Пропащий - Харлан Кобен

Где-то вдалеке зазвонил телефон, и мощный бас из автоответчика ворвался в мой сон:

– Говорит лейтенант Дэниелс из управления полиции Ливингстона. Мне нужен Уилл Клайн.

Одновременно с голосом послышался приглушенный женский смех. Я дернулся и раскрыл глаза – танцевальный клуб исчез. Потянувшись за трубкой, я услышал еще один взрыв смеха. Голос напоминал Кэти Миллер.

– Я должен сообщить твоим родителям, – говорил лейтенант Дэниелс своей смешливой собеседнице.

– Нет! – Это точно была Кэти. – Мне уже восемнадцать! Ты не можешь…

Я схватил трубку:

– Уилл Клайн у телефона.

– Привет, Уилл, это Тим Дэниелс. Мы учились вместе, помнишь?

Тим Дэниелс… Он работал на местной заправочной станции и приходил в школу в форменном комбинезоне с пятнами машинного масла и фамилией, вышитой на груди. Похоже, любовь к форме Тим сохранил на всю жизнь.

– А как же, помню, конечно! – Я ничего не понимал. – Как дела?

– Спасибо, хорошо.

– Служишь в полиции? – Моя догадливость не знала границ.

– Ага. И живу все там же. Женился на Бетти Джо Стетсон, у нас две дочки.

Я попытался вспомнить Бетти Джо, но не преуспел в этом.

– Молодец, поздравляю!

– Спасибо, Уилл. – Его голос стал серьезнее. – Я это… Прочитал в «Трибьюн» о твоей матери. Прими мои соболезнования.

– Очень любезно с твоей стороны, спасибо.

Кэти Миллер снова начала хохотать.

– Послушай, я вот почему звоню… ну, в общем… Ты ведь знаешь Кэти Миллер?

– Знаю.

Тим помолчал, очевидно, вспомнив, что я встречался с ее сестрой. С той, с которой потом случилось несчастье.

– Она попросила меня позвонить тебе.

– А что случилось?

– Я нашел Кэти на детской площадке в обнимку с полупустой бутылкой «Абсолюта». Пьяная в стельку. Я собирался звонить ее родителям…

– И не думай! – заорала Кэти. – Мне уже восемнадцать!

– Ладно, как хочешь… Короче, она попросила вместо этого связаться с тобой. Я человек понимающий – ведь мы в их возрасте тоже не были паиньками, верно?

– Это точно.

В этот момент я снова услышал крик Кэти и буквально окаменел. Я очень надеялся, что неправильно расслышал. Но ее слова и издевательский тон, которым она их выкрикивала, подействовали на меня, как холодный душ.

– Айдахо! – вопила она. – Правильно, Уилл? Айдахо!

Я изо всех сил прижал трубку к уху.

– Что она говорит?

– Не знаю. Все время кричит что-то про Айдахо. Она еще сильно под мухой…

– Чертов Айдахо! Картофельный рай! – надрывалась Кэти. – Айдахо, правильно?

Мне стало трудно дышать.

– Послушай, Уилл, я знаю, что уже поздно, но не мог бы ты подъехать и забрать ее?

Собравшись с силами, я с трудом выдавил:

– Еду.

Глава 31

Крест тихонько поднялся вверх по ступенькам – лифтом он пользоваться не стал, боясь разбудить Ванду. Центр йоги владел всем зданием, и они с Вандой занимали два этажа над школой. Было три часа утра. Крест осторожно открыл дверь и заглянул внутрь. Свет в комнате не горел, и лишь уличные огни слегка разгоняли мрак, бросая на стены резкие серебристые отсветы.

Ванда сидела на диване с поджатыми ногами, скрестив руки на груди.

– Привет, – сказал Крест. Он говорил очень тихо, как будто боялся кого-то разбудить, хотя, кроме них с Вандой, в доме никого не было.

– Ты хочешь, чтобы я от него избавилась?

Крест пожалел, что снял темные очки.

– Ванда, я устал, дай мне поспать хоть несколько часов!

– Нет.

– Ну что ты хочешь, чтобы я сказал?

– Я пока еще на третьем месяце – достаточно принять одну таблетку. Поэтому мне надо знать: ты хочешь, чтобы я от него избавилась?

– Я что, вот так вдруг должен решать?

– Я жду ответа.

– Где же твой любимый феминизм? Как насчет права женщины на выбор?

– Хватит с меня этой белиберды!

Крест засунул руки в карманы.

– А чего бы хотела ты?

Ванда отвернулась. Крест мог видеть ее профиль: длинную шею, гордо посаженную голову. Он любил ее. Никого не любил прежде и никогда не был любим. Пока он был младенцем, матери нравилось обжигать его горячими щипцами для завивки. Она перестала это делать, лишь когда ему исполнилось два года. И в этот день, по странному совпадению, отец забил ее до смерти, а потом повесился в туалете.

– Ты носишь свое прошлое на лбу, – сказала Ванда. – Не все могут позволить себе такую роскошь.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду.

Никто не позаботился, чтобы включить свет. Глаза привыкли к полумраку, но все вокруг было видно словно сквозь дымку – это оказалось даже кстати.

– Я считалась первым оратором в классе, – сказала Ванда.

– Я знаю.

Она закрыла глаза.

– Просто дай мне договорить, ладно?

Крест молча кивнул.

– Я выросла в богатом пригороде, там почти не было черных семей. В школе я была единственной чернокожей девочкой из трех сотен, и при этом училась лучше всех. Я могла выбирать любой колледж, и выбрала Принстон.

Крест все знал, но говорить об этом не стал.

– В колледже я решила, что у меня плохая фигура. Не буду вдаваться в подробности: тут сыграла роль и недостаточная самооценка, и нервы, и многое другое. Так или иначе, есть я перестала. С утра до ночи делала приседания. Я потеряла тридцать килограммов и тем не менее продолжала ненавидеть толстуху, смотревшую на меня из зеркала.

Крест подошел поближе к Ванде. Ему хотелось взять ее за руку, но он сдержался. Кретин…

– Я довела себя до такого состояния, что попала в больницу. Повредила себе все, что можно: печень, сердце… Доктора до сих пор не могут определить, насколько все плохо. Дело едва не дошло до остановки сердца. Я все же выкарабкалась, но мне сказали, что я вряд ли когда-нибудь забеременею. А если и повезет, то выносить ребенка, скорее всего, не смогу.

– А что твой врач говорит сейчас?

– Она ничего не обещает. – Ванда подняла глаза. – Мне никогда не было так страшно.

У Креста дрогнуло сердце. Он так хотел сесть рядом и обнять ее! Но сдержался, хоть и ненавидел себя за это.

– Если это связано с риском для твоего здоровья…

– Это мой риск! – перебила Ванда.

Крест неловко улыбнулся.

– Феминизм возвращается?

– Когда я сказала, что мне страшно, то имела в виду не только свое здоровье.

Он это знал.

– Крест…

– Да?

– Не бросай меня, ладно? – В ее голосе прозвучала мольба.

Он не нашел ничего лучше избитой фразы:

– Это серьезный шаг.

– Я знаю.

– Не думаю, – задумчиво протянул Крест, – что я готов к нему.

– Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя.

– Ты самый сильный из всех, кого я встречала.

Крест покачал головой. На улице кто-то пьяным голосом орал, что «там любовь расцветет, где его Розмари пройдет, и знает о том только он». Ванда ждала ответа.

– Может быть, – начал Крест, – нам все-таки не стоит в это ввязываться? Хотя бы ради твоего здоровья…

Ванда смотрела, как он делает шаг назад и поворачивается лицом к двери… Она не успела ответить – Крест ушел.

Я взял напрокат машину в круглосуточном агентстве на Тридцать седьмой улице и поехал в полицейский участок Ливингстона. В этих священных стенах я не был с тех пор, как в первом классе нас привели сюда на экскурсию. В то далекое солнечное утро нам не показали тюремную камеру – ту самую, где сейчас сидела Кэти, – потому что камера была занята. Помню, как мурашки бежали у меня по спине при мысли о том, что в нескольких метрах от нас находится настоящий и наверняка опасный преступник. Какое приключение для первоклассника!

Лейтенант Тим Дэниелс приветствовал меня нарочито крепким рукопожатием. Фигура его отяжелела со времен юности – ремень на животе частенько приходилось поправлять, – но лицо осталось гладким и свежим. Когда Тим ходил, все время что-то звенело – то ли ключи, то ли наручники.

Я заполнил несколько бумаг, и Кэти отпустили под мое ручательство. За тот час, что я ехал в участок, она заметно протрезвела. Смех уступил место унынию: она сидела с опущенной головой, на лице было обычное угрюмое выражение нашалившего подростка. Я еще раз поблагодарил Тима. Моя подопечная не сочла нужным даже улыбнуться или помахать рукой.

Мы вышли на улицу и уже направились к машине, как Кэти вдруг взяла меня за руку:

– Давай прогуляемся!

– Сейчас четыре утра, я устал.

– В машине меня вырвет.

Я остановился.

– Почему ты кричала по телефону про Айдахо?

Но Кэти уже переходила Ливингстон-авеню. Я пошел за ней. Она шла быстро, и мне пришлось догонять.

– Твои родители будут волноваться.

– Я сказала им, что останусь ночевать у подруги, так что все в порядке.

– Ты не расскажешь мне, почему пила в одиночку?