Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

И уже употребление слова «свадьба» в переносном значении как обобщающего понятия разгульного праздника, связанного с именем Есенина, подметил писатель А. П. Чапыгин в суждении обычной крестьянки: «Служанка, родственница хозяина, простая деревенская женщина, говорила мне: “Когда у С. А. деньги, то кажинный день свадьба !”». [428]

Более сложный и опосредованный подход к использованию свадебной лексики в иносказательном смысле и, наоборот, к применению несвадебной терминологии в обрядовом контексте можно представить при помощи высказывания В. Г. Шершеневича: «Это был первый случай в жизни соломенного поэта , когда его перехитрили, и перехитрила его не очень умная, но очень опытная женщина». [429] На примере этого словесного образца трактовка смысла выражения «соломенный поэт» оказывается многозначной: включающей и цвет волос Есенина, и оттенок утраты закрепленного свадьбой статуса (сравните: «соломенный вдовец», тем более, что здесь речь идет о распавшемся браке с А. Дункан), и качество потери литературной судьбы (см.: «соломенный» – значит легко ломающийся, непрочный).

Еще один интересный поворот в свадебной тематике наблюдается в создании нового обрядового лексикона взамен прежнего и в соответствии с революционными преобразованиями в области традиционной ритуальности.

Вовлеченным в «лексическое строительство» новаторской свадебной терминологии оказался А. Б. Мариенгоф, который о своем брачном расписывании с А. Б. Никритиной 13 июня 1923 г. в советском ЗАГСе иронически заметил в «Моем веке, моих друзьях и подругах» (1960): «Прощайте! – сказали мы этим остаткам эпохи военного коммунизма и, задыхаясь от смеха, покинули большевистский храм любви ». [430]

Словесные «свадебные метки»

Соответственно и в сочинениях Есенина оказывается нередким художественный прием, когда автор употребляет лексику «свадебного понятийного гнезда» не в традиционном, изначальном, прямом смысле, а в переносном значении. Однако делает он это не в виде привычных и общеизвестных лексических клише, а помещает слова типичного свадебного ряда в оригинальный, только поэту свойственный контекст. Иногда Есенин не уверен в необходимости и особой художественной прелести подобного высвечивания свадебной терминологии на фоне чуждого ей контекста, поэтому он не включает некоторые подобные находки в основной текст произведения. Он лишь изучает метафорические возможности «свадебного слова»; он только пробует «на вкус» многогранность заложенных в народном термине смысловых оттенков; он экспериментирует с необычными «поворотами» традиционных значений, и у него хватает смелости уловить неточность сотворенного образа и отказаться от него в пользу более понятного и привычного.

Как у всякого талантливого художника слова, у Есенина в запасе неисчислимое богатство виртуозных речений, тонких словесных нюансов и изящного перетекания смысла в пределах одной строфы, фразы или абзаца. Поэтому Есенин позволяет себе оставить в рамках всего лишь наброска отдельные интересные в отношении нетипичного применения «свадебные метки». Так, в авторизованном списке «Небесного барабанщика» (1918), находящемся ныне в РГАЛИ, между 56 и 57 строками читается: «И туркмена и голландца // Повенчал наш ураган» (II, 225). Здесь слово «повенчал» употреблено в смысле «объединил, сплотил», но поскольку это не отвечало исторической действительности и могло относиться лишь к дальнейшим планам «всемирной пролетарской революции» с лозунгом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», то Есенин, забежав вперед, должен был найти более точное выражение.

Другой пример использования в переносно-окказиональном смысле той же свадебной лексемы в черновом автографе поэмы «Сельский часослов» (РГАЛИ): «Радость цветет // Неизреченным чудом // Венчается распятие» (IV, 303). Причем Есенин опять-таки отказался от этого пробного включения в сложный библейский контекст слова «венчается», у которого именно здесь явственно просматривается происхождение от «пучка понятий» венчик – венок – венец , указывающих на цветы вообще (и особенно цветы на голове, маковке, верхушке) и на терновый венец распятого Христа, в частности.

Об обрядовом венчике-букете, бытовавшем в с. Константиново и в соседней деревне Волхона, рассказывает местная жительница:

Это рвали в перелесках, называется. Ну, возьмёшь там берёзки, ландыши вот эти, потом это, ну – анютины глазки уже голубые пошли – подснежники эти вот. Это вот ходили в церковь и чтобы – Троицкий венчик мы его называли. Троицкий венчик вот сделаешь дома у себя: вот берёзки немножко, вот цветочки немножко – вот ландыши, потом эти ну анютины глазки – такие голубенькие цветочки. Пойдёшь в церковь – их поп освящает, святой водой кропит. И принесёшь венчик-то и к Боженьке поставишь, к Божьей Матери поставишь – у кого какие иконы. [431]

Старшая сестра поэта Е. А. Есенина рассказывала о приготовлении Троицкого букетика в барском саду: «На Троицын день мать разбудила меня к обедне. Нарядившись и собрав букет цветов, я пошла в церковь. <…> За время обедни я вместе с моими сверстницами лазила в барский сад за цветами». [432]

Возможно, свадебная лексика, употребляемая не по прямому назначению, в некоторых случаях взята Есениным из других жанров фольклора. Например, с поговоркой «Конец – делу венец» или ее вариантом «Конец венчает дело» (и подобными малыми текстами) соотносится есенинская фраза из письма к Г. А. Панфилову во 2-й половине февраля – начале марта 1913 г.: «…очень рад, что его духовный перелом увенчался смиренным Раскаянием» (VI, 33).

Спектр свадебной тематики в частушках

Среди подборки частушек, прибасок и страданий с. Константиново, собранных и опубликованных Есениным, встречаются тексты со свадебной тематикой и, соответственно, терминологией – вот некоторые фрагменты из них: «Скажи, милка, сколько лет, // Повенчают али нет?» (VII (1), 320); «А моей милашки нет, // Видно, замуж выдали» (VII (1), 323); «Я не сам милашку сватал – // Отец с матерью ходил» (VII (1), 323); «– Голубенок! // Возьми замуж» (VII (1), 328); «Что не женишься, // Сережа» (VII (1), 332); «Я – невеста, // Ты – мой жених» (VII (1), 332); «Ай, мать, ай, мать, // Накой меня женишь?» (VII (1), 335) и др. Значительная доля «свадебных частушек» свидетельствует о весомости обрядово-брачной тематики в этом необрядовом жанре.

В отношении константиновского страдания «Твои глаза. // Мои тожа. // Что не женишься, // Сережа» (VII (1), 332) можно предположить, что адресатом произведения был сам Есенин, очевидно, попросивший исполнить ему коротенькие песенки для публикации; либо этот текст ему напевали девушки на праздничных гуляниях и вечеринках, как любому неженатому парню.

Вскоре после гибели поэта были собраны его сестрами и опубликованы «Частушки родины Есенина – села Константинова» (1927), среди текстов которых встречается немало свадебных – с соответствующей народной терминологией: «А я ему обреку: // Не жениться дураку»; «Милый вздумает жениться, // Не посватает меня»; «Милый женится – не верится, // Венчается – не жаль» [433] и др.

Свадебное путешествие

Сюжетная линия воплощения свадьбы как путешествия за невестой, ее поисков и брачных испытаний в волшебной сказке просматривается в суждениях Н. Д. Вольпин о женитьбе поэта на А. Дункан: «Есенин, думается, сам себе представлялся Иванушкой-дурачком, покоряющим заморскую царицу». [434] И далее: «Мне чудится: не так он устремился в Персию, как бежит от Изадоры, от пьяного угара Иван-дурак бросает свою заморскую царицу!». [435] В этом же сравнении улавливается скрытый и понятный лишь из контекста мотив свадебных испытаний былинного героя, приплывшего из-за моря свататься к русской героине (сюжет про Соловья Будимировича).

Сам Есенин в письме к А. Б. Мариенгофу и Г. Р. Колобову от 19 ноября 1921 г. рассуждает о несостоявшейся поездке в Персию, сравнивая ее со свадебным путешествием: «Что там Персия? Какая Персия? Это придумывают только молодожены такое сантиментальное путешествие. Это Вам не кондукторы из Батума, а Вагоновожатые Мира!!!» (VI, 128).

Уже познав таинство брака и все горести неудавшейся семейной жизни и расставания супругов, Есенин иронизирует над будничным устроением браков, что является темой четверостишия 1921–1922 гг., приведенного А. Б. Мариенгофом в «Романе без вранья» и, вероятно, вызванного намерением друга поэта жениться:

Уж коль в суку ты влюблен,

В загс да и в кроваточку.

Мой за то тебе поклон

Будет низкий – в пяточку (IV, 496).

Свадебная терминология в новой сфере употребления

Современники Есенина, рассказывавшие интересные случаи с поэтом, вспоминали и свадебную лексику, направленную в его устах на осмеяние какого-либо несуразного поступка своих собратьев по перу. Свадебная терминология, не утратив своего обрядового происхождения и характера, приобретала новую сферу употребления и обрастала дополнительными смысловыми оттенками, использовалась в ироническом ключе. Так, Всеволод Рождественский привел хлесткую оценку Есениным творчества эгофутуриста, включив его сочинения в неуместный свадебный контекст: «И тут же хватался за лежавший рядом сборник Игоря Северянина. “А это еще хлестче! Парикмахер на свадьбе !”». [436]