, какую страшную силу они могут составить вместе…
– Ну где несчастному сопливому мальчишке тягаться со мной? Не забывай, Алим, что я – сильнейший из магов…
– О Аллах, как же ты глуп… И ты, похоже, действительно забыл уроки нашего мудрого учителя, да сохранится о нем память в веках! Что ж, я еще раз сослужу тебе службу и напомню кое-что. Женская магия, действительно, обладает меньшей силой, ибо женская магия никогда не лишит человека жизни. Да, это так… Но женская магия, вспомни, недалекий Инсар, женская магия действует всегда. Ее сила сохраняется даже после смерти колдуньи. Проклятие, что наложила женщина, – это проклятие самое страшное… Оно безжалостно и не имеет обратного хода… Его нельзя и истолковать иначе… А Хусни, как ты помнишь, наложила на тебя не одно проклятие. Так что тебе необходимо найти старую медную лампу, выкрасть ее и уничтожить! Это самое важное, что тебе сейчас надо сделать… Это первый шаг для достижения твоей цели…
– Что ж, Алим, быть может, ты и прав… Думаю, это действительно поможет мне обрести желаемое. Но это не первостепенное дело. Первым шагом станет моя женитьба на дочери всесильного халифа Хазима Великого… Думаю, он поможет своему зятю расправиться с ничтожным Аладдином, не прибегая к магии.
– Но тогда тебе надо торопиться. Освободившаяся джинния может натворить много бед. А если Хусни узнает, что ты не за сотни фарсахов от нее, а в сотне шагов… Боюсь, что ее гнев будет страшен, а месть…
– Ты видишь это, Алим, или всего лишь предчувствуешь?
– Я пока только предполагаю… Чтобы хоть что-то увидеть, мне нужен хрустальный шар и немного тишины…
И Инсар-маг, великий Инсар, словно последний слуга, вынужден был поставить на стол рядом с неспящим Алимом драгоценный хрустальный шар, поджечь семнадцать черных свечей, расставить их вокруг шара и тихо ждать, пока его советник найдет ответ на все вопросы.
Долго молчал Алим, разглядывая туманные образы, проносившиеся в шаре. Разглядывал и молчал.
Но умница Хусни и тут опередила Алима. Нет, она никого не хотела опережать, она просто сделала следующий шаг в долгой игре жизнями смертных.
Выскользнув из дворца, она в мгновение ока преодолела расстояние до дома мастера Салаха. За белым дувалом стояла тишина. Тишина окутывала и убежище Аладдина… Задремала добрая Фатима, и даже уснула, свесив голову, белая коза за некрепкой загородкой.
– Вот и отлично. Спите, мои хорошие. Я не смогу всегда защищать вас, но сумею, пусть ненадолго, скрыть вас от всех взоров, человеческих или магических.
Пелена начала окутывать дом Аладдина. Она не был беспросветно черной, но, словно грозовое облако, своим пышным мутным чревом накрыла дом и дувал. Быть может, прохожему, спешащему по тихой улочке, и удалось бы что-то разглядеть за этой серой пеленой. Но скорее всего, он бы просто подумал, что этот корявый карагач у белой стены и дом с резной калиткой во двор ему просто привиделись…
Магия джиннии не была магией белой. Но не была она и черной. Сил Хусни хватило на то, чтобы от магических взглядов скрыть всего троих. Ну, или четверых. Если, конечно, считать и козу особой, достойной внимания… Даже джинния чувствовала, что этому спокойному существу еще предстоит сыграть свою роль.
Молчал неспящий Алим.
– Что же ты молчишь, о кладезь знаний и мудрости? Быть может, свечи недостаточно черны? Или безукоризненный хрустальный шар дал трещину? Где лампа?
– Да нет, Инсар-мар, свечи черны. И хрусталь шара по-прежнему прекрасно-прозрачен… Но не вижу я лампы… Не вижу и дома мастера Салаха. Скрыт от меня и мальчишка. Знаю лишь, что они по-прежнему где-то здесь… Здесь, в прекрасном Багдаде, обители правоверных…
– Не много же от тебя проку, о хранитель ненужных знаний! Придется мне самому начать охоту на сопливого мальчишку и его старую медную лампу.
– Что ж, быть может, и так. Но, быть может, для начала тебе, всесильный маг, неплохо было бы просто вспомнить дорогу к дому золотых дел мастера? Возможно, все просто и нет нужды в магии?
– Замолчи, никчемный советчик…
Но более никаких слов Магрибинец произнести не успел. Ибо у ворот постоялого двора взревели зурны. То прибыли посланцы халифа.
– Продолжим утром, мой неспящий друг. А сейчас меня призывают дела. Я собираюсь стать зятем всесильного халифа… И сделать еще один шаг к своей уже такой близкой цели…
– Продолжим утром, несчастный… Ты опять решил поступить по-своему… Но приближается не твоя цель, а твоя погибель. Иди же. Время рассудит нас.
Глаза неспящего Алима закрылись. Теперь его уделом было лишь ожидание. А ждал он новых бед. Увы, ибо привык всегда оказываться правым.
Макама двадцатая
– Гнев не оставил нас, визирь. Мы по-прежнему сердиты на нашу дочь, по-прежнему считаем ее поведение недостойным. И потому пусть ее свадьба будет тихой, пусть наша дочь и в этот праздничный день почувствует тяжесть отцовского гнева.
– Я повинуюсь тебе, о великий халиф.
Визирь, против обыкновения очень худой и высокий, почтительно поклонился. Визирь Аятолла был некогда странником, потом стал послушником и учеником в медресе. А когда он понял, что служение Аллаху всесильному и всемилостивейшему возможно везде, перешел на службу в диван. Мудрость и спокойное достоинство всегда отличали Аятоллу. Когда же Хазим Великий заметил, какое отвращение Аятолла питает к стяжательству, то решил, что лучшего визиря ему не найти. Аятолла стал визирем необыкновенным во всех смыслах слова. Не брал мзды, не был многословен, не произносил пустых славословий. Но его мнение всегда было плодом долгих размышлений, а потому спорить с визирем не имело смысла, ибо его правота очень быстро стала столь же привычной, как и его немногословные высказывания.