Циклы 'Антимир-Восточный конвой-отдельные романы.Компиляция.Книги 15. Романы-16 - Владимир Дмитриевич Михайлов

что он никак, ну никах не мог разделять ее любовь к мальчику, которого никогда в жизни не видал... Господи, подумал вдруг Истомин, какая банальность на грани пошлости! Право, в литературе такие вещи давно уже запрещены и остались только в жизни; нет ничего банальнее жизни!

Капитан знал, каким будет его ответ, но не хватило сил, чтобы сказать ей это так, сразу: слишком страшно и бесчеловечно было это! Но не только капитан внутренне замер: и остальные поняли, что именно сейчас, сейчас, а не раньше, решается вопрос: встретятся ли они еще с тем, из чего ранее состояла их жизнь, или они лишены этого навсегда. Всего, начиная с Солнца и неба; и люди как по команде подняли глаза к невысокому потолку салона, отныне и навсегда ставшему их небом, и прошлись взглядом по гладким переборкам, ограничивавшим теперь мир, еще недавно столь бескрайний, - и наконец остановились на лицах соседей, ставших теперь маленьким человечеством, замкнутым в себе.

- Мальчик, - сказала Мила снова, и всем стало жутко. Сын. Что же вы молчите, капитан? Мы ждем!

Она поймала взгляд капитана и все поняла, и не смогла удержать слез. Нарев встал, враждебно глядя на капитана. Но, опережая его, вскочил и физик.

Карачаров не выносил женского плача. Он готов был сделать все, что угодно, обещать что можно и чего нельзя, только бы рыдания, наконец, прекратились. И он крикнул яростно и убежденно:

- Перестаньте, Мила! Не унижайтесь! Они ничем не могут нам помочь, но я могу! Я сделаю все!

Он чувствовал себя в этот миг даже не трибуном - пророком, и ощутив, что взгляды скрестились на нем, продолжал еще громче и убежденнее:

- Я найду способ вернуться на Землю!

Он не мог бы сказать, откуда взялась в нем эта уверенность в своих силах и в разрешимости задачи, но сейчас верил в себя бесконечно.

Капитан внимательно взглянул на него.

- Хорошо, - сказал он. - Требуйте от нас всего, что в наших силах.

- Откройте, - сказал Карачаров, протянув руку в сторону прогулочной палубы.

Капитан подошел к стене, и матовая часть переборки исчезла. Взглядам собравшихся открылся прозрачный борт.

Ночь отблескивала, как вороненая сталь, и незнакомые звезды сияли на уровне их глаз и на уровне ног. Мир был неподвижен; с трудом верилось, что он - не твердое тело, и что корабль не застыл в нем, как букашка в глыбе янтаря, но мчится со скоростью, непостижимой для рассудка. Пассажиры молчали, глядя в пустоту, которая всю жизнь была лишь фоном для звезд, и вдруг стала единственным, что осталось во Вселенной. Где-то неизмеримо далеко в этой пустоте была Земля.

- Мы вернемся, - сказал физик, и слова его прозвучали, как вызов пустоте и неподвижности.

- Капитан, - спросила Инна в наступившей тишине. - Можно ли считать, что ваш запрет больше не имеет силы?

- Нет, - сказал Устюг, отчетливо разделяя слова, - Я этого не говорил, и так считать нельзя. Мы еще не вернулись, и никто не обещает, что это совершится завтра, Запрет остается в силе.

Он подождал; все подавленно молчали. Капитан встал и пошел к выходу. Он уже отворил дверь, когда актриса негромко, но отчетливо проговорила:

- Интересно, относится ли это ко всем?

Капитан не обернулся, но испытал такое ощущение, словно в спину ему вогнали узкий, острый нож.

Зоя, не отрываясь, смотрела ему в лицо. Ей казалось, что она заранее знает все те выражения, какие возникнут на нем. Она даже догадывалась, что он поцелует ей руку, хотя никогда не видела, чтобы Устюг целовал руки. Сейчас он просто должен был сделать это.

А тут на его лице она увидела боль.

Устюг остановился на пороге, как бы наткнувшись на препятствие. В первый миг Зоя приписала это смущению и шагнула к нему.

Устюг перевел взгляд с нее, на накрытый столик с бутылкой вина, возвышавшейся, показалось ему, словно обелиск в память погибших надежд; торопливо отвел глаза в сторону, потом опять взглянул на Зою.

- Все не так... - невнятно проговорил он. - Зоя... все не так.

- Что с тобой? - спросила она шепотом. - Ты заболел? Тебе плохо?

- Плохо, - сказал он. - Хуже некуда. Я запретил... Они... Мы... Ах, черт!

Зоя не спросила его, что именно он запретил и почему. Она даже не разобрала его слов. Увидела лишь, что ему тяжело, и сделала то, что теперь казалось ей естественным: подошла к нему, положила руки на плечи, прошептала: "Не думай ни о чем", - и прижалась губами к его губам.

В следующий миг он, изнемогая, оттолкнул ее. Еще секунду она смотрела на него, и взгляд ее леденел.

- Ты не поняла... - пробормотал он.

Но она не стала и слушать, с нее было достаточно. Ее оттолкнули - сейчас. Большего оскорбления нельзя было нанести - страшного, незаслуженного.

- Ну, вот, - сказала она, медленно опуская руки. - Все и выяснилось. Чудесно.

Он бормотал еще что-то; она не слушала.

- Словно я вешалась на шею... Хотя что я говорю; так я и вела себя. Но больше никогда... Ах, да что...

Он стоял красный, глядя в пол. Потом поднял голову:

- Ты поймешь потом... Но надо будет сделать инъекции.

- Там Вера, - холодно сказала Зоя. - Она сделает, - она произнесла это механически: была раздавлена, уничтожена, гневалась на себя и чувствовала, что не понимает, ничего не понимает.

- Я не о Карском. У нас есть анэмо. Надо сделать инъекции всем, начиная с меня.

Тут только до нее дошел смысл слов.

- Подавить эмоции? Зачем? Как можно придумать такое?

Он принялся объяснять снова. Но если надеялся заслужить этим прощение, то напрасно. Зоя лишь возмутилась:

- Кого вы испугались, капитан? И кто, по-вашему, мы, женщины?

Милая, хотелось сказать ему, в нормальной обстановке ты жила королевой среди людей, тебе не грозило ничто, и ничего ты не понимаешь...

- Это необходимо, - сухо сказал он. - С утра начинайте.

Она сверкнула глазами:

- Я хочу, наконец, уйти!

Она шагнула, и Устюг отступил, как если бы она