Кунигас. Маслав - Юзеф Игнаций Крашевский

— Он-то нет, но чернь предупредит его, они ведь решили обложить замок, чтобы оттуда не могли охотиться в лесу и запасаться пищей. Ну что, если между нами и замком стоит целое войско?

— Поедем на ночь и будем ехать до самого замка, даже если кони падут, только бы нам не опоздать!

Собек указал рукой вперед… И одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что ехать ночью не представлялось возможным.

В осеннем мраке хмурого неба даже на шаг перед собой не было ничего видно. На сером фоне выступали, странно переплетаясь между собой, откуда-то вдруг вырастая во мраке и снова в нем пропадая, засохшие ветви обнаженных деревьев. Кроме этой сетки над головами и кустарника, который надо было нащупывать руками, все тонуло в глубокой тьме. Самое мужественное сердце содрогнулось бы при этом виде, напоминавшем молчание агонии, когда глаза перестают видеть, а уши — слышать. Над этой пустыней распростерлась тишина смерти, родная сестрица страшной тьмы. Казалось иногда, что даже завывания дикого зверя были бы приятнее для слуха, чем эта могильная тишина, в них все же отражалась бы жизнь, опасность, борьба… В этом глухом мраке и безмолвии угасала надежда на грядущий свет, надежда на возвращение к жизни. Казалось, ничто уж не в силах было рассеять этого мрака навеки умерших, ничто не могло нарушить этой тишины.

Собек приложил ухо к влажной земле, чтобы увериться в безопасности и в возможности развести огонь. Все было тихо, не слышно было даже шелеста ветвей, колеблемых легким ветерком. Ночь сокрыла ветры в своих недрах и не позволяла им гоняться по свету. Старый слуга медленно достал два куска сухого дерева, которые он всегда носил с собой, и начал тереть их один о другой.

VII

На Ольшовском городище жизнь текла под вечным страхом и вечной угрозой. Время шло черепашьим шагом, бесконечные дни сменялись бессонными ночами. Иногда всем начинало казаться, что теперь земля вращалась как-то иначе, так что дни и ночи удвоились.

Леса вокруг замка однообразно шумели, нагоняя сон, свистели ветры, как бы стеная в неволе и смеясь над собственными стонами. Люди, лежа на земле, ворчали, проклинали судьбу, недовольные тем, кто давал им приют, жалуясь на голод и грозя кулаками. Из жалости старый Белина должен был быть строгим, из милосердия — жестоким.

Народ на первом дворе можно было сдерживать только угрозами. По ночам они сходились вместе и о чем-то сговаривались. Около амбаров и кладовых день и ночь стояла бдительная стража. Стоило только сторожам задремать, как пропадали овцы, исчезали кони, начинался падеж скота, и на другое утро от них не оставалось и следа, и только по испуганным взглядам можно было догадаться, кто были виновники.

Со дня отъезда Вшебора почти каждый день кто-нибудь взбирался на возвышение за рогатками и высматривал, не возвращается ли он. Но в долине была страшная пустота. Иногда из леса выходил волк и с воем уходил обратно, выбегала серна, оглядывалась вокруг, испуганная производимым ею же шумом, убегала что есть духу назад в чащу леса; иногда же из леса появлялась как будто тень человека, подходила к замку, окидывала его взглядом, словно угрожая запертым в нем людям, но когда на валах показывались люди, грозила кулаком и исчезала.

Один день мало чем отличался от другого, их считали по несчастьям и бедам и говорили так:

— Это было в тот день, когда умер ребенок или тогда, когда тот-то с горя повесился на перекладине.

И было о чем вспоминать, потому что почти каждый день, когда досмотрщики обходили оба двора, они натыкались на печальные сцены: то это была мать, оплакивавшая своего новорожденного, семья, окружавшая труп умершего ночью старика, или же они находили следы насилия, а то и убийства, неизвестно кем совершенного под покровом ночи, В этой толпе, объятой отчаянием, рождались во тьме ночной самые дикие желания и безумства. Привыкнув к деятельной жизни, не умея найти выхода из этого вынужденного безделья, люди метались, как звери, повинуясь разнузданной фантазии. Только днем на этих бледных лицах можно было прочесть усталость и апатию, точно они становились полубезумными.

Иногда, пользуясь мраком, какой-нибудь несчастный, доведенный до отчаяния, срывался с места, бежал на вышку за рогатками и, обвязав себя веревкой, спускался с валов вниз, предпочитая там голодную смерть, чем это бездействие наверху.

Таким способом убежало уже несколько человек, это понудило Белину увеличить стражу и усилить бдительность: можно было опасаться, что беглецы проведут чернь и укажут ей наименее укрепленные места в замке, откуда легче всего было пробраться вовнутрь.

Он был опоясан с двух сторон рекой Ольшанкой и болотами, по которым она текла оттуда, пока река и болота не замерзли, доступ был затруднителен. С третьей и четвертой стороны городище было защищено только валами, на которые легко можно было взобраться. Народ, стоя на вышках над рогатками, бросал вниз бревна и камни или горящую смолу, но и эти материалы для обороны уменьшились в количестве.

Когда чернь отступила, часть этих предметов снова втащили в замок, но легко можно было предвидеть, что материала для защиты при следующем приступе не хватит и придется разобрать постройки. Ольшовское городище, окруженное валами, имело во внутреннем дворе обширные хозяйственные строения, амбары, сараи и конюшни, отделявшие первый двор от второго. На втором дворе находился замок владельца имения, амбары, кладовые и часть конюшен, в которых теперь жили вместе и люди, и звери. Большой дом, где спали вповалку прежние владыки, жупаны и шляхтичи, был окружен широкими открытыми стенами под крышей, опиравшимися на деревянные столбы.

Около этого главного строения сосредоточилась теперь вся жизнь. Простой народ устраивался как мог, на первом дворе, под открытым небом или под навесами, а все более именитые собирались днем или в сенях, окружавших замок, или в большой зале у камина. Здесь всегда был шум и теснота; спорили о том, что произошло, и старались понять, возможно ли было предотвратить все обрушившиеся на них беды. А так как ни у кого не было никакого дела, то весь день проходил в этих разговорах и спорах, которые иногда едва не доходили до драки. Но как только спорщики, поссорившись, хватались за дубинки или подскакивали друг к другу с кулаками, тотчас же появлялись старшины и разводили их по сторонам, браня и призывая к порядку.

Жена Белины, по имени Ганна, и дочка ее Здана, играли главную роль в своей женской половине, которая занимала всю