Подружки - Клод Фаррер

– Почем я знаю!.. Нет оттого что нет!.. Прежде всего, он слишком стар.

– Сорок пять лет? На вас не угодишь. Вам придется не раз иметь дело с более старыми.

– Во всяком случае, не о чем говорить. Тем более, что он и не думает об этом!..

– Жаль.

– Скажите пожалуйста!..

– Да, жаль!.. Такой человек, уже не слишком молодой и который только что возвратился из дальнего плавания, это значит, что он не скоро уедет и, по всей вероятности, имеет сбережения – это как раз такой любовник, какой вам нужен, вам, домоседке, не любящей перемен и плачущей, когда ее бросают.

Селия скинула пеньюар и стоя схватила одной рукой свою сорочку, висевшую на двух створках ширмы:

– Все равно! – сказала она. – Я предпочитаю… Сорочка, которую она надевала, проходила перед ее ртом и помешала ей говорить. Она закончила фразу, когда ее голова вынырнула из батиста:

– Я предпочитаю моего мидшипа!.. Скажите, Доре, он ведь верно, будет где-нибудь ужинать сегодня вечером? Если бы все могло как-нибудь уладиться…

Доре подняла к потолку обе руки:

– Если б я это знала, я предпочла бы оставить вас здесь!.. Сколько раз повторять вам, что вы должны благодарить небо за то, что эта дурацкая история кончилась? Ведь я бьюсь, чтоб убедить вас, что вам следует бывать повсюду, узнавать людей, и что вы всегда успеете через год или два сойтись с кем-нибудь надолго, когда вы будете уже достаточно опытны. Оттого что тогда вы сумеете устроиться куда более удобным образом. С кем-нибудь вроде этого доброго доктора Рабефа. А вы такая дуреха, вы опять стонете и упираетесь из-за вашего дрянного мальчишки! Смотрите, берегитесь! В следующий раз я вас отшлепаю по щекам!.. А теперь поторапливайтесь. Вот ваши чулки, ваши панталоны, ваши подвязки. Если вы будете так копаться, мы сядем за стол не раньше девяти часов. А я голодна! Одевайтесь, одевайтесь!..

Говоря теоретически, на Лазурном берегу никогда не бывает дождя.

На практике иногда там идет дождь. А когда там идет дождь, небо старается наверстать свое. Пять минут тулонского ливня стоят пяти часов парижского мелкого дождика.

В этот день, 24 декабря 1908 года, шел дождь. И вагон Мурильонского трамвая, превратившись в лодку, переплывал ручьи и реки, некогда бывшие улицами и бульварами.

Появление Селии и Доре у Маргассу было крайне водоточивым. Зонтики уберегли еще кое-как шляпки и корсажи, а также высоко подобранные юбки. Но воланы нижних юбок казались свежевымоченными, а с ботинок текло, как если б они были губками.

К счастью, простота нравов, изгнанная со всей остальной части земного шара, нашла последний приют на юге Франции. Раньше еще чем две затопленные женщины успели выбрать столик, местный хозяин, почтенный Маргассу, самолично выскочил из-за своей конторки и опустился на колени перед клиентками:

– Сударыня! Вы заболеете с мокрыми ногами. Сегодня не буря даже – настоящий ураган! Позвольте мне снять с вас ботинки и поставить их посушиться на плиту. Пока вы откушаете, все будет в порядке. Виктор!.. Принеси две скамеечки и скажи госпоже Маргассу, чтоб она прислала туфли для мадам Доре и мадам Селии. Вам посчастливилось: ваши чулки совсем сухи, – правда, от трамвая сюда не приходится долго шлепать по грязи. А теперь, что прикажете подать? Время позднее, но так как сегодня сочельник, можно еще получить все что угодно.

Было уже девять часов. Маркиза заметила это и упрекнула свою протеже:

– О, лентяйка!..

Потом, заказав еду и успокоившись после пережитого ими волнения, обе они стали, как того требует их профессия, рассматривать аудиторию.

Последняя была немногочисленна: Тулон пообедал рано, оттого что в этот день предстоял обязательный для всех ужин. Из десяти столов девять были уже убраны. Замешкалось только несколько запоздавших: два офицера, которые позднее, чем обычно, задержались в клубе за баккара – много позднее! – дама в очень большой шляпе, у которой, без сомнения, затянулся интимный визит между пятью и семью вечера, другая женщина, которая уставилась на свою пустую чашку из-под кофе и не решалась вступить в единоборство с бушевавшим на улице потоком, старый адмирал, которому было мало дела до сочельника, и один чрезвычайно шумный стол, единственный, за которым громогласно обсуждался вопрос о том, что не стоит второй раз переправляться через затопленные места и что, пожалуй, лучше будет захватить с собой снедь и отпраздновать сочельник на дому.

– Что это за компания? – спросила первым делом Селия у Доре.

– О! – воскликнула та, бросив быстрый взгляд, – это превосходная компания. Но только вы никого из них не знаете, ни мужчин, ни женщин, оттого что это все мурильонцы.

– Мурильонцы? Так что же? А мы? Разве мы не мурильонцы тоже? Я думаю, совсем напротив…

– Вы ошибаетесь, детка!.. Вы и я, мы живем в Мурильоне, но мы не мурильонцы. Мы тулонцы – городские: мы обедаем у Маргассу или в «Цесарке», мы проводим вечера в Казино, а иногда мы забираемся даже к Мариусу Агантаниеру, в самую глубь «заповедного квартала». Настоящие мурильонцы ничего этого не делают. Они живут у себя дома, как семейные люди; едят всегда дома; ходят друг к другу пить кофе и вылезают на свет божий только раз или два в году, в сочельник и четырнадцатого июля. Вот, слышите, о чем они говорят: они собираются утащить с собой индейку и паштет!.. Им не хочется возвращаться сюда в полночь к ужину в сочельник.

– Вот это жизнь!.. Но как же это возможно?

– Ничего проще, детка: Мурильон – убежище всех колониальных офицеров и всех моряков, возвратившихся из дальнего плавания, которым нужно полечиться или отдохнуть. Слушайте! Ваш доктор Рабеф отправится туда, пари десять против одного. Там нанимают небольшую виллу, украшают ее маленькой женщиной и каждое воскресенье варят курицу в супе. А теперь хотите вы, чтоб я сказала вам нечто очень умное? Это «существование», как вы сказали, – вы созданы для него!..

– Черт возьми! Если б только Пейрас захотел…

– Что?

– Нет!.. Не сердитесь, Доре!.. Я не хотела сказать этого, это не в счет.

Мурильонская компания собралась уходить – очень кстати, чтоб успокоить маркизу, которая на этот раз рассердилась по-настоящему.

– Смотрите! – прошептала она, толкая ногой Селию. – Смотрите!..

Последними уходили трое мужчин, которых ни Селия, ни Доре до сих пор не заметили, оттого что те сидели к ним спиной; трое очень странных мужчин.

Это были, по-видимому, три офицера, три армейских офицера, о чем свидетельствовали их длинные усы и какая-то повелительность и точность движений, вовсе не свойственная морякам. Но это были три чрезвычайно необычных офицера. Во-первых – никто не сказал бы, что они европейцы. Казалось, что признаки их расы мало-помалу стерлись с их лиц и вместо них таинственным образом появились какие-то новые, экзотические черты.