Гроссмейстеры афёр - Игорь Атаманенко

«Вот он — нужный мне шлюз! — решил я и тут же нажал на «педали»:

— То, как вызывающе вы себя вели в ходе судебного разбирательства, мне известно. Не хотите ли сказать, что вы воспользовались показательным процессом для того, чтобы обличить Систему, а не наоборот? Не значит ли это, что вы заранее знали, как избежать высшей меры?

По взгляду Герцога я понял, что поторопился, но дело было сделано. Поток его сознания хлынул в нужный мне шлюз.

— Пришпоривать меня не нужно, — с расстановкой произнес Юлий Львович, — но если вам так невтерпеж, что же… просвещу вас о механизме моего исчезновения… Безусловно, с необходимыми купюрами…

— Потраченные вашими близкими суммы меня интересуют в последнюю очередь…

— Вот сумма-то, как раз, секретом не является… Хотя из-за нее чуть было и не произошла осечка…

— Не думаю, что ваши близкие были стеснены в суммах. Кроме того, никаких денег не жалко, когда речь идет о жизни или смерти.

— Вы сейчас повторяете ошибку Ирмы… Она поначалу так же считала — чем больше предложить, тем больше шансов на успех… Оказалось — нет!..

— План моего исхода из тюрьмы разрабатывался задолго до оглашения приговора.

Во время проплаченных свиданий, да-да, еще в ходе следствия мы с Ирмой обменивались «малявами», думаю, вам знаком этот информационный канал. На начальном этапе следствия стало ясно, что ни от изворотливости судьи, ни от красноречия адвокатов ничего не зависит. Поэтому решили «бабки» на них не «палить» — больших денег им не давать.

Все говорило за то, что Система на моем примере решила преподать урок всем предприимчивым людям Союза, а может быть, она пыталась таким образом приостановить сползание страны к рыночным отношениям…

Как бы там ни было, мы понимали, что итог ещё не начавшегося процесса предрешен — высшая мера, и топор уже лежал у плахи… Так распорядилась Система. А Система была наделена безграничным правом решать: кто гений, а кто злодей…

Заметьте, Олег Юрьевич, Вернер фон Браун изобрёл боевые ракеты. Но ведь и наш Сахаров изобрёл водородную бомбу. Но Брауна наша Система заклеймила как злодея, а Сахаров — наше национальное достояние, как Эрмитаж. И дело тут даже не в том, что от ракет Брауна погибли люди, а водородная бомба так и не была применена. Дело в том, что право решать, что во благо, а что во зло, предоставлено Сталиным, Брежневым, Горбачевым — людям, сидящим на вершине пирамиды, имя которой Система…

Наивно задавать вопрос: мог ли Браун не изобретать свои боевые ракеты, а Сахаров — водородную бомбу. Почему же прерогатива определять грань, отделяющую делового человека, целиком и полностью посвятившему себя своему делу, от безнравственного чудовища, принадлежит Системе?!

Не подумайте, Олег Юрьевич, что я грешным делом претендую на лавры фон Брауна или Сахарова… Отнюдь! Просто использовал первую пришедшую мне в голову ассоциацию…

Я промолчал, вспомнив, что Герцог никогда не страдал излишней скромностью. Хотя справедливости ради надо сказать, что его самолюбование было небезосновательно. Для меня он навсегда останется легендой жульнической касты, первым среди равных.

— Почему я — мушкетёр теневого бизнеса, — продолжал Герцог, — был приговорен к расстрелу, а налетчик-рецидивист по кличке Чмырь, убивший во время нападения на инкассаторскую машину ни в чем не повинного человека — к двенадцати годам заключения?! А я ведь никого не убивал…

Кстати, Чмыря я встретил в Крестах, когда сидел еще в общей камере. Мы с ним заспорили о преимуществах нашей специализации. Он мне сказал, узнав, что я принадлежу к интеллектуальной касте криминального мира:

«Я не понимаю, Юлик, таких людей, как ты. Ты знакомишься с человеком, заводишь с ним дружбу, потом забираешь у него деньги. Но он знает тебя в лицо, знает твое служебное положение, и поэтому появление мусоров в твоем доме — вопрос времени…»

Я ответил:

«Если бы ты понимал суть мошенничества, Чмырь, то знал бы, что пострадавший никогда не пойдёт с заявой в ментовскую. Потому, что тогда ему придется признать, что он собирался «кинуть» меня. Я ведь никогда не облапошивал честных людей. Только негодяев. Они хотят получить нечто в обмен на н и ч т о, а я даю им ничто в обмен на нечто. А теперь, Чмырь, посмотри на себя. Ты врываешься с оружием в жилища мирных граждан или нападаешь на инкассаторов, стреляешь налево и направо, убиваешь ни в чем не повинных людей. Сколько ты взял последний раз?»

«Двадцать восемь тысяч…»

«За что?»

«За ограбление инкассаторской машины».

«А я последний раз взял бескровно у государства два миллиона…» — Знаете, что он мне ответил?

«Тебя, Юлик, расстреляют, потому, что ты посягнул на священную корову — Систему, — а я — Чмырь, убийца — отделаюсь «червонцем»…

Так оно и получилось. Я был принесен в жертву божеству — Системе, а Чмырь, убийца, получил двенадцать лет «строгача». Так и где справедливость? Почему я должен играть честно с государством-шулером?

Ирма с Мариком полагали, что самым трудновыполнимым пунктом плана явится подбор кандидата в козлы отпущения — мужчины из числа безнадежно больных пациентов онкологической клиники… Ну и, конечно, сохранение в последующем инкогнито…. На мой же взгляд, трудность состояла в том, чтобы меня легально переместили из камеры смертников в тюремную больницу. Потому как администрация тюрьмы могла воспротивиться помещению меня в лазарет острога…

— Почему?

— Да потому, что в администрации считают, коль заключённый приговорен к смерти, то какая разница, умрет ли он пули или от чего другого…

— А что это — другое?

— Однажды на свидании Ирма в прощальном поцелуе, знаете, как у врачей: «рот-в-рот», передала мне упаковку апоморфина, препарат вызывающий сильнейшую рвоту… Дня через два я с подозрением на рак желудка был помещен в тюремную больницу, где и должна была произойти подмена меня на действительно умирающего больного. И такого нашла Ирма у себя в клинике… Но он был уже третьим кандидатом на расстрел. Двое к тому времени отказались…

— Несмотря на предложенные деньги?

— А что вы себе думаете! Психология умирающего человека непостижима. Во-первых, я думаю, они отказались в знак протеста, рассуждая приблизительно так: «Я умру, а тот, за которого мне платят деньги, останется жить? Нет уж, фигушки! Он что? Лучше меня? Нет, пусть сдохнет и он! И ваши проблемы меня не касаются, подите вы все на х..!»

Во-вторых, Ирма им сулила слишком большие деньги. Их «совковая», холопская психология таких величин воспринять не могла, ну, представьте — триста тысяч сразу! На эти деньги в то время можно было приобрести целый автопарк — около сорока «жигулей». Ясно, что такие деньги могли предложить только за человека богатого. А богатыми у нас в то время были либо преступники, либо партийные иерархи. Ну, какой же «совок» согласится помочь богатому?! «Совок», который всю жизнь жил на зарплату в сто двадцать ну — двести рэ? Кроме того, сумма страшила сама по себе.

Я вспоминаю случай, когда Марик буквально напугал «четвертным» одну пожилую посудомойку в кафе. Зашли мы как-то выпить кофе. В заведении пересмена, официантов не видно, только бабушка какая-то убирает посуду со столов. Марик и спрашивает у нее, не сделают ли нам два кофе по-турецки, и протягивает ей четвертак: сдачи не надо. Бабушку как волной смыло — испугалась. Я же с ней сумел договориться за трояк…

Мораль: нравственные принципы совдеповского раба позволяли красть и брать понемногу — и дело богоугодное, да и хозяин не заметит, а больше — ни-ни! Иначе выпорют на конюшне!

Марик из этого эпизода сделал правильный вывод, а после того как Ирма дважды совершила одну и ту же ошибку, миссию по обработке кандидатов в дублеры Марик взял на себя. А подбирала их по-прежнему Ирма… У себя в клинике…

Нашли одного работягу. Пьяница, трое маленьких детей, жена… Дети — чудо. Близняшки танцуют, старший на баяне играет, сам научился. В школе учатся отлично. Словом, им бы материальную подпитку — далеко пойдут… Остановились на этой семье…

Марик, обрабатывая бедолагу, сказал ему следующее:

«Мы все умрём. Каждому из нас рано или поздно выпадает этот кон. Вам досталось умереть через четыре, максимум через шесть недель. Жизнь прошла, — а где же подарки? Что вы оставите детям в память о себе? Да, после того как наше тело превращается в тлен, мы продолжаем жить в наших детях. У вас их трое. Значит, вам предстоит прожить еще три жизни. Вопрос в том, как они будут прожиты, эти жизни. Или ваши дети при их таланте и способностях продолжат влачить нищенское существование, так как лучшей доли вы им не заготовили, или, приняв мое предложение, вы обеспечите им достойную жизнь, поможете выйти им в люди, выбраться наверх. Ведь вы пить стали от сознания безысходности, невозможности подняться с житейского дна. Вы же не хотите, чтобы дети повторили ваш путь? Решайтесь! Вы имеете уникальный шанс, — даже не купив билета, вытащить главный приз в жизненной лотерее, — сделать своих детей обеспеченными и счастливыми до конца их дней… Вам всего лишь нужно дать согласие на перевод из одной больницы в другую и откликаться на фамилию Герцог»…