Шелепин и ликвидация Бандеры - Леонид Млечин

Готовясь к допросу Шелепина и выполняя его предварительные условия, я 10 декабря 1992 года переговорил по телефону с директором Архива Президента РФ Коротковым.

Он сказал, что подлинники документов ни при каких условиях выдаче из архива в Кремле не подлежат. Все документы в архиве, и в том числе письмо Шелепина Хрущеву, хранятся в единственном экземпляре. Копии этого документа, где были бы визы исполнителей, в архиве не имеется, и существует ли вообще такая копия, он не знает. На письме Шелепина Хрущеву действительно стоит штамп ЦК КПСС от 9 марта 1965 года, но в чем причина длительного временного разрыва между датой изготовления документа и его регистрацией в ЦК КПСС, он не знает. Каких-либо других документов, разъясняющих эту ситуацию, в архиве нет.

В тот же день я по предложению Короткова связался по телефону с его заместителем А. С. Степановым, который пояснил, что в практике КГБ в 50–60-х и последующих годов существовал порядок изготовления особо важных документов в единственном экземпляре, рукописным способом и особо доверенными лицами. О том, что письмо исполнено таким образом, свидетельствует каллиграфический почерк, который явно не соответствует почерку Шелепина. Каждая буква выполнена отдельно и с особым старанием. На документе не проставлен ни номер экземпляра, ни их количество.

Документ длительное время, с 3 марта 1959 года, не регистрировался, очевидно, потому, что находился в сейфе у заведующего общего отдела ЦК КПСС Малина (сохранено оригинальное написание. — Прим. ред.). Такое положение имело место со многими другими документами аналогичного значения. В 1965 году Малин уходил с этой должности, и поэтому 9 марта 1965 года под номером 0680 документы были зарегистрированы в текущем делопроизводстве ЦК КПСС, а 20 марта 1965 года под номером 9485 переданы в Архив ЦК КПСС.

11 декабря 1992 года я по телефону переговорил с начальником Центрального архива МБ РФ А. А. Зюбченко, которому также задал вопросы, поставленные Шелепиным. Зюбченко ответил, что по всем признакам письмо Шелепину было составлено в единственном экземпляре. Это письмо готовил неизвестный ему сотрудник КГБ СССР из группы особо доверенных сотрудников секретариата председателя КГБ, которых знал только строго ограниченный круг высших должностных лиц КГБ.

Он предложил для выяснения, кто именно составил это письмо, обратиться к министру безопасности с письменной просьбой поручить провести опрос среди бывших сотрудников секретариата председателя КГБ. На наш запрос министру В. П. Баранникову поступил ответ, что этот сотрудник уже умер и опросить его не представляется возможным.

11 декабря 1992 года с 11 часов 50 минут до 14 часов 50 минут на квартире Шелепина проводился его допрос с участием В. Е. Семичастного, который повторял и разъяснял плохо слышавшему Шелепину мои вопросы и помогал сформулировать ответы на них. По сравнению с высоким, крепким, самоуверенным Семичастным, ощущение властности и силы которого усиливалось всей его внешностью — крепким телосложением и крупной головой с резкими, тяжелыми чертами лица, Шелепин очень проигрывал. Ниже среднего роста, с мелкими чертами лица, Шелепин имел вид обычного пожилого русского человека.

Прежде чем давать ответы на мои вопросы, он обстоятельно советовался с Семичастным. После ознакомления с ксерокопиями документов “особой папки”, протоколом осмотра этих документов и подготовленными мною справками о беседах с Коротковым, Степановым и Зюбченко, отвечая на подготовленные вопросы, Шелепин дал показания, которые были записаны практически дословно.

В ходе воспроизведения записанного Шелепин и Семичастный заявили, что в таком виде показания в протоколе оставлять нельзя, поскольку “председатель в этом случае выглядит не на высоте”. Мне же якобы все было рассказано не для записи, а чтобы я с их слов лучше понял ситуацию того времени.

В частности, Шелепина не устроило, что было записано (как он в действительности и рассказывал), что после доклада кого-то из его подчиненных (скорее всего, из архивного подразделения) о том, что целая комната в архиве постоянно занята ненужными для работы совершенно секретными документами, и предложения запросить в ЦК КПСС разрешение на их уничтожение, он дал на это согласие, не зная, о какой проблеме идет речь. Через некоторое время тот же исполнитель принес ему выписку из решения политбюро и письмо от его имени Хрущеву.

К этому времени он был в должности всего три месяца, а до того не соприкасался с деятельностью КГБ. По его словам, при назначении на этот пост он несколько раз отказывался и подчинился приказу о назначении председателем комитета только в порядке партийной дисциплины.

В первые месяцы, не чувствуя себя профессионалом в этой области, он во всем доверился тому, что готовили подчиненные, и поэтому подписал, не вникая в существо вопроса, письмо Хрущеву и проект постановления президиума (так в то время именовалось политбюро) ЦК КПСС.

О преступлении в Катыни и других местах в отношении польских граждан он знает только то, что сообщалось в газетах.

Был ли принят предложенный им проект совершенно секретного постановления о ликвидации всех дел, кроме протоколов заседаний “тройки” НКВД СССР?

Шелепин и Семичастный пояснили, что отсутствие резолюции Хрущева на письме Шелепина объясняется существованием в то время практики дачи устных санкций на тот или иной запрос исполнителей. Такая санкция могла поступить как от самого Хрущева, так и от руководителей его аппарата. В этом случае на втором экземпляре документа исполнитель делал соответствующую отметку. Это письмо Шелепина Хрущеву исполнилось в единственном экземпляре, и поэтому на нем не оказалось никаких пометок, так как осталось в ЦК КПСС. Поэтому, видимо, и не потребовалось (не было оформлено) решение Президиума ЦК КПСС.

Вместо протоколирования этих пояснений Шелепин и Семичастный предложили записать, что причина отсутствия визы Хрущева на письме Шелепина и проекте постановления Президиума ЦК КПСС им неизвестна. Я был вынужден переписать протокол заново в соответствии с предложениями Шелепина и Семичастного, и только тогда он был подписан.

После окончания допроса Шелепин и Семичастный поинтересовались у меня, планируется ли допрос бывшего председателя КГБ И. А. Серова. Они рассказали, что Серов и Хрущев очень тесно сотрудничали на Украине, в том числе в 1939–1940 годах. За Серовым прочно укрепилась слава “палача” и правой руки Хрущева (их объединяли и родственные связи: они были свояками). Со слов Семичастного, Серов был замешан в расстрелах во Львове и Харькове.

Проверить эту информацию у него самого не представилось возможным, поскольку Серов часто и тяжело болел и через несколько месяцев скончался. При всем этом было очевидно личное неприязненное отношение Шелепина и Семичастного как к Серову, так и к Хрущеву, которое и развязывало их языки.

У меня сложилось впечатление, что оба старика находились в состоянии какого-то беспокойства по поводу происходящего в стране тревожного ожидания того, что они снова станут объектами пристального общественного внимания. В ходе допроса по их настоянию делались перерывы для просмотра всех информационных новостей по всем телевизионным каналам, которые они жадно впитывали в обстановке полной тишины и напряженного внимания.

В целом допрошенный в качестве свидетеля Шелепин подтвердил подлинность анализируемого письма и фактов, изложенных в нем. Он также пояснил, что лично завизировал проект постановления Президиума ЦК КПСС от 1959 года об уничтожении документов по Катынскому делу и считает, что этот акт был исполнен».

Пост председателя — надежному соратнику

Всего три года Александр Николаевич Шелепин возглавлял КГБ. Эту должность Хрущев не считал достаточно важной, чтобы долго держать на ней перспективного человека. А относительно Шелепина у него были далеко идущие планы.

На ХХII съезде партии в октябре шестьдесят первого Никита Сергеевич ввел Шелепина в состав высшего партийного руководства. Прямо во время съезда Хрущев вызвал его к себе:

— Вы достаточно поработали в КГБ. На организационном пленуме ЦК после съезда будет вас избирать секретарем ЦК.

Съезд запомнился стране принятием новой программы партии, в которой ставилась задача построить за двадцать лет коммунизм. Причем глава партии считал задачу вполне достижимой.

Никита Сергеевич Хрущев, непредсказуемый и неуправляемый, хитрец, каких мало, был открытым и эмоциональным человеком. Он видел, в какой беде страна. В узком кругу честно говорил:

— Я был рабочим, социализма не было, а картошка была. Сейчас социализм построили, а картошки нет.

Хрущев приказал, чтобы в столовых хлеб давали бесплатно. Он хотел вытащить страну из беды, но уповал на какие-то утопические идеи, надеялся решить проблемы одним махом. В этом очень был похож на Бориса Ельцина.